Th. Wagner - Общага

Перед самым началом пары, со всем присущим ему пафосом, вваливается Василий. Положа руку на сердце, могу сказать, что Василием я его называть не люблю: сразу перед глазами всплывает образ нашего механизатора Василия Первомаевича и как бы его стилизованный, мультяшный прототип из «Попугая Кеши». Вася Сороковой был их полной противоположностью — живчик натуральный. Кстати, о живчиках. После того, как узнал, что это слово обозначает непосредственно сперматозоид, стал холодно относиться ко всем газированным безалкогольным напиткам.

Ну, это все лирика, потому как сегодня Вася представлял собой разве что, если сравнивать с активностью клеток человеческого организма, яйцеклетку, т. е. еле полз, опираясь о стены. Сейчас сижу и думаю, что это меня на анатомию понесло?

— Какие люди и без бдительной охраны, — живенько подколол, вплывшее в аудиторию тело, Игорь, наш первый предатель. — Что это ты так себя не бережешь? — глядя на этих двоих, можно с полной уверенностью сказать: они созданы для того, чтобы друг другу портить жизнь извечной, типично мужской конкуренцией: у кого член длиннее или обед вкуснее.

— Потеряйся, ссыкун, жену охранять пиздуй, пока не увели вместе с ее баблосами, — слова были очень резкими, а аромат изо рта Васьки такой концентрированный, что у Игоря пропало всякое желание продолжать дискуссию.

— Эй, вали сюда, че у стены трешься, тряпка? — я задорно махнул рукой Васе, приглашая сесть со мной на предпоследней парте.

Тело моего друга, неестественно медленно и весьма странной походкой, поползло ко мне. Подойдя ближе, он с болью в глазах уставился на стул, а потом очень и очень аккуратно взгромоздил на него свой зад, не отличающийся пышностью размера. Вася, хоть и был из разряда людей, которых проще убить, чем прокормить, в жизни никогда не потолстеет. Завидовал порой я ему. Тут вроде и качаюсь, и бегаю, как сивый мерин, по утрам, а зимой отъедаюсь так, что осенью, купленные на весну джинсы, не оденешь.

— Ну, как оно? Все живы? — в голосе моего друга чувствовалась какая-то издевка. Словно он не знал, как начать разговор, и был бы только рад, если новости будут кровавыми и жестокими, как в новомодных, американских ужастиках.

— Прикинь, я Лаврика сдал, — на радостях выпалил ему самую счастливую новость на сегодня. — Причем все ИДЗ сразу! Полный привет! У меня теперь и доступ к сдаче зачета по нему есть!

Я знал, что устраивать расспрос человеку в таком состоянии, как у Васьки, просто кощунственно, поэтому все отложил на потом. Рано или поздно, он все равно расколется, поэтому спешить не стоит, только дров наломаю. Тем более в класс зашел Желудев, препод по БЖД, такой же призвездный, как и сам его предмет.

На перемене Васька не шелохнулся и с места не тронулся, на настойчивые предложения покурить, отвечал только отговорками, и постоянно огрызался. Когда мы поняли, что дальнейшие уговоры бесполезны, всей гурьбой вышли из аудитории, оставив его одного. Краем глаза я заметил, что к Васе подошла, с вполне озабоченным видом, Заяц. Что же, в какой-то мере, мы товарища оставили в надежных руках.

Перекурив и перемыв кости нашему алконавту, мы вернулись в аудиторию. Перерыв к тому времени уже закончился, а Желудев никак не мог начать урок без наличия кворума. Вася к тому времени уже сидел сам. Заяц тиранила Желудя в наше отсутствие, оттягивая время до возвращения опаздывающих. Умная, зверюга, и наверное из-за этого, не очень счастливая.

— Фу, накурился, — отвернулся от меня мой друг.

— Молчи и я не скажу о том, как кто-то нажрался, — парируя ему, с размаху плюхнулся на стул.

— Что, завидно, что напился без тебя?

— А если и так? Что, побежишь исправлять ситуацию?

— Побегу, если у тебя деньги есть, а то у меня ничего нет. Ни денег, ни дома… — Вася поник.

— Давай после пар обсудим, — последняя фраза Сорокового приоткрывала полог тайны его теперешнего состояния.

В итоге, я сидел, как на иголках, ожидая конца этого занудства, чтобы прихватить Ваську с собой, повести его опохмеляться и узнать, что же произошло.

Знаете, есть такое замечательное понятие: «Не судьба»? И эта самая не судьба, узнать причину алкомарафона моего друга, ждала нас у дверей аудитории. Леля выглядела реально страшно. Как будто все время, что Вася бухал, она не спала. Темные круги под красными глазами выдавали явные переживания девушки. Она просто молча стояла у стены и ждала нашего появления. Ваську я вел под руку, и выходили мы последними. Увидев Лелю, я чуть не подавился. Она готова была меня, как Тузик грелку, порвать на Британский флаг. Я остановился, как вкопанный, и вместо того, чтобы подбодрить или успокоить ее, перешел в режим нападения.

— Слышь, ты что с ним сделала? Где его носило все это время? Или ты, как все, оказалась мокрощелкой слабоумной?

Леля обалдела. Зато я, в свою очередь, добился нужного результата. Весь ее демонический гнев, как рукой сняло. Девушка задрожала и готова была вот-вот разрыдаться. Ее парень, безжизненно повисший на моей руке, только и занимался тем, что рассматривал пыль на полу у своих ног. Смягчившись и поняв, что зря я на Лелю нападаю, продолжил:

— Только без истерик, ладно? Пошли отсюда, — она восприняла слова, как возможность забрать свое сокровище из мои рук. — Э, нет! Эту тряпку поведу я: у тебя на него сил не хватит. Ты на себя в зеркало смотрела?

Девушка только отрицательно помотала головой. Судя по всему, внешность — это было последнее, что ее интересовало.

Мы молча и медленно поволокли нашу ношу к лифту. Вася старательно косил под овощ и только ногами перебирал, шерхая по полу, не поднимая глаз. В кафе мы не пошли: финансы пели романсы, поэтому, без разговоров, направились в общагу. Надо отметить, что мы вообще за все время пути и словом не обмолвились, лишь подойдя к центральному входу в общежитие, меня осенило.

— Слушай, Лель, а может, ты в аптеку и в магазин сходишь? А то у меня там пусто, хоть шаром покати. А я пока доволоку этого красавчега до нашей комнаты, хорошо?

— А ты потом меня впустишь? — в голосе девушки читался явный испуг и тревога.

— Впущу, впущу! Только при одном условии, — я решил разрядить обстановку. — Обещаешь сексом с ним не заниматься, когда я рядом спать буду?

— … Дурак! — вот так вот выпалить это детское ругательство, после такой долгой паузы — это надо уметь. Леля развернулась и пошла в сторону магазина.

— Ну, что, кобелище, харе отдыхать, пошли в комнату, — подхватил за талию Ваську и повел его быстрым шагом по лестнице.

В конце первого пролета мой друг взвыл, начал простить о пощаде и сказал, что будет спать на коврике, в дежурке на втором этаже, так как подъем на четвертый он просто не выдержит.

— Не дури, — с этими словами, я спустился ступенькой ниже Васьки, и перекинув его через плечо, как ковер, понес к нам в комнату. По дороге он заботливо, выкладываясь по полной, сделал мне массаж кулаками по спине, высказал тьму матов, среди которых зачастую фигурировала моя новая ориентация, и в итоге, когда мы уже проходили по нашему этажу, угомонился.

Я открыл дверь и внес свою ношу, аккуратно поставил Васю у стены и прикрыл двери — замыкать не стал, помня об обещании, данном Леле.

— Ну, что скажешь, Черный Ловелас?

Вася замялся, наконец-то поднял на меня свои заплывшие глаза и прошептал:

— Я пидорас.

— Ха! Тоже мне, открытие сделал! Я давно тебя пидорасом называл: всякий раз, когда ты мне, со своими блядями, спать не давал, — я сел на кровати напротив Васьки и стал старательно избавляться от своих кроссовок.

— Я пидорас, Сашка, настоящий. Ты думаешь, почему я еле хожу? До тебя, дубины, не дошло? Меня в жопу пялили!

— Один раз — не пидорас. Успокойся, с твоей бурной сексуальной жизнью… — только договорить я не успел.

— Саня! Меня по кругу пустили! Меня трахал не один и не два мужика! — мой друг дрожал, а голос его срывался на хрип. — На десятом я уже потерял счет тому, сколько меня трахали!

Мои глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит и откроют новые горизонты космоса. Заикаясь я только проговорил:

— Как?

И Васю понесло…

— Помнишь, я с Машкой Сотниковой дружил? Ну, этой, рыжей? — Васька, с горечью и отвращением, скривился, — А потом, еще с ее подружаней Танькой?

— А то, орала тут она, помню. Потом еще они вроде бить рожи друг другу собирались, отношения выясняли. Как же не помнить: я ведь их разнимал тут.

Было дело, и не такое с любовницами Васькиными происходило. Не раз мне приходилось их мирить, побои замазывать. Придурок он, одним словом, и не лечится. Не доходило до этого засранца, что нарвется он когда-нибудь. И, похоже, этот день Х настал. Я пересел к нему на кровать, а он моментом умостился головой на моих коленях. Беспардонно так, словно я его мамочка была. Хотя, чего греха таить, я и так за ним, как за дитем малым, неразумным, ходил. Вдруг что у него — так сразу ко мне. Уже прикалывались, я ему предложил его усыновить. Отказался. Зря. Хотя нет, слава богу, что отказался!