Телохранитель моего мужа (СИ) - Ночь Ева

Когда механизм запущен, против его силы нужно нечто большее, чем просто везение. Мощный рычаг, способный остановить неизбежное.

Или как раз везения вполне бы хватило, чтобы увернуться от гильотины, что неуклонно падает вниз, мечтая вонзиться тебе в горло и отрубить голову…

Я чувствовала себя плохо. Может, не привыкла работать — не знаю. Мне всё время хотелось спать. А ещё голод… Бесконечно хотелось жрать. Именно так — в грубой форме. Я чувствовала себя очень голодной. Отощавшей. Но не могла себе позволить запихиваться едой, которую приходилось теперь делить на двоих.

Я жила, как натянутая струна. Постоянно считала копейки, пыталась что-нибудь выгадать, выкрутить. Пройтись пешком, чтобы не тратить деньги на маршрутку. Плохая идея, но других у меня не было.

Не могу сказать, что я отчаялась или опустила руки. Просто силы словно истаяли. Хотелось уснуть, окуклиться, впасть в анабиоз. Но я не могла себе этого позволить. Дома меня ждали старый пёс, изломанная судьбой Ляля и Артём.

Как ни странно, именно это меня держало на плаву. Только благодаря им я продолжала двигаться и плыть против течения.

Ляля… С Лялей было всё сложно. Выбравшись из клиники, она стала почти нормальной. Больше она не прятала лицо, не казалась заторможенной, но по прежнему оставалась малоразговорчивой и замкнутой в себе.

— Нет, — сказала она, когда я предложила навестить Серёжу, её сына.

Вот так — кратко и категорично.

— Он твой сын, — попыталась я мягко напомнить ей.

А может, хотела подтолкнуть к откровениям. Ведь я до сих пор ничего не знала о тайной стороне Лялиной жизни. Не то, чтобы меня разбирало любопытство. Скорее — желание понять её. Отогреть, если понадобится. Но она не желала приоткрывать дверцу своей души и выдавать свои секреты не спешила.

— Нет, — резко, с надрывом. И отвернулась к окну. Это означало: разговор окончен. И я не смела больше настаивать.

Мы ссорились из-за Ляли с Артёмом. Скорее, бодались. Это ссорами назвать нельзя. Так, мелкие стычки. В глубине души я признавала правоту Артёма, но не хотела говорить об этом вслух.

Ляля жила подобно случайному пассажиру, что сел в чужой поезд да и поехал, куда глаза глядят. Не сопротивляясь, но и не делая ничего, чтобы как-то изменить ситуацию.

— Она паразитирует, — настаивал Артём. — Пора бы ей хотя бы самые простые вещи делать.

— Пусть отойдёт, не торопи её, — возражала я, понимая, что между Артёмом и Лялей что-то происходит за моей спиной.

Я поняла это в тот день, когда пришла и застала в доме чистоту, порядок, еду и неуловимое напряжение. Воздух наэлектризован.

В тот день Артём впервые не пришёл ночевать. А я лежала без сна и ждала. Смотрела в потолок и ничего разумного в голову не приходило. Только ревниво-страшное. За недолгое время я прикипела к нему душой. Он стал мне необходим. Этот мужчина — часть моей сложной конструкции по выживанию. Выдерни эту деталь — и всё рухнет, рассыплется на части.

Он был моей опорой. То, ради чего стоило бороться и не сдаваться. И я шла вперёд, хотя очень хотелось упасть. Куда угодно. Но лишь бы подальше от Юджина.

— Ты бы смогла от него отказаться? — спросила меня Ляля несколько дней спустя.

Всё это время Артём избавлял меня от домашних дел. Я почти сразу поняла, что он всё делает сам. Ляля не стремилась помогать. Ни мне, ни ему. Но я не теряла надежды, что однажды она вынырнет, начнёт шевелиться, жить по-настоящему, а не витать в каком-то своём узком пространстве.

— От кого? — спросила осторожно. Потому что она могла иметь в виду как Артёма, так и маленького Серёжку.

— От мужика своего очередного.

Это была совершенно другая Ляля. Жёсткая, язвительная, глаза колючие. Не разговор получался, а почти приказ. Посыл бросить, отречься. Во имя чего? Во имя самой Ляли? Стать служительницей её эго?..

— Он не очередной, а единственный, — мне хватило твёрдости, чтобы дать понять: у меня тоже есть собственное личное пространство.

— А как же Алексей? — скривила она губы в усмешке. — А как же тот, кто лишал тебя девственности?

Она била меня словами. Секла, словно розгами. И я не понимала: за что? Вглядывалась в изуродованное лицо, пытаясь добраться до какого-то подспудного смысла.

Как хорошо, что она не знает о других. О тех, на кого я охотилась от отчаяния. Одним из них оказался Юджин — мой незримый палач, что наблюдал и насмехался. Выжидал, когда я обессилю и приползу просить милостыню. Как хорошо, что Ляля об этом не знает…

— Тебе не кажется, что ты позволяешь себе лишнее? — мне всё же хватило духу ответить ей мягко и почти спокойно. — Я никогда не упрекала тебя за то, что ты без конца влипала во всякие истории, связанные с мужчинами. Ни разу.

— Но ты всё время помнила об этом и сейчас ткнула, чтобы я понимала: ты не лезла, нечего лезть и мне.

Для той, что разговаривала односложными словами и короткими предложениями, Ляля слишком хорошо излагала мысли. Гладко и трезво.

— Ты как будто винишь меня за то, что с тобой случилось. Если я действительно виновата, я хочу это понимать и слышать. Ну же, Ляля, поставь все точки над «i». Расскажи же наконец, что заставляет тебя относиться ко мне потребительски, словно я тебе задолжала на всю оставшуюся жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Это он обо мне гадости наговорил? — вспыхнула она факелом. У неё даже румянец на щеках запылал.

— Артём никогда не говорил о тебе гадости. И если ты забыла, это он тебя вытянул из той клиники, куда засунул Алексей. Засунул навсегда, как я теперь понимаю. И не собирался ничего делать. Ни пластику твоего лица, ни ремонт твоей души. И если бы не некоторые обстоятельства, ты бы уже была на пути избавления от шрамов.

Ляля насторожилась, как собака. Плечи у неё заострились.

— А поподробнее? О некоторых обстоятельствах? Ты так и не рассказала, почему оказалась на улице. Живёшь не в своей квартире. У Алексея было много денег. Где это всё? Ты батрачишь почти как и раньше. Но тогда мы выживали. Что теперь?

— Слишком много вопросов, — я тоже умею улыбаться криво. — Ничего нет, Ляля. Ничего не осталось. Алексей попал в плохую историю. Сгинул сам, и всё его богатство, бизнес отошли другим людям. Но, может, это и к лучшему. Есть я и мои руки. Есть съёмная квартира и чужая собака. Есть ты и Серёжа. Есть Артём. Всё остальное — уже не моё.

— Почему же твой святой Артём не помогает, а позволяет тебе тянуться изо всех сил?

— Потому что таковы условия моей свободы. И не спрашивай меня больше об этом.

— Не скажешь? — зло щурит глаза Ляля.

— Прости, но нет.

Она медлит. Внутри неё что-то клубится тёмное — я так чувствую. Но она не даёт этой грязи прорваться. Пожимает плечами. Снова смотрит в окно.

— Как знаешь, — говорит почти безразлично. — Это твой выбор. Не жди, что я буду тебе помогать.

— Я и не просила. Ни разу, — обращаюсь я к её спине. — И мне всё же хотелось бы знать, за что ты со мной так.

Но Ляля молчит. Ляля снова придуривается бездушным манекеном и делает вид, что я — пустое место.

Я отступаю. Не знаю, как выколотить из неё правду. Наверное, это невозможно. По крайней мере, для меня. Но должен же однажды вызреть и выйти гной из этого нарыва? Или он уйдёт в глубину, отравит её окончательно, не даст нам шанса понять друг друга?

Время. Всегда и во всём время выигрывает. А вместе с ним тот, кто умеет терпеливо ждать. Я повторяла эти слова как молитву.

А ещё через день случилось непредвиденное. То, чего я никак не могла ожидать.

Это была суббота, выходной день. Мы вышли на улицу — я, Ляля и Мао. Погулять, подышать свежим воздухом.

Два дня мы делали вид, что никакого разговора не было. Всё вернулось на круги своя. Мы вместе ели, гуляли с собакой. Вот и сейчас я спросила, а Ляля не отказалась от прогулки.

У нас маршрут почти всегда один — парк через дорогу. Небольшой и не очень аккуратный. Летом там, наверное, любят отдыхать мамочки, бабушки и дети. А сейчас — вот такие, как мы, собачники, бродят. Пересекаемся с ними изредка.