Он мой, а прочее неважно (СИ) - Столыпин Валерий Олегович

Хватаюсь двумя руками за баранку и кричу, что сейчас звездану водителю в глаз. Он, паразит, подмигивает и корпусом вбок откидывает меня к двери. Дверь распахивается…

Я лечу в сугроб.

Удачно. Лицом прямо в рыхлый снег.

Санька Деменьтьев останавливает свой грузовик, выскакивает, пытается меня поднять, одновременно крутя у виска в сторону машины Шпякина.

— У Коляна чо, крышу снесло? Во, мудила! А если бы ты разбился?

Шпякин сдаёт задом, выскакивает, разводит руками, словно не понимает, зачем я выпрыгнул. На его лице извиняющаяся, но блаженная улыбка.

— Ты чо, зоотехник. Потерпи, маленько. Сейчас доедем, расслабимся. Считай, я тебе за полено отомстил. Садись. Поехали. Километра три осталось. Не серчай. То я от радости.

Вскоре мы въехали в деревню домов из двадцати. Для такой глуши, можно сказать, посёлок.

Снег валит на полную катушку косой пеленой, сносит его порывистым ветром. На улице никого. Лишь приглушённый свет в некоторых домах.

Останавливаемся у самого на наш взгляд приличного строения, стучимся. Открывает дедок в валенках и шапке-ушанке с ружьём навскидку.

— Чего шляетесь в такую погоду?

— Заплутали, отец. Только мы свои. У меня брательник здесь живёт, Егорка Бурнасый.

— Многожёнец, что ли?

— Он самый. Егорка Шульгин. Рыжий.

— Вона, посерёдке, два больших дома видишь? Те оба евойные. Он дома сейчас.

— А телефон у вас есть? Очень позвонить надо.

— Телефон в сельсовете. Завтра в девять откроется. И председатель, и секретарь не из нашей деревни. На заимках живут. Изжайте уже к своему Бурнасы.

— А почему Бурнасы?

— Рыжий, по нашему и есть Бурнасы. Лешак он. Многожёнец. В тюрьме ему место. Ишь развел гарем, как персидский шах. Окоротить некому. Куда смотрит советская власть?

Мы подъехали к добротным одинаковым домам, стоявшим по разные стороны улицы. Строения явно не вписываются в местную архитектурную обыденность. Нигде больше в этом районе, да и в своём тоже, не видел я домов с мансардой и большими окнами.

Не успели остановиться, как на крыльцо выскочил коренастый мужичок в просторной рубахе, похожие, надеты на персонажей фильмов про дореволюционную Россию.

Он прикрикнул на заливающихся лаем собак, которые тут же изменили характер общения, принявшись вилять хвостами и ластиться.

Мужичка отличали от иных жителей местных деревень отливающие медью густые волосы и того же цвета окладистая борода.

Определить возраст из-за густой растительности невозможно. Да и не так важно это. Мужичок соскочил одним махом с высокого крыльца, подбежал к нам.

— Кого, на ночь глядя, послала мне фортуна? Ба! Никак Коляшка, брательник мой двоюродный. Во так сюрприз. Алевтина! Живо мечи на стол всё, что увидишь. Праздник у нас. Брательник в гости пожаловал, да не один, с другами. Дай огляжу. Заматерел, приосанился. Всегда крепкий был, теперь вдвойне. Хорош! Женился али как? Ладно, потом. Всё потом. Сейчас за встречу по махонькой. Девки уже суетятся. Погодите чуток и Варька прибежит. Это моя вторая. Или первая. Я их завсегда путаю. Оне у меня одинаковы. Как двое с ларца одинаковы с лица. Милости просим, гости дорогие. Чем богаты, тем и рады. Вы-то мне рады? А то я тут кукарекаю. Может зазря? Чего скажешь, брательник?

— Рад я. Очень рад, что оказия такая вышла. Заплутали мы, только не зря. Может леший не просто так нас кружил. Вдруг да пожелал, чтобы мы с тобой встренулись. Дай-ка ишшо раз обойму. Крепок. Ох, крепок. Как груздочек.

— О, напомнил. Алевтина, где ты там? Груздей не забудь, волнух, редьки на закусь, да капусты квашеной с лучком. Люди с дороги голодные. Ладно, соловья баснями не кормят. Мужику с устатку рюмочку желательно граммов на сто пятьдесят. Для начала. А там, как пойдёт.

В доме вся внутренность обшита строганными досками. Мебель тоже изготовлена из сосны да берёзы.

Интерьер добротный, выдержан в одном ключе, но не похож на местный, поморский стиль. В этом доме во всём изюминка.

Вдоль большой стены накрыт стол, заставленный под завязку снедью. Ничего особенного нет, но заглядишься. Морошка, клюква, брусника, голубика. Грибы разные. Варёная картошка, квашеная капуста, сметана.

Простокваша в литровых банках. Горкой пышущие жаром блины и горячие лепёшки. Когда только успели?

Отдельно лежат несколько видов солонины и холодное варёное мясо, копчёная рыбка, сало. Глаза разбегаются от такого изобилия, в животе забурлило от предвкушения.

На широкой скамье у печи сидят пятеро рыжих девчонок в цветастых хлопчатых сарафанах и мягких катаных валенках, мал мала меньше.

В люльке, подвешенной к потолку, лежит младенец. Он не спит, но абсолютно спокоен. У стола русоволосая женщина лет тридцати, одетая, словно на этнографический праздник. Не хватает только кокошника. Статная, фигуристая. Не могу сказать красавица, но весьма приятной внешности.

— Познакомьтесь. Это моя Алечка. Желанная и вообще… самая-самая…

В это время в комнату вбегает еще одна Алечка, точно такая же, только одета немного иначе и начинает кричать на всю горницу.

— Почему всё лучшее и интересное всегда достается Альке? Значит, она желанная, самая-самая и прочее, а я кто?

Женщина сходу принимается рыдать, заливается слезами, словно актриса, которую долго тренировали моментально показывать зрителю мокрый эффект, когда того потребует роль.

Егор поднял деревянную ложку и грохнул её о стол.

— Цыц, курица! Разве я сказал, что её люблю, а тебя нет? Ты тоже самая-самая. Может ещё желаннее. Только не повод сейчас решать такие проблемы. Люди с дороги. Недосуг им ваши раздоры и дрязги наблюдать. Знакомьтесь, моя любимая супруга Варвара. Самая желанная и дорогая …

Теперь в наступление пошла Алевтина, с ходу начав орать на Варю.

— Не нарывайся, Варька, моя таперича няделя. Значит и гости мои.

— Егорка твой, а гости общаи. Я тоже стол накрыла. Не хуже тябя. У мяня гулять будям.

— Цыц, сказал! Раскудахтались. Вот свалю от вас в монастырь. Здеся гулять будем. И не позорьте меня перед гостями. Брательника стыдно. Ты, Алевтина, по правую руку садись, а ты, Варвара, по левую. Обе любимые. Самые-самые. А за детишками пущай девки сбегают. Да живо чтобы. Марию не уроните. Алевтина, разом вторую люльку подвесь. Начинать пора. Вино уже согрелось от ваших споров. Новое принесите, чтоб со слезой, холодненькое, как положено. Дорогих гостей принимаем. Сейчас ребятня прибежит и начнём.

Через несколько минут в горницу влетают ещё пять рыжих как огонь девочек с кульком на руках.

Неужто в глазах двоится? Такого во сне не увидишь. Итого двенадцать рыжих девок получается. Чистенькие, нарядные. За такое грех не выпить.

Сёстры, Алевтина и Варвара оказались близнецами, уселись за стол.

Все налили в огромные, граммов по сто пятьдесят стопки самогон со слезой и над столом зазвенело. — Ух-х! Крепка, зараза.

Я отхлебнул слегка и украдкой поставил остальное на стол, не решаясь начать закусывать раньше других.

Очень уж всё в этом доме было необычное, да и обидеться могут.

— Уважаю, поддерживаю, — сказал хозяин, глядя на меня, — это развлечение не для всех. Потому и выпили первую без тоста, чтобы никого не сильничать.

Обычно в наших краях сначала пьют за хозяев, тогда всем приходится опрокидывать стопки до дна, чтобы выразить уважение. Теперь вижу, что к чему.

Дальнейшие тосты только желающим. Полагаю теперь все поняли, что к чему. Это моя дражайшая супруга Алевтина, а это любимейшая жена Варвара. Ну а дети, все, как один, мои. Только сейчас мы выпьем не за них и не за нас, а за дорогих гостей.

И закусывайте, закусывайте. Девки, давайте музыку. Веселитесь, гости, мы вам рады. У нас сегодня замечательный праздник. Брат Колька приехал, — на этом месте Егор прослезился, выпил залпом и отвернулся смахнуть слезу.

— Не обращайте внимание. Впечатлительный я очень. Говорят, мужикам слёзы не к лицу. У нас всё наоборот. Жёны мои любимые и единственные никогда не плачут, чаще бранятся, меня делят. Только живого разделить на кучки не получится.