Санта Монтефиоре - Шкатулка с бабочкой

Игнасио беседовал с Рамонсито, заканчивая с ним партию в шахматы. Солнце еще пекло, так что деду приходилось периодически снимать шляпу и вытирать лоб белым носовым платком, припасенным в кармане. Эти секунды Рамонсито использовал, чтобы взглянуть на прекрасное лицо своей сестры, когда она не могла видеть, что он за ней наблюдает. Ему не терпелось сообщить Пабло и Марии Рега о внезапном приезде давно утраченных детей его отца. Все, что касалось Рамона, очень интересовало их, поскольку он был представителем совсем другого мира, но в то же время любил их Эстеллу.

Проснувшись после долгой сиесты, Хэл не сразу осознал, где находится. Он оглядел комнату, ее белые стены и добротную деревянную мебель, медленно вспоминая, где он находится. Его голова болела от жары, а тело страдало от отсутствия спиртного, которое его чуть не доконало. Собравшись с силами, он принял душ, позволив холодной воде смыть усталость и следы несчастья, преследовавшего его до самого Чили. Когда он появился на террасе, Рамон уже ждал его, чтобы взять с собой в свой дом на берегу.

— А Федерика поедет? — спросил Хэл, когда Рамон предложил ему отправиться в путь.

— Нет, только ты и я. Я хочу, чтобы ты кое-что прочитал. — Хэл последовал за отцом к машине, ощущая прилив оптимизма и одновременно стыдясь этого, поскольку был необычайно рад, что отец наконец-то взял с собой его одного.

— Это дом Эстеллы, — пояснил Рамон, когда они подъехали. — Я поселил ее здесь, когда родился Рамонсито. Ее нравилось жить у моря, да и мне тоже.

— Здесь просто очаровательно! — воскликнул Хэл, наконец обретя голос. — Совершенно очаровательно, — повторил он, глядя на оплетенные вьющимися растениями стены и крышу и на величественные горы, возвышавшиеся позади. Внезапно его охватило какое-то непонятное ощущение. — Наверное, здесь все напоминает тебе о ней? — спросил он.

Рамон кивнул.

— Все, — ответил он. — Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней.

— Я хотел бы так полюбить, — задумчиво признался Хэл.

— Наступит и этот день, я уверен, — сказал Рамон. — Ты еще очень молод.

— Я знаю, и у меня еще вся жизнь впереди, — отозвался Хэл. — Но пока я растрачивал ее без всякого смысла.

— Всегда есть время, чтобы начать сначала.

— Я хочу начать сначала, папа. И я хочу сделать это здесь, — решительно ответил Хэл. — Не могу объяснить это, но я чувствую свою связь с этим местом.

— Это в твоей крови, сынок, — пояснил Рамон.

— Наверное, так и есть, — согласился Хэл. — Это в моей крови.

Рамон провел его по дому, прихватил по дороге свою рукопись, написанную для Элен, и бутылку воды, а затем отправился с Хэлом на берег. Они устроились на солнце, жар которого уже начал ослабевать, и говорили о жизни и о любви. Потом Рамон показал ему свою книгу.

— Я написал ее на английском языке для твоей матери, а также для тебя и Федерики, — сказал он. Хэл взял ее и быстро перелистал. — Она не очень большая. Я бы действительно хотел, чтобы вы ее прочитали. Ее еще никто не читал.

— Для меня это будет честь, — искренне ответил Хэл. — А что, ее действительно никто еще не читал?

— Нет.

— Почему ты решил ее написать?

— Потому что она стала для меня катарсисом, потому что я хочу, чтобы Элен поняла, в чем была наша ошибка. — Он замолчал, а потом улыбнулся Хэлу и поправил себя: — В чем была моя ошибка.

— Похоже, ты действительно измучил себя этим чувством вины, да?

Рамон посмотрел на него и рассмеялся.

— Ты считаешь, что я перестарался?

— Я не думаю, что тебе следует слишком бичевать себя, — произнес он, улыбаясь в ответ.

— Значит, ты полагаешь, что я занимаюсь самобичеванием, так? — спросил Рамон, шутливо толкая сына в спину.

— Что-то в этом роде. Тебе не стоит так уж винить себя. Множество людей разводятся и оставляют детей. И ничего, все они выживают, не правда ли? И мы выжили.

Рамон с любовью посмотрел на него и обнял его за плечи.

— Знаешь, для человека, который не очень хорошо себя чувствует, ты вполне прилично рассуждаешь.

— Я рад. А мне уже казалось, что я совсем потерял дар речи.

— Что ты еще потерял, как думаешь? Может, руки?

— Ты хочешь поплавать? — с энтузиазмом спросил Хэл.

— Если ты составишь мне компанию.

В волшебном свете заката они бросились в золотые воды Тихого океана. Хэл завопил от холода, пронзившего его тело, но Рамон крикнул, что нужно быть мужчиной, и нырнул. Следуя примеру отца, он тоже нырнул, ощущая, как вода сковывает холодом конечности до тех пор, пока у него уже не оставалось сил терпеть ледяную температуру моря. Он поплыл обратно, смеясь и перебрасываясь шутками с отцом, чувствуя, как ласковые волны уносят куда-то бессмысленную суету последних лет. Когда они наконец улеглись на песок, чтобы согреться и просохнуть в лучах угасающего солнца, Хэл уже твердо осознал, где ему следует жить.

— Папа, а что, если я никогда не вернусь назад? — спросил он, глядя на отца сияющими глазами.

— В Англию?

— Да, что, если я просто не вернусь?

— Ты будешь там, где подскажет тебе твое сердце, Хэл. Кроме того, ты ведь вернулся на родину, — сказал он, серьезно глядя на сына.

— Спасибо, папа, — облегченно вздохнул Хэл, переводя взгляд на горизонт и снова вздыхая уже с удовлетворением. — Я вернулся домой.

Федерика спросила у Марианы, можно ли будет позвонить в Англию.

— Звони, сколько пожелаешь, — с радостью сказала Мариана. — Твоя мама захочет узнать, как у вас идут дела.

Но Элен Федерика звонить не стала. Она позвонила Сэму. Долго раздавались гудки, пока на другом конце не взяли трубку. Это оказалась Ингрид.

— Ингрид, это Федерика, — сообщила девушка.

— А, Феде, дорогая, как ты? — весело спросила Ингрид.

— Я звоню из Чили, — ответила Федерика с замиранием сердца.

— Какая прелесть.

— А Сэм дома? — спросила она.

— Нет, он уехал, — рассеянно сказала Ингрид.

— Уехал? — Федерика была разочарована. — Куда уехал?

— К какой-то своей старинной подруге, полагаю.

— К старинной подруге?

— Да, которая ему долгое время нравилась. Бедный мальчик, ему пора уже задуматься о своем будущем.

— Конечно, — ответила Федерика, машинально отмечая в голосе Ингрид полное отсутствие какой-либо озабоченности.

— Он ведь не становится моложе, — продолжала Ингрид, добавляя соли на раны Федерики.

— Он не сказал, сколько будет отсутствовать?

— Нет, дорогая, ты ведь знаешь Сэма! Он никогда ни с кем не делится своими планами.

— Он не оставил телефонный номер?

— Снова нет, дорогая. Похоже, это какой-то большой дом в Шотландии, если это тебе о чем-то говорит. Впрочем, ты знаешь всех его друзей лучше меня. Сказать ему, чтобы позвонил тебе, когда вернется?

— Нет, все в порядке. Просто скажите ему, что я звонила, — попросила она, проглатывая свое разочарование.

Не успела Ингрид положить трубку, как появился Сэм, вернувшийся с прогулки с собаками по скалам.

— Кто это был, мама?

— Никто из тех, кого ты знаешь, — сообщила она, взяв в руки крошечного лисенка и поглаживая его влажный мех. — Интересовались, есть ли у нас сейчас в доме какие-нибудь звереныши, — добавила она, целуя лисенка. — Жаль, что они не интересовались малюткой Рыжиком, да, Рыжик? — Она посмотрела на унылое лицо Сэма и подумала, что Федерике следовало бы знать, как она любит сына, особенно когда возникает опасность его потерять. Сэм взял из вазы яблоко. — Куда ты направляешься, дорогой? — спросила она, стараясь скрыть свою озабоченность.

— В кабинет Нуньо.

— Ты там скоро совсем затеряешься.

— Надеюсь, что да.

За ужином Федерика предоставила Хэлу полную инициативу в разговорах и рано отправилась спать.

— Должно быть, ты очень устала, Феде, — участливо заметила Мариана. — Ты можешь отсыпаться и вставать, когда захочешь, ведь ты снова дома.

Федерика обошла вокруг стола, целуя всех членов семьи. Лицо Рамонсито запылало огнем, когда ее губы коснулись его щеки, и продолжало пылать в течение всего ужина. Хэл и Рамон оживленно беседовали, а Игнасио переглядывался с Марианой по этому поводу. Они улыбались и подмигивали один одному, прекрасно понимая друг друга без слов и чувствуя, что Хэл намерен остаться, но Федерика выглядела как-то странно. Мариана решила, что это обычные женские перемены настроения.

Федерика оставила ставни открытыми, так что лунный свет свободно проникал в ее комнату вместе с ночным стрекотом сверчков и шумом моря. Она лежала в постели, наблюдая, как тени медленно крадутся по потолку, и думала о Сэме. Какая горькая ирония, размышляла она, в том, что в Англии она тосковала по отцу, а в Чили тоскует без Сэма. После разговора с Ингрид она ощущала неуверенность. Ей оставалось только гадать, к кому мог отправиться Сэм, и чувствовать где-то в глубине своего подсознания неприятный приступ ревности. Испытывая разочарование, она перевернулась на живот и уставилась на качавшиеся за окном деревья и звездное небо. Вспоминая небритое лицо и мученический взгляд Сэма, она гадала, что явилось причиной его негласного вмешательства в ее брак — дружеское участие или любовь. Анализировать свои чувства она не смела, страшась любви.