Unknown - Не одни на всей планете (СИ)

Выпили «за встречу». Данька вынул из чехла гитару:

- Ну что, Лен, забацаешь?

Ленка, присыпАвшая солью крупную картофелину и еще не раздышавшаяся после стопки самогона, отмахнулась:

- Ну тебя! Дай закусить спокойно!

Тут протянул руку Олег:

- Давай, я!

Мишка удивленно вскинул брови. Олег провел по струнам, покрутил колки, прислушиваясь и повторяя несколько раз подряд одни и те же звуки. Потом прошелся по настроенной гитаре ловким перебором и запел:

http://embed.prostopleer.com/track?id=B1wd2B7stdqBfpv

Под ольхой задремал есаул молоденький

Приклонил голову к доброму седлу.

Не буди казака, Ваше благородие,

Он во сне видит дом, мамку да ветлу.

У него был сильный, чистый баритон. И играл он профессионально. Так во всех Сатарках никто не умел, даже Кира Иванна, завклубом.

Не буди, атаман, есаула верного.

Он от смерти тебя спас в лихом бою,

Да еще сотню раз сбережет, наверное.

Не буди, атаман, ты судьбу свою.

Мишка замер: песня была прямо про них. Про дружбу, про верность, про лихую жизнь, в которой они спасали друг друга. Горячий румянец тронул его щеки. Да и остальные слушатели пришли в восторг. Данила ладонью отстукивал такт по столу. Танька завороженно пялилась на гитариста, видно было, что отдаться готова прямо здесь, при всех, без секунды сомнения. Ленка с Викой разбитными голосами присоединились к припеву:

А на окне наличники,

Гуляй да пой станичники!...

Мишку выбесили их писклявые вопли, портившие песню. Но Олег чуть напряг связки, и перекрыл неуклюжую какофонию:

Черны глаза-а-а в окошке том,

гуляй да пой каза-а-ачий Дон.

Мороз пробежал по Мишкиной спине. Он потупил свои черные глаза и приходил в себя. За столом гомонили:

- …Улёт!

- …Олег - красава!

- …Ты музыке учился?

- В музыкалке, семь лет по классу гитары, - Олег легкими касаниями извлекал из струн звуки, которые обшарпанная Данькина гитара не издавала и даже не слышала с момента своего рождения. Мишка взгляда не мог отвести от его пальцев. Его накрыло - восторгом, любовью, отчаяньем…. Чтоб не разреветься, не спалиться в край, он встал и ушел в парную.

Тесная комнатка прогрелась. От раскаленной печки шел жар. И такой же, казалось, жар бушевал в Мишкиной груди: так горела и плавилась там его любовь к Олегу. Через минуту дверь открылась: Олег зашел и сел напротив, столкнув дубовые веники на край скамьи.

– Я про тебя, оказывается, ничего не знал! – восхищенно всхлипнул Мишка. – Ты так поешь… до слез!

- Я про тебя тоже не всё знал, - не отрывая непростого, пристального взгляда, Олег вытянул из веника пару веток, пропустил их через кулак, обдирая листья, стегнул по лавке и кивнул: - А ну, ложись!

- Чего?

- Уму-разуму буду учить свою шалаву подзаборную. Может быть, прощу ее заодно…

- Еще один Эдуард Вадимович нашелся? – отшутился было Мишка. Потом до его сознания добралось слово «прощу» и он завис, не зная, что сказать и как повернуть разговор обратно на прощение.

Но Олег уже отбросил прутья в угол:

- Ладно, расслабься. Я пошутил.

Дверь скрипнула, и ввалился Данила. Хохотнул:

- Не помешаю?

- Без тебя не начинали. Третьим будешь, - Олег откликнулся легко и беззаботно, как и следовало бы незамороченному, уверенному в себе мужику.

Данила выплеснул ушат воды на камни, увернул лицо от яростно взвившегося пара.

- Эх, тепло! Ложись, Самсон, уважу! В ванной с кафелем так не попаришься, а?

Мишка лег. Данила прошелся по его плечам веником. А Мишка, уткнувшись в лавку лбом, с досадой кусал губы. Всё было плохо. Плохо! Зачем он отказался?... Надо было лечь! Олег при ребятах бить не стал бы. Но первый шаг к прощению был бы сделан. За спиной снова скрипнула дверь. Мишка оглянулся: в парилке кроме Данилы никого больше не было. Олег ушел. Минут десять парились. Потом Мишка сказал:

- Жарко, Дань. Отвык я. Пойду, отдышусь!

Вышел в предбанник и - опешил. За столом две пары, не обращая внимания друг на друга и на окружающих, взахлеб целовались! Санёк с Викой – бог бы с ними, кто им в чем указ…. Но Олег!? Олег обнимал Таньку, через простыню сжимая рукой ее пухлую грудь, замедленно терся носом о ее конопатую сопелку, потом губами касался ее губ короткими движениями. Танька млела. Мишка и сам, бывало, млел под Олеговыми губами. Они минут по двадцать могли так целоваться. Олег не позволял Мишке трогать руками ниже пояса – ни себя, ни его. Бережно, но твердо забирал он в руку Мишкино запястье, не давая дотянуться до дрожащего от возбуждения члена. Они ласкались губами, скользили пальцами друг другу по шее и груди. А когда терпеть становилось невозможно, когда две напряженные головки начинали исходить блестящей жидкой смазкой, когда уже хотелось накинуться и разорвать на клочья манящее желанное тело, Олег подминал Мишку под себя и брал быстрым движением, шепча ему на ухо:

- Что, допрыгался? Додразнился? Сейчас выебу!

А теперь Олег точно так же целовал чужую бабу. Ревность молотом ударила Мишке в виски. Стиснув кулаки, с трудом держась, чтобы не заорать матом, он окликнул:

- Олег!

Оторвавшись от Танькиных губ, но не отпуская девчонку от себя, Олег обернулся и испытующе, с вызовом, посмотрел в глаза другу:

- Что?

Мишка сглотнул вставший в горле комок.

- Ты зарядку для телефона привез? У меня разряжается.

- Там, в сумке, в кармане, - Олег не отводил прямого взгляда.

Мишка первым опустил глаза:

- Хорошо, я вечером возьму.

Минут через десять к нему подсела Валька:

- Самсон, пойдем, попаримся!

- Валь, ты дурой-то не будь! – огрызнулся он. – Сказано тебе: у меня в городе невеста.

- Ну и чего мне она? Я на ее место не мечу!

- А не метишь - иди парься без меня!

Валька фыркнула, подмигнула подружкам, и они ушли в парилку вчетвером. Парни еще раз «вздрогнули» и начали спрашивать Самсонова про Москву, про Новгород, про машину. Мишка рассказывал о московских супермаркетах, о Новом Годе на Воробьевых горах, потом – о заводе, о новых приятелях, об Арни. Нашел на телефоне фото, где они - на стадионе, все – в «зенитовских» шарфах, и видно, что Арни на полголовы выше и в два раза шире всех и каждого.

- Прикиньте, с ним Олег подрался!

Пацаны разглядывали фотку и качали головами:

- Врешь! Как с таким драться-то? Убьет одним ударом!

Олег усмехнулся:

- Не, не врет!

- И – как?

- Как-как…. Я выплюнул ползуба и пошел! – Олег с иронией пожал плечами. – Нас приятели разняли. А так, конечно, он забил бы меня, если б всерьез.

- А из-за чего дрались?

- Он про мою девушку грубо сказал.

Мишка покраснел, но на друга не обернулся.

Данила хмыкнул уважительно:

- Ты крут! Второй раз не полез бы?

Олег помолчал, а потом ответил:

- Если бы ее обидели – снова бы полез. Дурацкое дело не хитрое!

У Мишки дыхание перехватило. «Любой ценой верну!» – опять подумал он.

Через несколько минут девчонки вывалились из парной, и Танька сразу нетерпеливо затеребила Мишу за плечо:

- Самсон, тазом двинь! Пусти меня к Олежке!

Он поднялся, сдвинув брови и больно закусив щеку изнутри. Протискиваясь вдоль стола, она задела его бедром и обдала разгоряченным запахом возбужденного женского тела. Ему хотелось ударить ее – сильно, чтобы юшка потекла на сползающую с крупных грудей простыню. Он крепче стиснул зубы, и почувствовал во рту соленый привкус крови.

Еще пили. И еще трепались. Ленка мучила гитару, пытаясь петь Ваенгу. Мишка старался не смотреть, как рука Олега сползает всё ниже по Танькиной талии. И не мог этого не видеть. «Лёля, зачем?!» - страдал он. – «Ну, не надо. Пожалуйста!» Но в лицо другу взглянуть не решался. Как закатывать скандал, если сам вчера у Олега на глазах и не такое творил?! Лишь когда ладонь Олега легла на Танькино колено, Мишка не выдержал. Вскочил. Метнулся из угла в угол за спинами сидящих пацанов, наклонился к стоящему ведру и поплескал себе в лицо прохладной водой. Хотел на улицу уйти, но не набрался силы выпустить из поля зрения мучительную картину. Боль давила сердце – серьезная, без дураков, такая, что было тяжело дышать. Как лемех трактора взрывает плотное тело дерна, оставляя за собой полосу пахоты с вывернутыми наизнанку тайнами земли, так Мишку сейчас раздирали в клочья обида и отчаяние. Завыть хотелось, заорать, разрыдаться. Он подошел к узкому окну и протер ладонью запотевшее стекло. В темно-синем небе светила узкая луна, и две звезды переливались, расплываясь каплями – то ли из-за мокрого стекла, то ли из-за влажной пелены, застилающей Мишкин взгляд. Он обернулся на компанию. Танька положила голову Олегу на плечо. Его рука уже не лежала на ее колене, а сжимала стакан. Олег тянулся чокнуться к Даниле:

- Хорошо у вас. Душевно! …Лен, а дай-ка инструмент!