Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Нежная душа

— Должна вам сказать, мсье, что целлюлозная компания построила для своих работников функциональные и очень удобные жилища. Если бы фабрика, которая давала работу сотням людей, не закрылась, Валь-Жальбер, я уверена, по-прежнему бы процветал. Но что привело вас в поселок-мираж, мсье?

Эрмин, погрузившаяся было в ностальгические воспоминания, кивком подтвердила свою заинтересованность в ответе на вопрос матери. Октав Дюплесси задумался.

— А если я скажу вам, что золотой голос мадемуазель… прошу прощения, мадам Эрмин привел меня в эти безлюдные места? Но я не поэт, и вы не живете посреди белой пустыни. И все-таки это правда. Я присутствовал на мессе в церкви Шамбора. Когда кюре заговорил о таланте «соловья из Валь-Жальбера», во мне, что неудивительно для человека моей профессии, проснулось любопытство. Это было настоящее чудо! Мадемуазель… простите, мадам, я все время путаюсь, потому что вы показались мне в тот вечер совсем юной; спели «Ave Maria», а потом этот превосходный гимн «Adeste Fideles»[6], что позволило мне оценить силу вашего голоса и чистоту его тембра. Хрустальный, но без хрупкости. Я слышал немало лирических исполнителей, в том числе и в Европе, поэтому не мог вернуться в Квебек, не попытавшись узнать больше. Если бы вас услышал директор Капитолия, он бы, как и я, пришел в восторг. Вы просто обязаны, мадам — и я призываю в свидетели вашу мать — петь на большой сцене.

— В прошлом году мы планировали путешествие в Европу, — вступила в разговор Лора. — Предполагалось, что моя дочь пройдет прослушивание в нескольких театрах. Она брала уроки пения у моего жениха, пианиста Ханса Цале. Он тоже уверен, что у Эрмин прекрасное сопрано и перед ней открывается блестящее будущее.

Для Эрмин этот разговор стал настоящим мучением. Уговоры Октава Дюплесси растревожили душевную рану, которая мучила ее, хотя сама она практически не отдавала себе в этом отчета. Удручало ее и явное сожаление в тоне матери.

— Даже если у меня были отличные перспективы стать артисткой, я предпочла выйти замуж за мужчину, которого люблю больше всего на свете, — сказала молодая женщина. — Я сознательно и по собственной доброй воле отказалась от певческой карьеры. И решения не изменю. Мне нужно воспитывать ребенка.

Октав Дюплесси устремил на нее проницательный, обвиняющий взгляд.

— Однако, глядя на вас, этого не скажешь, — сказал он, невесело улыбаясь.

— Чего не скажешь? — спросила Эрмин.

— Что вы довольны, своим жизненным выбором, — ответил импресарио. — Я допускаю, что вы выросли в этом поселке и любите эти места, дикую природу, которая вас окружает. Сегодня утром я любовался вами, сидящей верхом на лошади. Силы небесные, мадам, вы очень красивы, и это еще одно преимущество. Не в обиду выдающимся певицам будет сказано, но большинство сопрано имеют очень внушительные фигуры, если вы понимаете, что я хочу сказать. И часто этим дамам доводится играть роли юных девушек, которые по задумке авторов должны быть очень хороши собой. Но тут уж ничего не поделаешь: в опере главное — это голос и артистический талант исполнителя. Поэтому роли получают сорокалетние примы, чья внешность, однако, диссонирует с персонажем. Но вы! Я представляю вас Маргаритой, юная прелесть которой очаровала доктора Фауста. С белокурыми косами — ведь у вас чудные волосы — и парика не потребуется! Вы слышали «Фауста» Гуно[7]?

Лоре пришлось признать, что она слышит об этом произведении впервые. Эрмин же неохотно кивнула.

— С Хансом Цале мы разучили арию Маргариты, в которой та умоляет ангелов помочь ей, поскольку она отказалась уступить власти Сатаны.

— Какая странная история! — воскликнула Лора.

— Ваше исполнение партии прекрасной Маргариты будет чрезвычайно убедительным, — сказал импресарио.

Со второго этажа донесся плач младенца, потом звук шагов — должно быть, Шарлотта поспешила в комнату к Мукки.

— Мсье, мне нужно подняться к сыну, — сказала Эрмин. — Он проголодался. Думаю, будущей зимой, в это же время, я снова приеду в Валь-Жальбер. Может быть, тогда я смогу подумать о поездке в Квебек, но только не сейчас. Я благодарю вас за похвалы, хотя, думаю, я их уже не заслуживаю. Вы, без сомнения, знаете, что голос — инструмент, который нужно ежедневно тренировать и улучшать. Я же пою очень редко, только для семьи и друзей. До свидания, мсье Дюплесси!

Молодая женщина вышла в коридор и стала стремительно подниматься по лестнице. Разочарованный, Октав Дюплесси встал. Не отрывая взгляда от Лоры, он взял свое пальто и шляпу.

— Мадам, я оставлю вам визитку. Тут мой адрес и номер телефона. Прошу вас, убедите дочь попробовать себя в качестве лирической исполнительницы. Она очень талантлива. Я надеялся, что услышу ее здесь, в вашем доме. Увы! Я потерпел неудачу.

На улице послышался шум — это вернулся Тошан, который возил Ханса Цале в Шамбор на собачьей упряжке. Лаяли собаки, слышался мужской смех. Лора проводила импресарио к входной двери, отметив про себя, что Октав Дюплесси — привлекательный сорокалетний мужчина и говорит без квебекского акцента.

— Вы француз? — спросила она, пожимая ему руку.

— Да, мадам, парижанин. Но мне так понравился Квебек, что я решил здесь остаться. Не будете ли вы так любезны сообщить мне имя вашей дочери?

— Я окрестила ее именем Мари-Эрмин, но вот уже много лет все зовут ее просто Эрмин.

— Эрмин! Я не забуду это имя, оно встречается не часто.

Октав Дюплесси поклонился. В этот момент в дом вошел Ханс Цале и с недоумением воззрился на посетителя. Импресарио вышел, не удостоив пианиста взглядом. Лора прижалась к будущему супругу.

— О, если бы ты только знал, какая упрямица моя дочь! — воскликнула она.

— Лора, этот человек, который только что вышел, он мне не привиделся? Это же Дюплесси, крупная фигура в оперных кругах. Как он очутился здесь, в твоем доме? Я сто раз видел его фотографию в журналах.

— Ты его знаешь? — удивилась женщина. — Он хотел предложить Эрмин контракт, но она ответила категорическим отказом. Мы даже не стали обсуждать детали. Как жаль!

Оба на мгновение представили себя аплодирующими юной певице в одном из лучших залов мира. Ханс с сожалением вздохнул.

— Дюплесси в Валь-Жальбере! — сказал он, целуя Лоре руку. — Я решил было, что грежу наяву. Лора, дорогая, это поразительно!

— У меня есть его визитка. Ты должен поговорить с Эрмин. Ей нельзя из-за собственного упрямства упускать такой шанс. Ребенок не проблема, я смогу всюду ездить с ней и присматривать за малышом.

— Единственным камнем преткновения станет Тошан, вернее, Клеман! Я провел в его компании несколько прекрасных часов. Он умный парень и очень любит природу. Мы много говорили на разные темы, и я пришел к выводу, что для него Эрмин — прежде всего супруга, мать его ребенка. Он любит слушать, как она поет, и охотно это признает. Вот только для него вполне достаточно, если она станет петь в чаще леса и в церкви по воскресеньям.

— Тише! — сказала Лора. — Он идет!

Тошан обивал снег с ботинок о последнюю ступеньку крыльца. Эта его привычка приводила Лору в отчаяние. Входя в дом, он обычно не снимал обуви, а если и снимал, то ходил исключительно босиком.

— Добрый вечер! — сказал он, входя в дом. — Небо низкое, ветер дует с северо-востока, значит утром будет метель. Пойду скажу Эрмин, что завтра мы в Роберваль поехать не сможем.

Лора молча кивнула. Тошан стал подниматься по лестнице, оставляя на каждой ступеньке мокрый след.

— Будь терпеливой, — вздохнул Ханс. — Если он любит Эрмин так сильно, как говорит, то, наверное, сможет понять, что ей нужно развивать свой дар.

— Сомневаюсь, — ответила на это Лора. — И это меня очень расстраивает, потому что Тошан мне нравится, правда. Они прекрасная пара и очень счастливы. Мое материнское сердце говорит, что я не должна расстраивать их упреками в том, что они не оправдали моих надежд. Пусть так и будет, я не хочу ссор под крышей этого дома. И я не стану писать и звонить мсье Дюплесси. Ханс, я все лучше узнаю мою дочь: с ней надо избегать прямой конфронтации. Идем, этим вечером я чувствую себя очень усталой.

В гостиной она улеглась на диван, обитый камчатной тканью. Ханс подложил ей под голову подушку.

— Сыграй мне что-нибудь, — попросила Лора.

— С удовольствием, дорогая.

Он сел и коснулся кончиками пальцев клавиш инструмента. В обычной обстановке Ханс Цале выглядел немного неловким, вероятно, причиной тому были его высокий рост и худоба, но стоило ему устроиться за фортепиано, как он расслаблялся и в его позе появлялось достоинство. Лоре нравилось наблюдать за ним в такие моменты. От отца-датчанина Ханс унаследовал вьющиеся, очень светлые волосы. Черты лица у него были ничем не примечательные, и все же мужчина вполне мог считаться симпатичным, особенно когда его украшала искренняя улыбка. Глаза Ханса из-за толстых линз очков смотрели ласково и были полны природной доброты.