Выйти замуж за бандита. Выжить любой ценой (СИ) - Климова Маргарита Аркадьевна

— Ложись, отдыхай, а Глеба я уложу сама, — понимающе кивает Поля. — И выброси всю чушь из головы. Мир только твой.

Подруга уходит, а я избавляюсь от одежды, принимаю прохладный душ и валюсь в кровать. Простынь обжигает прохладой, впивающейся в рубцы, и откуда-то наваливается паника. Стоит, наверное, посетить психолога, покопаться в себе. Говорят, что женщины иногда испытывают послеродовую депрессию, и похоже это она. Проваливаюсь в неспокойный сон, куда-то бегу, истекаю по́том и кровью, которые заливают глаза, попадают в нос и рот, мешают дышать. Кричу, но вместо крика вырывается бульканье и хрип. Стараюсь вырваться, проснуться, но ничего не получается.

— Малыш, ты вся горишь. У тебя жар, — обеспокоенный голос мужа выдёргивает из вязкого кошмара, с которым сама справится не могу. — Потерпи. Вызову врача.

Пытаюсь отказаться, невнятно мямлю, жмусь к нему. Суставы выкручивает, тяжесть наливает тело, зубы отстукивают дробь и в голове поселился дятел, мерно выстукивая по вискам. Где могла подцепить заразу? Ясно где. В серпентарии, среди высоких гостей.

В ознобе протекает приход врача, укол, растирание, приглушённый плач Киры. Провалы в темноту, кратковременные всплытия, борьба с огнём и ноющей болью. Бормотание Мира, прохладное полотенце на лбу, горькая микстура, успокаивающий шёпот.

Меня колбасит, растягивает, всасывает в воронку беспамятства, и держусь я только за голос мужа. Наконец он ложиться рядом, притягивает к себе, окутывает нежностью, заботой, и мне становиться тепло. Зарываюсь в него, втираюсь, вклеиваюсь. Он моё всё. Моя жизнь. Моя судьба. Моё сердце. Только в его объятиях нахожу спасение от кошмаров прошлого. Только в его руках излечиваюсь от страхов будущего. Мир мой, я его, и так будет вечно.

Дамир

Малышка горит, кутается от холода в одеяло, стонет в беспамятстве, а я извожусь от страха и проклинаю себя. Зачем поддался на уговоры Элеоноры и потащил Нику в клоаку. Она могла подцепить какую-нибудь инфекцию, перенервничать, устать, и всё это ради пары выгодных контрактов, которые всё равно придут ко мне.

— Что с ней, Вить? — трясу врача, стоящего передо мной в шёлковом халате с растрёпанными волосами и в тапках, перепачканных грязью. Его вытащили прямо из кровати, не дав собраться и привести себя в порядок. Пришлось отправлять парней к ближайшему мяснику, дополнительной работой которого является штопка раненных бойцов. Не лучший вариант, но посреди ночи, да ещё в невменяемом состоянии, лучше придумать ничего не смог.

— На простуду не похоже, инфекцию без анализов не определишь. Подожди-ка, — берётся за одеяло, откидывает его и тянется к груди моей жены. — Кормит?

— Кормит, — свожу брови и не спускаю глаз с загребущей лапы. — Эй. Ты что собираешься делать?

— Прощупать грудь, — замирает и со страхом косится на меня.

— Охренел? — рычу и прикрываю Нику от посторонних глаз. Моя жена. Нечего на неё смотреть и тем более лапать. — Не боишься лишится рук?

— Но надо проверить, — бубнит Витёк, делая шаг назад.

— Я сам. Говори, что делать.

— Положи ладонь, расположив пальцы ближе к подмышечной впадине, и сожми, — инструктирует он, и я следую его словам.

— Она огненная и плотная, как камень, — произношу хрипло, еле сдерживая себя от падения в истерию. — Что теперь?

— Надо сцедить, — сдавленно выдаёт. — Как только избавимся от застоя, ей полегчает.

— Что значит сцедить? Она что, корова? — сжимаю кулаки, мучаясь от желания свернуть шею наглецу.

— У неё застой. Если не откачать излишки молока может развиться лактационный мастит, что приведёт к воспалению и операционному вмешательству.

— Но я не умею сцеживать. Может высосать? Кира же с этим справляется, значит получится и у меня, — растерянно развожу руками.

— Сначала промассируй, а затем это… отсасывай.

Следующие несколько часов превращаются в сплошной кошмар. Неумело мну окаменевшую грудь, содрогаясь от болезненных стонов жены, которая, слава богу, находится в полубессознательном состоянии, выдавливаю по капле, мну снова, пока не начинают выстреливать струйки, присасываюсь, и сразу просыпается Кира, почувствовав посягательство на свою еду. Подкладываю дочь к груди, и она жадно глотает, захлёбываясь, кашляя и опять глотая.

— Ну вот, — с удовольствием замечает Витька. — С одной справились, давай вторую цеди.

Уже под утро, протерев Нику влажным полотенцем, ополаскиваюсь и ложусь в кровать, придвинув и обняв жену. Тело ломает от усталости и нервного отката, но близость любимой действует как анестезия. Стоит коснуться её, втереться кожа к коже, как отпускает всё. Волнение, страх, напряжение. Ника чувствует тоже. Перестаёт дрожать, расслабляется, выравнивает дыхание, растекается по мне.

Вывод после всего прост. Никаких выходов в свет, никаких соприкосновений грязи с моей семьёй, никаких длительных отлучек от жены. Расширю полномочия Элеоноры, найму, если надо, помощников ей, но от малышки ни шага в сторону.

— Доброе утро. Что со мной случилось? — сонно шепчет Ника.

— Застой молока, как сказал Витя, — затаскиваю её на себя.

— Меня лечил Витя? Тот, что штопает твоих ребят? — удивлённо смотрит на меня.

— Тебя лечил я, а Витя установил причину.

— И как ты меня лечил?

— Мял грудь, — вкладываю в голос сексуальной хрипотцы. — Затем обхватывал губами сосок и всасывал его. Оказывается, Кира лакомится деликатесом, вкусненьким, сладеньким, тёпленьким. Угостишь меня ещё молочком.

Ника смущается, краснеет и прячет лицо, утыкаясь в шею и шумно пыхтя. У нас столько всего было, а она всё ещё стесняется обсуждать близость, говорить о ней, и теряется, когда я открыто рассказываю о своих фантазиях и впечатлениях. Несмотря ни на что, она так и осталась моей маленькой девочкой, стоящей на берегу реки и ошарашенно сжимающей в руке член.

Кира подаёт сигнал тревоги, услышав про делёж молока, и Ника подрывается, соскользнув с кровати, набрасывая на ходу халат и пряча от меня вкусное тело. На языке проецируется вкус сладости, всасываемой ночью, член в ответ дёргается, наливается кровью, и единственная мысль пульсирует в голове: всадить по самые яйца, вбуриться и не вылезать.

Кира со мной в корне не согласна, считая маму только своей, сердито кряхтит и сурово выгибает бровки домиком. Мне с ней не тягаться, по крайне мере сейчас. Остался один месяц, и крошке придётся делиться, и уж тогда я уверенными шагами займу причитающееся мне место.

Он

— Илхом, брат, мне нужны от тебя бойцы, незасвеченный транспорт и безопасный проход для транспортировки груза, — курю кальян и мельком посматриваю на извивающихся в танцах наложниц с закрытыми лицами, что означает их принадлежность одному мужчине — хозяину, которыми Илхом никогда не делится.

— Что перевозим?

— Женщину и двоих детей, — небрежно бросаю, показывая несильную заинтересованность.

— Кто он? — прощупывает почву, желая узнать в чей дом посылает бойцов.

— Сын шакала, живущий не по законам стаи, — выплёвываю, вкладывая всю ненависть. — Смерть, слишком лёгкое для него наказание. Он должен страдать всю оставшуюся жизнь, проклиная, что не умер.

— Похоже, этот шакал тебе сильно насолил, — смеётся Илхом. — Особые пожелания есть?

— Сколько времени понадобиться для вывоза из России?

— Около тридцати часов. Переход осуществим через горный хребет, а там подойдёт транспорт, — расписывает друг, выгоняя жестом пёстрый хоровод девушек.

— Мне достаточно пары часов наедине с подстилкой шакала перед отправкой в бордель, а в дальнейшем раз в неделю качественное видео, где с ней развлекаются мужчины, желательно пожёстче.

— Я тебя понял, брат, — откидывается на подушки, поглаживая характерным движением бородку. — Твой самолёт в семь утра. Желаешь отдохнуть, или выберешь девочку?