Донасьен Сад - Эмилия де Турвиль, или Жестокосердные братья

Карета въехала в ворота, мне было приказано не двигаться, пока не распрягут лошадей и не удалят слуг; лишь после этого старший брат подошел ко мне.

— Следуйте за мной, — сказал он сурово, развязав меня… Трепеща, я подчинилась…

Боже, каков же был мой ужас, когда я увидела страшную обитель, должную стать моим жилищем! Это была низкая, сумрачная и сырая комната, запиравшаяся на тяжелый засов; свет проникал туда сквозь маленькое окошко, выходящее на широкий ров, наполненный водой.

— Вот ваше жилище, мадемуазель, — сказали мне братья. — Девица, опозорившая свою семью, не достойна большего… Ваша пища будет соответствовать вашему содержанию, и вот что вам будут приносить, — продолжил он, указывая на кусок черствого хлеба, какие обычно кидают скоту. — Мы решили, что вы не выйдете отсюда, но вместе с тем совершенно не собираемся держать вас тут вечно, а поэтому эти женщины, прислуживающие в замке, — и они указали мне на вчерашнюю старуху и еще на одну, не менее неприятную особу, — будут пускать вам кровь из обеих рук столько раз в неделю, сколько раз вы ходили к сводне Берсей на свидания с господином де… Надеемся, что подобное обхождение постепенно сведет вас в могилу, мы же успокоимся только тогда, когда семья избавится от такого чудовища, как вы.

С этими словами они приказали мегерам схватить меня и тут же, в их присутствии… простите, сударь, но все происходило именно так… жестокосердные братья приказали пустить мне кровь одновременно из обеих рук. Они остановили сие злодейское лечение, лишь убедившись, что я потеряла сознание… Придя в себя, я увидела, как они бурно радуются собственному бессердечию. Вдобавок они пожелали нанести мне все удары единовременно, наверное, чтобы удвоить удовольствие от вида мучений моих, и, пролив кровь мою, продолжили терзать мое сердце. Для этого старший брат вытащил из кармана письмо.

— Читайте, мадемуазель, — сказал он, протягивая его мне, — читайте и запомните, кому вы обязаны всеми вашими несчастьями…

Дрожащими руками я распечатала конверт, и глаза мои тут же узнали знакомый до боли почерк. О, Великий Боже… это писал он, мой любовник, он предал меня. Вот что содержалось в сем роковом письме, слова его кровавыми буквами навеки запечатлелись в моем сердце:

«Сударь, я поступил неразумно, влюбившись в вашу сестру, и еще более опрометчиво обесчестил ее. Однако, снедаемый угрызениями совести, я собирался исправить свою оплошность и, упав к ногам вашего отца, признать себя виновным и просить у него руки его дочери, моей возлюбленной. Я был уверен в своем чувстве и в желании породниться с вашей семьей. И вот, когда намерение мое укрепилось… глаза мои, собственные мои глаза, убедили меня в том, что я имел дело всего лишь с распутной девкой, которая под прикрытием наших свиданий, весьма пристойных и честных, осмеливалась ходить удовлетворять нечестивые желания омерзительнейшего из развратников. А посему, сударь, не ждите с моей стороны никаких шагов, я более не должен вам ничего, кроме забвения, а сестре вашей — ничего, кроме ненависти и презрения. Сообщаю вам адрес дома, куда сестра ваша ходит предаваться разврату, дабы вы, сударь, сами смогли проверить, не ввел ли я вас в заблуждение».

Едва лишь прочла я безжалостные эти строки, как тут же пала ниц в жесточайшем припадке…

— Нет, — повторяла я, вырывая волосы, — нет, жестокий, ты никогда не любил меня! Пусть даже пламень чувств твоих уже угас, но как мог ты обвинить меня в подобном преступлении, даже не выслушав меня… зная, что я боготворю тебя… Коварный, как ты мог собственноручно отдать меня палачам, чтобы они ежедневно по капле умаляли жизнь мою… Теперь я умру, не оправдавшись перед тобой… умру, презираемая предметом обожания своего…

Ах, никогда, никогда я по воле своей не оскорбляла чувств его, и вся вина моя состоит лишь в излишней доверчивости, жертвой коей я стала! Нет, я не выдержу презрения его! И, бросившись в слезах к ногам братьев, я умоляла их прекратить мучения и выслушать меня или же дать мне умереть быстрой смертью.

Они согласились выслушать меня, и я рассказала им свою историю. Но, страстно желая меня погубить, братья мне не поверили и стали обращаться со мной еще хуже: осыпав меня оскорблениями, они приказали моим мучительницам под угрозой смерти в точности исполнять их указания и ушли, выразив свою надежду, что расстаются со мной навсегда.

Как только они ушли, обе охранницы, оставив мне хлеб и воду, заперли меня; теперь я могла предаваться отчаянию в одиночестве, отчего чувствовала себя менее несчастной. Первым порывом моим было стремление сорвать повязки на руках и умереть от потери крови. Но ужасная мысль — навсегда остаться опозоренной в глазах возлюбленного своего — преследовала меня столь яростно, что я не смогла решиться на подобный поступок. А когда я успокоилась, ко мне вернулась надежда… надежда, это утешительное чувство, являющееся нам среди невзгод, божественный дар природы, дабы уравновесить горести наши или смягчить их… «Нет, — сказала я себе, — я не умру, не повидавшись с ним, и желание это станет единственной целью моей, лишь к ней стану я стремиться. А если возлюбленный мой останется неумолим и не станет слушать оправданий моих, то у меня еще будет время умереть, но тогда я встречу смерть без сожалений, ибо без любви его жизнь не имеет для меня смысла».

Приняв такое решение, я не пренебрегала ничем, что могло бы помочь мне вырваться из этого ненавистного обиталища. Вот уже четыре дня я утешалась этой мыслью, когда появились обе мои тюремщицы. Они пополнили мои скудные запасы, а затем принудили потерять те немногие силы, кои я старательно восстанавливала с помощью убогого питания; пустив мне кровь из обеих рук, они оставили меня недвижно лежащей на кровати. На восьмой день они снова появились, и я на коленях просила их пощадить меня, так что они пустили мне кровь всего лишь из одной руки.

В течение двух месяцев мне каждые четыре дня пускали кровь то из одной, то из другой руки. Жизнь еще теплилась во мне, но исключительно благодаря юному возрасту и страстному желанию убежать отсюда. Для поддержания сил я съедала весь хлеб и всемерно старалась ускорить свой побег. К началу третьего месяца я почувствовала себя счастливой, ибо мне удалось проделать в стене дыру, достаточную, чтобы пролезть через нее в соседнюю комнату, как оказалось, никогда не запиравшуюся. Через нее я убежала из замка.

Кое-как добралась я до дороги, ведущей в Париж, но тут силы покинули меня, и я упала без чувств в том самом месте, где вы, сударь, нашли меня и великодушно оказали мне помощь. Искренняя признательность моя вам поистине безмерна, и я с радостью отплачу вам свой долг благодарности, как только буду в состоянии это сделать. Пока же молю вас не лишать меня попечения вашего и сообщить о случившемся моему отцу, коего, несомненно, ввели в заблуждение на сей счет, ибо никогда он не был столь жестокосерден, чтобы осудить меня, не дав мне возможности оправдаться. Я сумею убедить его, что вина моя не столь уж велика и причиною ее стала лишь моя слабость, расскажу ему о вашей бесценной помощи, сударь, ведь вы не только вернули к жизни несчастное создание, кое будет благодарить вас вечно, но можете вернуть честь семье, несправедливо обиженной.