Светлана Демидова - Мужчина-подарок

– Сейчас чай пить будем, – вполне весело и безмятежно сообщил мне дед Горыныча. – У меня хороший. На травах! Да ты ведь знаешь…

Я удивилась, что он говорит про какой-то чай на травах, когда нужно говорить совсем о другом. Я проделала к нему такой долгий путь, чуть не перевернула лодку «Харона» и извозила весь свой плащ в том, что плескалось на дне «утлого челна», вовсе не для того, чтобы по-обывательски пить чай на его душистой кухоньке. Как он не может понять, что я вполне могла бы уже лежать на дне Мсты? Или все уже кончено? Может быть, десятилетний прапраправнук настоящего Харона действительно перевез меня в страну мертвых, где уже нет никаких забот, кроме как попить от скуки чайку, вспоминая дозагробную жизнь?

– Вы, наверное, меня не так поняли, – попыталась я еще раз довести до старика трагический смысл своей проблемы. – Ваш внук Егор женится! Через две недели! Понимаете?

– Чего ж тут непонятного? – буркнул Иван Игнатьич, пряча от меня глаза и так остервенело наглаживая Тумана между ушами и по спине, что бедный пес даже приседал, удивляясь неизвестно откуда взявшейся недюжинной дедовой силе. – Знаю, когда женится, потому что приглашен.

– И вы об этом так просто говорите? – удивилась я.

– Дело-то нехитрое – жениться, вот просто и говорю, – ответил старик.

– И вы поедете на свадьбу? – ужаснулась я, будто дед Воронцова собирался на дьявольский шабаш.

– Выпей-ка чайку, Надя, – опять завелся с чаем Иван Игнатьевич.

И тут я поняла: назад дороги нет. Меня перевезли не через Мсту, а через Ахеронт, хмурую реку воздыханий. Уже сильно стемнело, и я просто не заметила, что Мста – никакая не Мста. И мальчишка не случайно был каким-то странным, сгорбленным, как старик. А тетка ни за что не хотела отдавать свои корзины тоже не случайно. Может, у нее там души умерших, которые она везла через Ахеронт бесплатно? Контрабандой? Может, и я – уже не я, а заплутавшая в дебрях собственных страхов и переживаний душа. Харон не взял с меня плату только потому, что ее возьмет дед Воронцова…

Ах, Иван Игнатьич, Иван Игнатьич! Ваш чай наверняка настоян на воде Леты, реки забвения. Она должна протекать где-то рядом с Ахеронтом… Я выпью вашей настойки на Лете, и тогда все будет кончено.

– Спасибо, Иван Игнатьевич, – сказала я. – Мне что-то не хочется чаю. Я, наверное, зря сюда приехала. Простите. Сама не знаю, как меня к вам занесло и, главное, зачем… Вы ведь ничего не можете для меня сделать… Простите еще раз… Я, пожалуй, пойду.

– Вот еще новости! – воскликнул старик. – Куда ж ты пойдешь на ночь глядя? Не пущу! И не думай даже! Вот тут на топчане у окна и ложись. Время уже позднее, а утро, как известно, вечера мудренее.

Я печально улыбнулась. Одной, без Егора, он не предлагает мне ни постель с бельем, вышитым Галей, ни чердак с душистым сеном. Больше я этого не достойна? Или старик так тонок душой? Разве могла бы я сейчас улечься на Галины простыни, которые еще, возможно, хранят запах наших с Егором тел? Не могла. И он, похоже, знает это.

Я сбросила грязный плащ, сапоги и, как была в новой юбке и толстом джемпере, так и улеглась на дедов топчан. Он набросил на меня какую-то шубейку, и я, измученная дорогой и самыми мрачными размышлениями, почти мгновенно уснула. Снился мне все тот же Ахеронт, клубящийся холодным туманом. Я просила десятилетнего мальчишку на лодке отвезти меня обратно в Петербург, но он требовал с меня непомерную плату в виде Димкиной жизни и заливисто смеялся, когда я в ужасе бежала от него на берег. А на берегу веселились все та же тетка с корзинами и Иван Игнатьич. Они смешивали в походном котелке воду Ахеронта, Леты и Мсты с какими-то снадобьями из теткиных корзин, кипятили ее на костре, а потом пили это зелье и превращались в собак, таких же серо-голубых, как туман, клубящийся над рекой. «Вот откуда взялся дедов пес!» – поняла я и проснулась с головной болью и, как мне показалось, нечеловечески усталой.

В домике уже было светло, значит, спала я долго. Я выглянула в окно, возле которого стоял топчан. Солнце светило ярко и празднично, но чувствовалось, что на улице холодно. Поэты называют такие осенние дни хрустальными. Наверное, потому, что они безветренны и прозрачны. Видно далеко-далеко, а в воздухе, кажется, можно плыть, как в холодной стоячей воде, раздвигая его руками и даже, возможно, рождая хрустальные ограненные брызги.

Земля была присыпана первой снежной крупкой. Я, скорее всего, замерзну в своем плаще… Деревья облетели почти все. До чего же быстро это случилось. Какой-то месяц назад, когда мы были здесь с Егором, они горели самыми яркими желто-багряными красками. Без Егора все здесь умерло…

Я села на топчане и поняла, что действительно разбита, будто бы и не спала вовсе. В висках ломило, во рту было горько и сухо. Сейчас дедов чаек оказался бы очень кстати.

– Иван Игнатьич, – тихонько позвала я. Если дед еще спит, то будить его не стоит. Хотя… пожилые люди так долго не спят… Я позвала деда погромче.

Старик не отозвался. Сморщившись от боли, я улеглась обратно на подушку. В эту же минуту в комнату вбежал Туман и положил тяжелые лапы мне на грудь. Я погладила его большую лобастую голову и спросила, глядя в пронзительные желтые глаза пса:

– Ну, и где твой дедушка?

Туман, не ответив, лизнул меня в нос. Вспомнив сон, я усмехнулась и опять спросила пса:

– А может, ты, Тумашка, и не собака вовсе?

Этот мой вопрос Туману явно не понравился, и он разразился громким лаем. На его лай Иван Игнатьевич тоже не пришел. Не без труда сбросив с себя тяжелые собачьи лапы, я поднялась с топчана и увидела на столе записку, прижатую кружкой с чаем. На листке из школьной тетради чуть дрожащим старческим почерком было написано: «Дождитесь меня, Надя. Никуда не уезжайте. Ив. Игн.».

Надо же… На «вы»… Утро вечера мудренее…

Чай в кружке был еще теплым, и я с наслаждением его выпила. То ли к нему были примешаны какие-то успокоительные травы, то ли из-за неприятных ночных видений я плохо спала, но меня опять потянуло в сон. Я решительно откинула занавеску и легла сверху пододеяльника, расшитого цветами. Я ни о чем не буду думать. Я отдохну от дум.

Проснулась я от ощущения чьего-то присутствия рядом.

– Иван Игнатьич, это вы? – спросила я и приоткрыла глаза.

На табуретке возле кровати, где когда-то стояла миска с белым наливом, сидел Егор.

– Этого не может быть, – сказала я. – Ты мне снишься?

– Надеюсь, что нет, – ответил он. – Что случилось, Надя? Дед приехал за мной такой взбудораженный!

– Разве ты еще не догадался?

– Я могу и ошибиться…

– Ты не можешь ошибиться.

– И все же будет лучше, если ты объяснишь все сама.

– Объяснение очень простое, – прошептала я. – Я идиотка, Егор… Я чудовищно бесчувственна… Я непозволительно самонадеянна… Я отвратительно глупа… Я слепа, глуха и вообще… Оказалось, что, если ты женишься, я умру! В общем… я люблю тебя, Егор.