Николь Робертс - Карты не лгут

— У вас есть право хранить молчание, — отбирая револьвер, забубнил Джо. ~ У вас есть право…

— Ты же шутишь, правда? Ведь ты же не арестуешь меня в самом деле?

— …на адвоката, — продолжал он, одной рукой все еще прижимая руки Габриеллы к земле, а другой — отбрасывая револьвер на несколько ярдов.

— Но это вовсе не настоящий револьвер. Я бы хотела, чтобы он был настоящим, но это револьвер девятнадцатого века. Антикварная вещь, и потому, думаю, его нельзя считать настоящим оружием. И кроме того, он не заряжен, хотя даже если бы он и был заряжен, большой дыры не сделал бы. Я его носила с собой потому, что вы преследовали меня. — Она умолкла и нахмурилась. — Зачем вы следили за мной?

Джо, проигнорировав вопрос, закончил читать Габриелле ее права. Отвечать на ее вопросы он не собирался. Ни теперь, когда не знал, что ему с ней делать. Ни тогда, когда она обзывала его психопатом и извращенцем и истошно орала. Он не верил, что есть необходимость говорить ей больше, чем ей положено знать.

— У тебя есть еще оружие?

— Нет.

— Медленно выверни карманы.

— У меня только ключи от машины, — пробормотала она, выполняя приказ Джо.

Подняв ключи высоко над головой, Габриелла уронила их в подставленную им ладонь. Джо сжал ключи в руке и сунул в нагрудный карман.

— Вставай, руки на стену. — Он показал пальцем на кирпичную стену здания.

— Вы собираетесь меня обыскивать?

— Именно.

Пока Габриелла шла к зданию, Джо, не спуская с нее глаз, наклонился и, подняв с земли револьвер, сунул его за пояс своих шортов.

Габриелла замерла у стены, упершись в нее широко расставленными руками. Джо провел ладонями по ее бокам, пояснице и животу, затем сунул руку под рубашку Габриеллы и прощупал пояс ее шортов. Он почувствовал гладкость ее кожи, прохладу металла серьги, украшавшей ее живот.

— Эй, не давай волю рукам!

— Не возбуждайся, — съязвил он. — Я не собираюсь.

Джо ощупал ее ягодицы и, опустившись на колено, проверил отвороты ее гетр. Он не стал проверять, не спрятано ли что-нибудь между ее ляжками. Не то чтобы он доверял Габриелле, но вряд ли она могла бы бегать с оружием, спрятанным в трусах.

— В участке я уплачу штраф, а потом меня отпустят домой?

— Когда судья установит сумму залога, ты сможешь уйти домой.

Габриелла попыталась обернуться, но лежащие на ее бедрах руки Джо не позволили ей это сделать.

— Меня еще никогда не арестовывали.

Ему это было прекрасно известно.

— Ведь на самом деле это же не такой арест, когда у меня станут брать отпечатки пальцев и фотографировать, правда?

Джо еще раз прощупал пояс ее шортов.

— Да, мэм, у вас возьмут отпечатки пальцев и сфотографируют.

Повернув голову, она пристально взглянула на Джо.

— До этой минуты я думала, что вы шутите. Думала, вы хотите посчитаться со мной за то, что я дала вам коленом в…

— Ты промахнулась.

— Вы уверены?

Джо выпрямился, завел руку за спину и вытащил наручники.

— Такое ни с чем не спутаешь.

— О! — В ее голосе отчетливо прозвучало разочарование. — Что ж, я до сих пор не верю, что это происходит со мной. — Она замолчала и сделала глубокий вдох. — Вы наносите большой ущерб своей карме и, уверена, потом очень пожалеете об этом.

Джо заглянул в глаза Габриеллы и защелкнул на ее запястьях наручники. Он и впрямь уже сожалел. Ему было жаль, что подозреваемая в преступлении надрала ему задницу, но еще больше он сожалел, что ему пришлось открыть свое инкогнито.

Первая капля дождя упала ему на щеку, и он, задрав голову, посмотрел на сгустившиеся грозовые облака. Еще несколько капель упали ему на лоб и подбородок. Джо невесело усмехнулся.

— Прекрасно, черт побери.

Когда Габриелла представляла себе допрос в полиции, ей почему-то виделась темная комната, яркая лампа и обезумевший нацист с бормашиной.

Комната, куда ее привели, оказалась совсем не такой. Гладкие стены были белыми и не имели окон, способных пропустить внутрь лучи июньского солнца. Металлические стулья окружали металлический же стол, на котором стоял телефон. На двери висел плакат, предупреждающий об опасности употребления наркотиков.

В углу стояла видеокамера, и горевший на ней красный глазок свидетельствовал, что она работает. Габриелла дала согласие на запись своих показаний. Ей плевать. Она ни в чем не виновата. Она решила, что если станет сотрудничать, то они поторопятся и быстрее закончат, а она сможет уйти домой. Она устала и проголодалась. А кроме того, воскресенья и понедельники были ее единственными выходными днями, и ей нужно еще очень многое сделать к предстоящему в эти выходные фестивалю.

Габриелла несколько раз глубоко вздохнула. Правильное дыхание способствует снятию напряжения, твердила она себе, я абсолютно спокойна. Она подняла руку и пригладила волосы. Спокойной она себя не чувствовала и знала, что нервозность не исчезнет, пока ее не отпустят домой. Только там она сможет обрести покой и забыть обо всем.

Остатки черной краски покрывали подушечки ее пальцев, наручники с нее сняли, но Габриелла по-прежнему испытывала болезненные ощущения в запястьях. Детектив Шенегэн заставил ее, закованную в наручники, идти через весь парк под дождем, словно преступницу, и единственным утешением Габриелле служило то, что он, как и она, вряд ли получил удовольствие от этой прогулки.

Ни он, ни она не произнесли ни слова, но она заметила, что ее конвоир несколько раз массировал свою правую ляжку. Габриелла поняла, что несет ответственность за это, и подумала, что ей следует испытывать сожаление по этому поводу — но она его не испытывала. Она была напугана и сбита с толку, а одежда ее все еще не высохла. И виной этому он. То немногое, что он мог сделать, — так это страдать вместе с ней.

После составления протокола о нападении на полицейского и о ношении незарегистрированного оружия Габриеллу отвели в небольшую комнату для допросов. Сейчас напротив Габриеллы за столом сидели Шенегэн и капитан Лючетти. Оба хотели выяснить кое-что об украденных предметах антиквариата.

Их темноволосые головы склонились над блокнотами, и они жарко спорили. Габриелла не понимала, какое отношение краденые предметы имеют к нападению с отягчающими обстоятельствами. Кажется, полицейские считают, что одно связано с другим, хотя ни тот, ни другой, похоже, не торопятся объяснить ей что-либо.

Худшим, чем ее замешательство, было осознание того, что она не может встать и уйти. Она полностью зависит от милости детектива Шенегэна. Она знакома с ним чуть больше часа, но уже достаточно хорошо его изучила, чтобы понять: милости от него ждать не стоит.