Добровольно проданная (СИ) - Шагаева Наталья

— Все не так, как тебе кажется, — спокойно произносит он, наклоняется и глубоко вдыхает запах нашего сына,

— Ты следил все это время за нами, ты был в роддоме, но ни разу не пожелал увидеть меня, дать хоть маленькую надежду, Я для тебя подобная?! Я недостойна объяснений?! Я отказываюсь это понимать,

— Я объясню, зайка. Дай мне немного пообщаться с сыном.

София

Наговорившись с сыном, Константин перекладывает его в кроватку, еще какое-то время смотрит на Сашу и улыбается. Никогда не видела у него такой теплой, искренней улыбки, мне казалось, он так не умеет.

— Спасибо, — обращается ко мне, а я в растерянности сажусь в кресло и отворачиваюсь к окну.

— За что?

Кто-то упустил розовый воздушный шарик, и он парит в небе, гонимый ветром. Смотрю на этот шарик, не отрываясь, он в свободном полете, но его жизнь недолговечна. Как яркая вспышка — загорается, но быстро сгорает. Адамади подходит ко мне, садится на корточки и опускает руки на мои колени. Его теплые ладони жгут кожу даже через ткань штанов. Я продолжаю смотреть на шарик, потому что если загляну в стальные глаза Константина, то он уже не отпустит.

— За сына. Я очень тебе благодарен за то, что он есть. — Молчу, кусая губы. — София, — тяжело выдыхает и немного сжимает мои колени. — В моем бизнесе враги не заканчиваются, стоит расслабиться — и сбегаются шакалы. Но это не страшно, с ними можно справиться. Страшно, когда сбегаются волки. Сейчас как раз такое время. Может быть, это моя паранойя, и я загоняюсь. Но… Если зверя один раз ранили, он всегда на чеку. Мне нужно было время, чтобы собрать мысли в своей голове, расставить приоритеты, понять, что даже если не хочу жить, то с появлением тебя, меня уже никто не спрашивает. Я определенно психически нездоров, но лучше перестраховаться зря, чем не сделать этого. Считай это гиперопекой, но по-другому я не могу. Мне жутко странно, что прошлое повторится. За последние два года на меня было совершено три покушения. Метили только в меня, и это не очень эффективно, проще и действеннее давить через близких. Ты понимаешь, о чем я?

Киваю, все понимаю. Прекрасно понимаю. Но внутри все равно невыносимо болит.

— Да, София! — немого эмоционально произносит он, поднимается на ноги, встает рядом, следя за моим взглядом в окно. — Я стал параноиком! Во мне живет страх. И я от него уже не избавлюсь никогда. Мне слишком много лет. Придется с этим мириться. Поэтому я выстраивал между нами дистанцию. Так было нужно.

— Так будет всегда? — спрашиваю я, и мы уже вместе наблюдаем за шариком, который превращается в точку.

— Нет. — Перевожу взгляд на его профиль, и непреодолимо хочется обвести кончиком пальцев его напряженные скулы, пройтись по морщинкам вокруг глаз, уколоться щетиной, потереться об нее своей щекой, чтобы остались следы на лице. — У меня, к сожалению, не палатка на рынке, чтобы вот так взять и все свернуть. И свое я терять не хочу. Моя компания вышла на тот уровень, что нельзя просто все бросить. Выход длительный и трудоёмкий, с условием того, что я веду свою игру. В этот момент не должно быть уязвимых мест и слабостей. А вы моя слабость… — он замолкает, глубоко вдыхая, и медленно выдыхает, будто очень устал. — Но все уже почти закончено. На вас готовы документы. Мы должны уехать из страны в ближайшие десять дней.

— Куда уехать?

— В Грецию. Я куплю там сеть отелей на побережье. Тихий, размеренный бизнес… Море, солнце, тепло, ты и мой сын. А по-другому никак…

— Ты продал бизнес ради нас?

— Ради будущего… Чтобы оно состоялось. Я и раньше бы все отдал за него, но, к сожалению, был слишком самоуверен. Созданную империю не жалко, с годами понимаешь, что деньги и власть — это пыль, по сравнению с по-настоящему ценными вещами.

— Я не могу уехать за границу. Я не могу бросить маму… Я… — не знаю, как объяснить ему, что я готова бежать за ним хоть на край света, лишь бы он был рядом, но только если почувствую, что нужна.

Что это все не ради долга. Или ради того, чтобы уберечь нас. Хочется понять, что в его раненом сердце есть место для меня, как для любимой. Я ни в коем случае не хочу потеснить там память о его семье, но хочу занять там свое место. Эгоистично хочу его душу и тогда я отдам ему в руки свою.

— Маму возьмем с собой, там климат лучше, ей на пользу.

— Ты сделал нам документы, но не спросил, хочу ли я… — недоговариваю, внутри меня разрастается что-то очень болезненное. — Ты не пожелал увидеться со мной в роддоме, но приехал, когда Артем перешел границы дозволенного. Ты думаешь о себе и своем равновесии, а о моем не думаешь… Когда между нами стоял контракт, это была неоспоримая истина, я не имела права на собственное мнение, но теперь контракта нет. И я могу сказать, что мне больно…

— Тебе со мной было больно?

— По-разному, — усмехаюсь, вспоминая наше прошлое. — Вначале страшно и больно, потом сладко и волнительно, а потом опять больно и невыносимо.

Адамади разворачивается ко мне и протягивает руку, помогая подняться, притягивает к себе, обвивает рукой талию, прижимает к своему телу и прикасается лбом к моему лбу.

— Нужно ехать, София. Это не предложение — констатация факта. Хочешь — принимай, хочешь — нет. Я вас не оставлю, — как всегда в приказном тоне говорит он, а у меня голова кружится от его властного голоса, от сильных рук, запаха. Накатывают воспоминания о том, как раньше он брал меня, не спрашивая разрешения, как вырывал из меня удовольствие, как управлял, и подкашиваются ноги. Но мое наваждение рассеивается, как только начинает плакать Саша. Его нужно переодеть.

Адамади отпускает меня и наблюдает, как суечусь, перекладывая ребенка на пеленальный столик.

— Мне нужно время подумать, наедине, без тебя. С тобой рядом я не могу, ты давишь. Дай мне глотнуть воздуха и принять решение самой, — прошу я и смотрю только на сына, потому что, если он поймает мой взгляд, я сдамся, попаду в омут его стальных глаз и безвольно на все соглашусь. Константин молчит, слышна лишь его тяжелое дыхание, будто что-то решает для себя. Переодеваю сына, начиная укачивать.

— У меня остались кое-какие дела, даю тебе неделю. А потом мы уезжаем, — категорично заявляет Адамади, подходит к нам, наклоняется, целует сына, еще раз глубоко вдыхает. — Тебя теперь охраняет Андрей, он внизу в черном внедорожнике, — холодно сообщает он и уходит.

— Что я наделала? — говорю сыну, стараясь не плакать. — Какое к черту время?! Я же все равно не смогу без него. И тебе нужен отец. Тем более вы нашли общий язык, вы чувствуете друг друга. Да? Общаетесь без меня? Секреты у вас? — усмехаюсь сквозь слезы, продолжая укачивать Сашеньку, и пытаюсь собрать остатки гордости и достоинства, — Ему стоило сказать три слова. Я тебя люблю. И все было бы иначе.

С нашей встречи прошло ровно шесть дней и пять часов, Саша и мама спят, за окном давно темно, а я сижу в гостиной и смотрю в окно, Комнату освещает лишь подсветка в зоне кухни. Я не хочу, чтобы он меня видел в свои камеры, Кутаюсь в плед, потому что холодно. Знобит, словно я заболела. Но со мной все в порядке. Это душевная болезнь. Кручу в пальцах подвеску, подаренную Константином на Новый год, перекатывая камушки и думая о том, что больше не могу без этого холодного мужчины.

Ну и что, что моя любовь сильнее, Разве это важно? Если я требую от него чего-то, то это уже рыночные отношения. Разве я смогу ему противостоять? Нет. Да и не захочу, Я требую от него невозможного? Как говорила Регина: нужно быть хитрее. Нужно отогреть его сердце и разогнать фобии, А если не получится? Всю жизнь мерзнуть в его ледяных глазах? А без него еще холоднее. И постоянно ноет в груди, уже невыносимо, и дышать трудно. Раньше справлялась без него, получалось держать тоску где-то очень глубоко, а сейчас, словно что-то оборвалось. Стоило увидеть его, вдохнуть запах — и все, терпеть больше невыносимо.

Меня ломает.

Да кому я лгу? Я давно сломалась,