Санта Монтефиоре - Шкатулка с бабочкой

Рамонсито следил за сценами воссоединения с порога, чувствуя, что его исключили. Ему были чужды слезы и чрезмерные эмоции, ведь он не плакал даже на похоронах матери. Он с любопытством наблюдал за Федерикой и Хэлом и слушал, как они говорят на языке, который не понимал. Федерика оказалась совсем непохожей на Рамона, но Хэл был почти точной его копией, если не считать его худобу и болезненный вид. Ему хотелось подойти и представиться самому, но он понимал, что у него нет своей роли в этом семейном единении, поскольку все они сейчас горевали о разлуке, постигшей их еще до его рождения.

Вдруг Рамон вспомнил о Рамонсито. Он выпрямился и повернулся к сыну, нерешительно застывшему в тени.

— Рамонсито, — позвал он. — Иди сюда, сын, и поздоровайся со своими братом и сестрой. — Он произнес эти слова на испанском, но Хэл и Федерика все поняли и удивленно переглянулись. На освещенном солнцем пространстве появился пятнадцатилетний подросток. Он был высоким и атлетически сложенным, с волосами цвета воронова крыла и сияющими глазами цвета молочного шоколада.

Федерика сразу уловила в его улыбке и походке черты Рамона, но его кожа была медового цвета, а лицо более удлиненным и мягким, чем у отца.

Хэл тоже увидел собственное отражение в смуглых чертах Рамонсито и, собравшись с силами, шагнул ему навстречу, чтобы пожать руку.

— Я всегда хотел иметь брата, — сказал он.

Когда Рамон перевел эту фразу, лицо Рамонсито расплылось в широкой улыбке и он ответил на испанском:

— Я тоже.

Федерика взяла его за руку и поцеловала. Он покраснел до корней своих блестящих волос. Федерика улыбнулась ему, поскольку, кроме крови, у нее с ним тоже оказалась общая особенность.

И Хэл, и Федерика помнили большую террасу в этом доме с видом на морские просторы. Ароматы гардении и эвкалипта снова вернули их в детство, но сейчас они стали другими и та счастливая пора уже казалась совершенно другой жизнью. Все расселись на солнце, и жара понемногу растопила их тревоги и опасения, хотя атмосфера все еще оставалась скованной. Было так много всего, что они хотели бы сказать друг другу, но никто не знал, как начать.

Гертруда принесла поднос писко со и обнесла присутствующих, ломая голову, почему это место так наполнено одновременно и радостью, и печалью. Затем ее охватило любопытство при виде двух подозрительных незнакомцев. Еще больше ее удивила просьба Хэла принести ему стакан воды.

— До сих пор не могу поверить, что вы здесь, — радостно сказала Мариана. — Что же вернуло вас нам через столько лет?

Федерика отпила напиток со спиртным, который ей никогда не давали попробовать в детстве, и поморщилась.

— Какая кислятина! — воскликнула она.

— Это из-за лимона, — сообщила Мариана. — К нему нужно привыкнуть.

— Один стакан может свалить тебя с ног, — предупредил Игнасио.

— Так что же заставило вас приехать спустя столько лет? — спросил Рамон.

Федерика вздохнула и посмотрела на Хэла, который уселся в кресло и жадно пил воду.

— В жизни случаются вещи, которые заставляют оглянуться назад, — начала она, тщательно подбирая слова. — У меня было неудачное замужество, а Хэл… ну, Хэлу пришлось пережить тяжелый период в своей жизни. У нас возникла потребность вернуться назад, к нашим корням. Нам нужно было снова вас увидеть. Это вовсе не естественно так долго быть разделенными со своей семьей. — Она опустила глаза, не желая, чтобы отец снова ощутил вину за то, что покинул их. Мариана посмотрела на сына и почувствовала неуверенность. — Это так прекрасно — вернуться и найти нового члена семьи, — продолжала Федерика, заполняя неловкую паузу. Все посмотрели на Рамонсито, который снова покраснел и застенчиво улыбнулся.

— Вы, наверно, совсем забыли свой испанский? — спросила Мариана.

— Боюсь, что да, — призналась Федерика. — Я кое-что понимаю, но очень мало.

— Папа, а где твоя жена? — спросил Хэл, опустошив свой стакан.

Лицо Рамона омрачила печаль.

— Она умерла, — ответил он.

Хэл смутился и пробормотал извинения. Мариана прокомментировала погоду, а Игнасио встал.

— Сын, почему бы тебе не прогуляться по берегу с Федерикой и Хэлом? Вам нужно о многом поговорить. Когда вы вернетесь, мы сможем начать все сначала.

Рамон с облегчением вздохнул и перевел все сыну. Рамонсито кивнул и проследил, как брат и сестра встали и пошли вместе с отцом.

— О Боже, обстановка оказалась напряженной, — констатировала Мариана, когда все ушли.

— Спокойно, женщина, им нужно обсудить все наедине, — сказал Игнасио. — Как насчет партии в шахматы, Рамонсито? — спросил он у внука, который смотрел на него и улыбался.

— Какая красивая у меня сестра, Абуэлито, — восхищенно произнес тот.

Рамон не захотел отправляться на берег.

— Я хочу повезти вас в другое место, — сообщил он, открывая машину и усаживаясь за руль.

— Я слышала, что у тебя есть свой дом на берегу, — сказала Федерика, замечая, что его волосы совсем поседели на висках, а прозрачная кожа под глазами обвисла под слишком длительным воздействием не отпускавшей его меланхолии. Он выглядел очень постаревшим.

— Да, конечно, но мы отправимся не туда, — ответил он, выруливая по песчаной дороге. — Я отвезу вас на встречу с Эстеллой.

— Кто такая Эстелла? — спросил Хэл.

— Мама Рамонсито.

— О, — закашлялся Хэл, скрывая свое замешательство.

Кладбище располагалось на вершине холма с видом на море и встретило их божественным покоем и тишиной. Было жарко, воздух наполняли ароматы цветов и сосен. Рамон припарковал автомобиль, и все они прошли к тому месту, где была похоронена Эстелла, стараясь не наступать на могильные плиты и не тревожить души усопших.

— Вот место, где покоится Эстелла, — сказал Рамон, поправляя цветы, которые оставил на надгробье этим утром.

— У нее здесь прекрасный вид на море, — произнес Хэл, стараясь исправить невольно допущенную им бестактность.

Рамон улыбнулся ему.

— Да, это верно.

— Ты расскажешь нам о ней, папа? — спросила Федерика. — Должно быть, она была прекрасна, поскольку Рамонсито очень красивый юноша.

— Да, она была прекрасна, — горестно согласился он. — Но я хочу все же начать сначала. Начнем с вас, с Федерики, Хэла и Элен. Давайте присядем здесь, — предложил он, указывая на покрытый густой травой склон, ведущий вниз к скалам.

Они присели на солнце и смотрели на гипнотический морской прибой, размеренно шумевший под ними. Рамон взял каждого из них за руку.

— Я прошу вас двоих простить меня, — сказал он. Хэл и Федерика не знали, что ответить и в изумлении смотрели на него. — Я ушел от вашей матери потому, что ее любовь оказалась слишком напряженной и удушающей. Нам следовало в первую очередь подумать о вас и постараться урегулировать свои проблемы, но мы оказались слишком эгоистичны. Я не предпринял никаких усилий, чтобы убедить ее остаться, а она не попыталась измениться ради меня. Я любил вас обоих, но не понимал, что потерял, а потом было уже поздно, и еще слишком стыдно, так что я просто бежал и бросил вас. Бежать казалось легче — ведь я всю жизнь убегал от любви. — И Федерика, и Хэл были потрясены искренностью его слов.

Затем он стал перечислять эпизоды из их детства, которые его особо трогали, и мелкие подробности их характеров, которые он помнил и пронес с собой через все эти годы.

— Хэл, именно тогда ты привык цепляться за мать. Думаю, я испугал тебя. Ты оказался таким чувствительным, что ощущал размолвку между нами, и это меня очень беспокоило. Ты был еще слишком маленьким, и я привык брать с собой повсюду Федерику, а тебя оставлять с Элен. Я никогда по-настоящему не знал тебя. Но я хочу начать все сначала и сделать это прямо сейчас, — признался он, глядя в тревожные глаза сына и понимая мучения, которые они скрывали. — Ты мой сын, Хэл, и нет ничего важнее, чем кровные узы. Сейчас я это осознал. Для этого мне пришлось многое пережить, но теперь я знаю, что это главное.

— Так и будет, папа, — пробормотал Хэл, способность которого к самовыражению была подавлена жарой и алкоголем, который еще не до конца вывелся из организма.

Рамон рассказал им о том времени, когда он отправился в Англию, чтобы увидеть детей, и о том, как Элен защищала их от него. Не скрыл он и тот эпизод, когда в последний свой приезд увидел Федерику на велосипеде, но уехал, последовав совету Элен.

— Но никогда не обвиняйте свою мать за это. Я проявил черствость, вторгаясь в вашу жизнь тогда, когда хотел, и только для того, чтобы успокоить свою совесть. Она была права, вам это не принесло бы никакой пользы.

— Гибель Эстеллы научила меня ценить жизнь, — печально продолжал он. Как ни старалась Федерика вспомнить красивую молодую женщину, проплывавшую по комнатам дома на побережье и наполнявшую его нежным ароматом роз, у нее ничего конкретного не получалось. — Я не могу сказать, что мгновенно влюбился в Эстеллу. Она вызвала у меня физическое влечение, которое потом переросло в нечто большее, важное и глубокое. Когда я был с ней, остальной мир переставал для меня существовать. Такого состояния я никогда раньше не испытывал. Я провел всю жизнь, убегая от людей и стараясь остаться в одиночестве, не желая никому принадлежать. Эстелла была совсем другой. Она не выдвигала никаких требований и не досаждала мне демонстрацией чрезмерной привязанности. Все, что ей было нужно, — это моя любовь. Поэтому я и стал писать здесь на берегу, вместо того чтобы скитаться по всему миру. У меня уже не было потребности уезжать, поскольку она стала моей музой, и с ней я написал свои лучшие книги. Рамонсито стал живым воплощением нашей любви. Когда она погибла на дороге, у меня было такое ощущение, будто весь мой мир взорвался. Горе поглотило меня. Я должен был жениться на ней, но более удобно было ощущать себя не связанным. Мне следовало чаще говорить, как я люблю ее. Мне следовало и вам двоим говорить, что я вас люблю, и предпринять большие усилия, чтобы стать частью вашей жизни. Сейчас я на это уже способен. Своим приездом сюда вы дали мне второй шанс. К сожалению, с Эстеллой его уже никогда не будет.