Божья коровка (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

Звонок внезапно повторился – звонили в дверь. Николай, как был – трусах и майке, побежал в прихожую, где, щелкнув включателем, зажег свет и отпер дверь. За нею оказался дядя Вася. В руке он держал объемный узел.

– Вось, принес, – сообщил племяннику. – Твои рэчи.[11]

Не говоря ни слова, Николай забрал тяжелый узел. В нем что-то звякнуло.

– Подстилку возверни, – заторопился дядя. – Яна мая.

Николай отнес узел на кухню. Там, водрузив его на стол, стал доставать кастрюли и тарелки, выкладывая их рядком. Нашлись здесь чашки с блюдцами и чайник для заварки – похоже, что комплект. Еще ножи и вилки и другая утварь. Но более всего удивили Лосева рубашки с кепкой, лежавшие на дне узла.

– Твои, – промолвил дядя. – Я их не носил, в шкафу лежали.

Лосев достал оказавшийся в узле халат – явно женский. Об этом говорила цветастая расцветка ткани.

– Олькин, – пояснил опекун. – Его тоже не носили.

Он забрал подстилку и, сложив, сунул в карман.

– Я пойду? Мне на смену.

– Постой! – ответил Лосев. – Я видел у тебя такую сумку… Из сетки сплетена.

– Авоська?

Николай кивнул:

– Дай мне.

– Пятьдесят копеек стоит, – промолвил дядя, доставая сумку.

– Из долга вычтешь, – сообщил племянник, забрав авоську. – Свободен.

Но опекун остался у стола.

– Ты, эта… – начал, глядя в пол. – Не говори никому про меня и Лизку. Что грошы у тебя забрали, рэчи… Дознаются в деревне, здоровкаться не будут. А мамка с хаты выгонит… Хоть ты не едь туда.

– А раньше, что не думал? – хмыкнул Николай.

– Дык это Лизка, – завздыхал мужчина. – Жадная она. У ей родня вся такая.

«Что ж ты на ней женился?» – хотел спросить Лосев, но не стал. По-разному бывает. Жениться можно по залету, иль не разобраться в нареченной. Женщины, пока в невестах, показывают себя с лучшей стороны. Мы, типа, добрые и работящие. Ад начинается потом…

– Если вернете, что забрали, не скажу.

– Не сомневайся! – заверил опекун. – Я на тракторном раблю[12], машины собираю. Пойду в литейщики, меня зовут. Они все добра получают – по двести и больше рублей. У меня сейчас – сто пятьдесят грязными[13].

– Успехов! – пожелал ему Николай и выпроводил гостя.

Вернувшись в комнату, он завалился на диван и скоро провалился в сон. Войны он больше не увидел. Зато явилась Алька, но не студентка, а девчушка лет пяти. Она смотрела на него в упор, обиженно насупив лобик.

– Зачем ты бросил нас – меня и маму? – спросила вдруг. – Мы так тебя любили!

– И я вас – очень-очень! – ответил Николай, но слов произнести не получилось – застыли в горле.

– Ты – плохой! – сказала дочка. – Не ходи к нам больше!

Она исчезла с глаз.

«Теперь уж точно не приду, – подумал Николай, проснувшись. – Вернее, Боря не придет. Маша выйдет замуж за лейтенанта Лосева, родит ему Альку, и я их не увижу. Если специально не искать. Но зачем? Пусть им будет хорошо. Может здесь все будет по-другому? СССР не распадется, не случится этих войн? Жаль, что не могу на это повлиять: кто станет слушать мальчика-дебила? Беда…»

Взгрустнув, он встал и начал приводить себя в порядок – умылся и почистил зубы. Бриться Боре пока рано. На кухне он позавтракал хлебом и водой и стал готовиться к походу в магазин. Пересчитал наличность, взял авоську и только здесь сообразил, что чуть поторопился – с одеждой плохо. На дворе 14 апреля (дату Лосев подсмотрел на заявлении опекуна), и за окном прохладно. А на нем – тонкое трико.

Николай сходил в прихожую, надел пальто с ботинками. Нахлобучив на голову возвращенную дядей кепку, глянул на себя в зеркало. Мда, видок… Дебил дебилом. Пальто не по сезону, как и вытянутые на коленях треники. Но делать нечего, придется так идти. Рассовав по карманам деньги и авоську, Лосев вышел из квартиры.

На площадке было пусто, и на лестнице ему никто не встретился. Пуст был и просторный двор перед подъездами. Лишь у рампы магазина разгружали хлеб в лотках. Лосев завернул за угол и поднялся по ступенькам к входу в магазин – «Гастроному», если верить буквам с козырька. Встав перед дверью, Лосев ознакомился с временем работы торговой точки. Его нанесли прямо на стекло по трафарету краской. Немного удивился. Торговали здесь с 8 до 20, с перерывом на обед с 13 до 14. В воскресенье – выходной. М-да… Он толкнул стеклянную дверь и вошел в торговый зал. Встал и огляделся.

Покупателей внутри оказалось немного – будний день. На будильнике, как Лосев заметил, уходя, без четверти девять. Люди трудятся, как это принято в СССР, тунеядцев здесь не жалуют. Николай об этом читал. На заводах в разгаре первая смена, кто работал во второй и третьей, сейчас отдыхают. Потому в торговом зале большей частью старушки-пенсионерки. Лосев некоторое время за ними наблюдал. Интересно здесь организована торговля. По периметру зала – прилавки, в центре – выгородки с кассирами. Покупатель сначала выбирает товар, затем выбивает чек и возвращается к прилавку. Там чек забирают и выдают оплаченные продукты. Если товар не фасованный, то его сначала взвешивают, заворачивают в оберточную бумагу и называют покупателю цену. Он тащится к кассе. К одному и тому же прилавку приходится вставать дважды. Хотя для покупателей с чеками очередь отдельная. Бардак…

Уяснив принцип, Лосев двинулся вдоль прилавков, приглядываясь и прицениваясь. От колбасного почти сразу отошел – ну, млять, и цены! Вареная колбаса – два рубля и двадцать копеек за килограмм, полукопченая – три шестьдесят. Твердая – и вовсе пять. Теперь ясно, почему их не слишком покупают – пошикуй тут на 36 рублей. А с его тринадцатью и вовсе жопа. Сырое мясо тоже дорогое: говядина – рупь девяносто за килограмм, свинина – два. Причем, свинина очень жирная, и все с костями. А где же вырезка? Сыры стоили дешевле, но опять не по карману – три рубля за килограмм, хотя есть и по 2,60. Яйца – 90 копеек за десяток. Обойдя прилавки, Николай приобрел чай (48 копеек за пачку в 50 граммов), килограмм сахара-песка за 90 копеек (развесили в кулек), килограмм перловки – 26 копеек и та же упаковка, пшеничный нарезной батон за 13 копеек. Не удержался и купил сливочного масла, отдав 75 копеек – в отрезанном ему бруске оказалось чуть больше двухсот граммов. Итого два с половиной рубля как корова языком слизала, а ему жить еще двадцать дней. Хлеб и килька? Интереса ради Николай сходил к прилавку с рыбой. Килька и хамса наличествовали – по 12 копеек за килограмм. А еще имелась тюлька, но уже по 25. Бочковая селедка – рубль тридцать за кило. Огромный выбор мороженной рыбы – от минтая до палтуса, и стоит подешевле мяса – от 40 копеек за килограмм. Но рыбой сильно не наешься, к тому же ее лучше жарить, а для этого купить растительного масла. Его здесь продавали, наливая в банки покупателей. Полтора рубля за литр – грабеж! И мука понадобится…

Раздосадованный Лосев отправился домой. У подъезда его окликнула сидевшая на лавочке немолодая женщина.

– Боря? Коровка?

– Я, – ответил Николай.

– Давно тебя не видела, – сказала женщина. – С тех пор как мамку схоронили. Не узнаешь меня? Я Пантелеевна, соседка по площадке. Вышел погулять?

– В магазин ходил, – Лосев показал авоську.

– Сам, один? – изумилась Пантелеевна.

– А что такого? – Николай пожал плечами.

– Так раньше не ходил, – растерянно сказала женщина. – Только Ольга.

– Открою вам секрет, – Лосев наклонился к ней. – Я вдруг внезапно поумнел. Вот книжки стал читать. «Отцы и дети», например. Тургенев написал, Иван Сергеевич. Читали?

– Нет, – глаза у Пантелеевны ползли ко лбу.

– И зря, – укорил Лосев. – Книга интересная, полезная уму. Доброго вам дня!

Смеясь, он поднялся к себе, где поставил на плиту эмалированный чайник. Спичек в доме не имелось – наверное, от дебила прятали, но Лосев их купил, отдав за коробок копейку. Вода вскоре закипела. Лосев ополоснул фаянсовый чайник, бросил туда заварки и залил кипятком. Пока чай настаивался, пересыпал сахар из кулька в стеклянную банку (их нашлось несколько в буфете) и оставил на столе. Отрезал от батона толстый ломоть и намазал маслом. Спустя минуту он жадно ел, запивая бутерброд горячим, сладким чаем. Вкусно было так, что не передать словами. Свежий, еще теплый батон и натуральное коровье масло без добавок. В его времени уже не было такого.