Нам с тобой нельзя (СИ) - Орлова Юлианна

Мои мольбы завершаются толчком, ударом наружу.

Когда я распахиваю глаза, вижу перед собой белый потолок, смотреть на него до боли приятно. Судорожный вздох облегчения дается мне с трудом, а первое движение головой смахивает на запуск ржавого механизма, нуждающегося в смазке.

Все закончилось. Все закончилось, Свет. Это неописуемое счастье, словно я выбралась из зловонной ямы на свежий воздух.

Монотонный звук механизмов возвращает меня в реальность окончательно, а затем я вижу папу, прямо возле кровати. Уставший, изможденный, он постарел с тех пор, как я видела его в последний раз. Папочка. Господи, я уже думала, что никогда не увижу его снова.

Мужчина наклоняется ко мне и нежно улыбается, осторожно берет холодную ладошку и сжимает в своих горячих руках. У меня от трепета замирает сердце, а затем несется вскачь.

—Пап, — не узнаю свой голос. Волна облегчения проходится по телу. Даже пытаюсь встать, но сил нет. Легкая тошнота и головокружение моментально берут мое тело в оборот. Глубоко вдыхаю теплый больничный воздух и чувствую спазмы по всему телу. Саднящая боль охватывает каждый сантиметр. Гадость какая.

—Тшш, доченька, лежи, все хорошо, — папа легонько касается моего лба, второй рукой перебирает волосы.

Следом за радостью приходит паника. Если он тут, то? От резкого изменения в настроении меня сшибает в бетонную стенку отчаяния.

—Никита? — датчики моментально начинают верещать чаще и громче. Я жадно осматриваю лицо папы, считываю малейшие изменения. Он недовольно выдыхает, уголки губ поднимаются.

—Все с ним нормально, пошел вниз за новой порцией кофе, —дальше не слушаю, мне достаточно, что с ним все хорошо. Неконтролируемые слезы собираются в уголках глаз. В порядке. Он в порядке.

Я с трудом опускаю тяжелую голову на подушки и замечаю маму, накрытую пледом на диванчике у окна. Спит беспокойным сном. Сердце замирает и болит, я боялась своей реакции, но, кроме безусловной и всепоглощающей любви, нет ничего. Под глазами мамы пролегли черные круги, волосы взлохмачены, и, мне кажется, она похудела, стала совсем тростинкой.

Папа замечает мой взгляд, а затем придвигается ближе.

—Ты его любишь? — звучит хриплый шепот.

Он не упрекает, не злится, он просто как в детстве…говорит со мной на равных. Мне неловко, но ответ на этот вопрос я знаю. Пусть и говорить на подобную тему с отцом непривычно. Не так уж точно. Мне казалось, что папа готов удушить любого мужчину, проявляющего ко мне внимание, а тут такой контраст.

—Очень, — одинокая слеза скатывается по моей щеке. Воспоминания возвращаются бесконечным потоком, вскрывая черепную коробку и принося боль. Я помню все, но от этого не перестаю любить его меньше. Хоть должна ненавидеть, наверное. В другой жизни я бы ненавидела. Такая, как Света Рашидова, ненавидела бы всем сердцем, но не сейчас. Здесь я распята на алтаре своей любви к нему и к матери. И внутренности сгорают на огне несправедливости.

Даже тот факт, что он причастен с гибели невиновных, не перечеркивает мои чувства. Это неправильно и чужеродно, но мне плевать. Почему его я готова принимать со всем количеством дерьма, а другим и шанса не давала? Вот уж жизнь несправедлива, а сердцу однозначно не прикажешь.

Моя обида потухла, испарилась. После всего случившегося это кажется такой мелочью, что я даже не сразу вспоминаю имя Наташи. Боже, до чего я докатилась?

—И он любит тебя, как никогда и никого. Поверь мне, если уж я говорю, то знаю наверняка. Все остальное было и прошло, да, собственно говоря, и не было в полном понимании этого слова.

Я перевожу потерянный взгляд на отца, после чего он проводит ладошкой по щеке и печально улыбается.

—Если бы я хоть на минуту сомневался, то он бы и близко к тебе не подошел. Пусть я и не в восторге, что моя принцесса достается хоть кому-то, потому что любой будет не достоин, но уже как есть. И да, даже не думай, что жить вы будете без брака. Женится пускай сначала, потом уже все остальное. И не сразу меня дедом делайте, ясно?

Пусть отец звучит якобы серьезно, но на последних словах я не могу сдержать смеха сквозь слезы. Папа такой папа, даже благословение с угрозой, иначе он никак не смог бы.

—Пап, прости меня, — прикрываю веки и прикусываю обветрившиеся и потрескавшиеся губы.

—Ты ни в чем не виновата, а я уже давно все порешал. Ничто больше не угрожает ни тебе, ни маме, — голос наливается сталью.

Мама просыпается в тот момент, когда я обнимаю папу одной рукой, чувствуя адскую боль в ребрах.

—Осторожно, Арслан, у нее же ребра!

—Мам, — я с трудом поворачиваюсь и моментально оказываюсь в незабываемом убаюкивающем запахе самой лучшей матери в мире. Так приятно прижаться к родителям и понять, что ты в безопасности, ты, как и раньше, можешь прийти к ним в поисках утешения. Сколько бы тебе ни было лет. Никогда не думала, что может быть настолько стыдно за свое поведение, как сейчас. Пусть они все понимали, но ситуации это не меняет.

—Моя девочка, все хорошо, не двигайся, пожалуйста, — у мамы моментально глаза на мокром месте, она смотрит на меня взволнованным взглядом и целует в лоб, бесконечно причитая что-то о том, что все будет хорошо.

Я и так это знаю, глотаю слезы и не прекращаю зрительного контакта с мамой. Наш молчаливый диалог похож на разговор душ. На дне ее волшебных глаз читаю такую же всепоглощающую любовь, пропитанную волнением и отчаянным желанием защитить.

Мы разговариваем обо всем и ни о чем, так я узнаю, что у меня сломаны ребра, сотрясение мозга и воспаление легких. Лежать здесь мне еще пару дней, а потом друг отца будет приходить к нам домой и делать все необходимое.

Я достаточно быстро устаю, но все меняется, когда дверь палаты тихонько отворяется, и я вижу изнуренного Никиту. Мне физически больно от того, что он стоит там, а не обнимает меня сейчас так крепко, чтобы радость от нашего контакта заглушила боль в ребрах.

НИКИТА

Сложнее всего в первые сутки, когда нервные окончания вырываются с корнем жестокой реальностью. Когда ты сидишь и понять не можешь, почему в конечном итоге отдувается она. Врачи говорят, что это истощение, серьезное сотрясение, перелом нескольких ребер, пневмония, множественные ушибы и ссадины. Она маленькая девочка, столкнувшаяся с целым ворохом проблем из-за меня, человека, который должен был ее уберечь от всего.

Я ненавижу себя так сильно, что не описать словами. Кусок дебила малохольного, почему не продумал все? Почему спустил на тормозах? Почему не предусмотрел такой исход?

На Надю в данном случае страшно смотреть, она стойко вознамерилась жить в больнице, в то время как я разрываюсь от желания закатать в асфальт всех причастных за совершенное…и оберегать свою девочку, потому что до конца не уверен в окончательном разрешении проблемы.

Да, всех запаковали и свезли в одну точку. Я еду туда, понимая, что иначе просто не смогу шагать дальше. Мне надо удостовериться, что она будет в безопасности. Ха.

Как будто ты на самом деле не понимаешь, что таких вот Евстаховых может быть еще целая прорва?!

Может. Но я теперь не тот Макарский.

—Он еще дышит, как раз тебя ждет, — утробно шепчет Темный, Мор следом выходит из полуподвального помещения вместе с охраной навстречу мне.

—Подождет. Со мной все равно конечная. Остальные что?

—В утиль, включая сынка Самойлова, он тут, грешным делом, напел, что только припугнуть Свету хотел…

Воздух встает комом в горле. Что он сделал?

—Теперь он никого не сможет припугнуть, — мертвым голосом говорит Темный, бросая на меня свирепый взгляд. По количеству крови на нем, я уже понимаю, как именно они говорили. —Как и девка твоя бывшая.

Справедливо.

—Да, ну а я со своей стороны прошу прощения за предоставленные неудобства, — слышится со спины, после чего я оборачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с…Мором, но более тюнингованной версией.