Элизабет Макнейл - 9 1/2 недель

– Тебя, моя красавица, – говорит веселый голос (это один сотрудник, с которым мы стали друзьями после короткого романа семь лет назад, мы с ним в один и тот же день начали работать в этой компании).

Мне передают трубку городского телефона.

– Ну, тебе уже пора выезжать. Встречаемся в отеле Челси, номер…

– Я даже не знаю, где это.

– Неважно. Ты выходишь на Пен-Стейшн…

– Я знаю город не хуже тебя.

– Я знаю, лапочка. Но ты вечно не знаешь, где что!

– Это не правда. Мне совершенно незачем знать адреса всех паршивых маленьких отелей Нью-Йорка.

Я стою, наклонившись над столом, волосы падают мне на лицо. Трубку я держу в левой руке, а правой записываю адрес отеля Челси на листке бристольской бумаги.

Шофер такси ничего об этом отеле не слышал. В конце концов он его находит, порывшись в старом, оборванном справочнике без обложки, засаленном, замусоленном и почерневшем настолько, что я невольно спрашиваю себя, как он вообще может там что-то разобрать. Отель Челси не очень далеко.

Маленький холл забит разрозненной мебелью, пыльные стены покрыты краской, которой, наверное, лет двадцать. Людей мало: человек в окошке администратора в конце зала и женщина, сидящая на обтянутой черным пластиком табурете перед камином. У нее морщинистое лицо, кажущееся маской на крошечной головке. Высокие каблуки ее туфель покрыты чем-то зеленым и блестящим. Коричневые чулки спустились, и видны изящные, как у молодого танцора, икры. Она читает комикс, а на коленях у нее лежит толстая книга, Птицы Южной Америки. На ней футболка и юбка из серого твида. Я сама не знаю, почему мне трудно оторвать взгляд от этой женщины.

Лифт тесный, холл имеет зловещий вид. Я предпочитаю подняться по лестнице, держась за кованые перила. Подняться нужно на двенадцатый этаж. Когда смотришь вниз, видны исчезающие во тьме перила и отвесная пропасть лифтовой шахты.

Хотя я стараюсь ступать бесшумно, мои каблуки стучат по каменным плитам. Придя в номер, я глубоко вздыхаю, счастливая уже тем, что между мной и тяжелой тишиной коридоров и переходов есть хоть какая-то дверь.

На этот раз на постели нет пакетов, нет и записки. На стенах я вижу шесть больших гвоздей, вероятно вбитых для того, чтобы вешать картины форматом с мои репродукции. Стены (везде, но не вокруг гвоздей) сероватые и давно некрашены. Впечатление такое, будто из комнаты хозяева только что уехали, причем так спешно, что даже чемоданов не сложили, успев только снять со стен семейные портреты. В ванной около раковины один вделанный в стену шкаф, другой около душа.

Я сажусь на оранжевое покрывало, которым застелена односпальная кровать. Матрас глубоко проваливается подо мной. Я ставлю портфель у ног, а сумку прижимаю к себе. Наконец-то звонит телефон.

– Разденься, – говорит он мне, – и завяжи глаза, в верхнем ящике есть шарф.

Этот шарф из белого хлопка (с маленькими розовыми цветочками по краям) мне подарили две подруги года три тому назад. Он тщательно сложен и лежит в глубине ящика. Я снимаю с себя синюю майку и льняные брюки, немного удивленная тем, что приходится раздеваться самой; с тех пор, как я живу с ним, я от этого отвыкла.

Дверь отворяется. Он затворяет ее за собой. Он подходит к постели, срывает одеяло и простыни, толкает меня. Я падаю на пол, ничего не понимая.

– Ну, не плачь, – голос ледяной. – Еще наплачешься вволю. А ведь я просил тебя о пустяке: шарф завязать…

– Комната какая-то зловещая, – говорю я. – Я не могла долго быть здесь одна.

– Ты вообще не много можешь. На счастье, я был здесь.

– Я не знала, что ты здесь.

– Давай, завязывай шарф, – говорит он.

Я складываю шарф и неловко завязываю себе глаза. Он засовывает между шарфом и бровями палец, потом еще два, развязывает шарф, завязывает его сам. Становится темно. Я слышу шорох целлофана, разрываемой бумаги, щелчок его зажигалки, потом во рту у меня оказывается сигарета. Он берет мою левую руку и складывает пальцы так, чтобы я могла держать маленькую пепельницу.

Выкурив две сигареты, я кашляю и прочищаю горло. Потом открываю рот. Стучат. Я слышу как он идет, открывает дверь, с кем-то тихо говорит. Голос такой же низкий, как его, но сильно от него отличающийся: может быть, это женский голос?

– Согласен…

– Ну, а время…

– Начинайте сейчас…

Я не очень хорошо понимаю смысл фраз.

Следующие десять минут меня одевает женщина. Теперь я уверена, что это женщина. Меня касаются ее груди; они у нее, по-видимому, большие и мягкие. Воздух наполнен сильным запахом, который я никак не могу определить: он не тошнотворен, хотя и крепок, и не удушлив, хотя в нем есть мускус и вербена. У женщины очень длинные ногти, она меньше меня ростом, она недавно выпила немного вина и прополоскала рот Лаворисом. Ее густые длинные волосы касаются моей кожи, как ее груди.

Я пытаюсь представить себе одежду, которая не предназначена. Трусики узкие из скользкой материи, с жесткой резинкой чуть повыше лобка.

На ноги она мне натягивает сапоги, которые внутри скрипят; у них, должно быть, высокие каблуки и толстая подошва. Надевает мне через голову юбку с застежкой-молния. Я щупаю ткань, зажав ее между большим и указательным пальцем: она холодная и скользкая, как пластиковый плащ. Значит, на мне мини-юбка из винила.

Потом она переходит к лифчику.

– Наклонись чуть-чуть, моя красавица, – говорит она мне заговорщицки. – Сейчас мы славно развлечемся.

Я наклоняюсь, и она прилаживает бюстгальтер, беря каждую мою грудь в ладонь и запихивая в чашечки снизу и сбоку кусочки ваты. Когда она просит меня выпрямиться, я провожу рукой по кружеву бюстгальтера: мои груди соприкасаются, хотя обычно это бывает только тогда, когда их сжимает мужчина. Сама мысль о том, что моя грудь выглядит так экстравагантно, меня смешит.

– Что здесь смешного? – спрашивает он.

– Послушай, – отвечаю я. – Встань на мое место. Я в каком-то отеле, с завязанными глазами, и кто-то, кого я не знаю, надевает на меня бюстгальтер, который я была бы счастлива носить между двенадцатью и восемнадцатью годами, если, конечно, моя мать мне бы это позволила. Постарайся представить себе все это, и скажи мне, разве это не смешно?

– Понимаю, – сказал он.

Тем временем женщина надевает мне через голову что-то вроде майки. Она без рукавов, кончается на несколько сантиметров выше талии, а начинается там, где верхний край бюстгальтера. Мини-юбка, майка, сапоги на толстой подошве и высоком каблуке: меня одели проституткой.

Но мне не дали времени поразмышлять над этим вопросом. Платок с глаз снимают. Передо мной в гаснущем свете дня я вижу огромный светлый парик а ля Долли Нортон, под ним чудовищно накрашенные глаза и блестящий темно-коричневый рот. Потом черную майку, в вырезе которой видны большие груди и бюстгальтер из черного кружева, красную виниловую юбку, доходящую до половины бедер: мой двойник. Я и она, одетые одинаково и противопоставленные чему-то, о чем я пока не догадываюсь. Я пристально смотрю на нее.