Ольга Строгова - Дневник грешницы

Последние слова я произнесла совсем тихо, потому что граф изумленно приподнял свои темные, четкого и ясного рисунка брови, составлявшие изумительный контраст со светлыми волосами. Мне показалось, что я сказала какую-то ужасную глупость и что граф, конечно же, должен немедленно и сразу потерять ко мне всякий интерес.

– Это очень глубокая мысль, Анна Владимировна, – произнес он после паузы. Робко взглянув на него, я поняла, что он не шутит.

– Признаться, я и сам в те времена испытывал подобные сомнения… Однако после выяснилось, что дело все же не в нерешительности румынского короля Кароля I, а в том, что между ставкой государя Александра II и штабом главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, отнюдь не было единодушия…

Граф говорил совершенно серьезно, словно перед ним находилась не семнадцатилетняя выпускница института благородных девиц, а какой-нибудь почтенный, заслуженный полковник генерального штаба. Слушая его голос, довольно низкий, негромкий, но звучный, с чистыми и выразительными интонациями, – голос, который вполне мог бы принадлежать какому-нибудь оперному певцу, – я, признаюсь, недостаточно уделяла внимания содержанию его речи.

– …все же именно румыны атаковали 30 августа Гривицкий редут, что позволило Скобелеву прорвать оборону турок в Зеленых горах и захватить Иссу и Каванлык…

Спохватившись, я дала себе слово немедленно и в подробностях изучить историю последней русско-турецкой войны. Графу было тогда 20 лет, всего на три года больше, чем мне теперь, и всего на год больше, чем безмятежно веселящемуся на балах Петеньке Лопухину.

– Но вы, – дождавшись паузы, тихо спросила я, – вы сами были же в отряде Скобелева?

– Увы, – усмехнулся граф, – во время штурма Плевны я находился в госпитале, с осколочным ранением в плечо, и лишь в сентябре вернулся в строй. Тогда как раз вызван был из России генерал Тотлебен, мой дядя по матери. Он вытребовал меня к себе, в инженерно-осадный полк, и весь сентябрь мы с ним занимались подрывными работами, стремясь перерезать основную дорогу София – Плевна, чтобы лишить турецкий гарнизон продовольствия и боеприпасов. Так что в саму Плевну с саблей наголо я не вступал, – снова усмехнулся граф, – а Османа-пашу и его офицеров увидал лишь после капитуляции.

Я почувствовала, что граф не хочет, чтобы его принимали за героя, но и не кичится ложной скромностью. Он просто говорит то, что есть. То, что было на самом деле.

А часто ли можно встретить в свете людей, которые говорят то, что есть, – особенно дамам? Ах, Жюли, сознание того, что граф, по-видимому, человек не только благородный, но и искренний, заставило мою голову вскружиться не меньше, чем его прекрасная, озаряющая чеканное лицо древнего воина улыбка.

Я почувствовала, что он ответит мне на любой мой вопрос; возможно, не скажет всей правды, но и не станет лгать.

На мгновение жуткое искушение спросить охватило меня; и поверь, Жюли, мне стоило немалых сил преодолеть его. Чтобы скрыть смущение, я закашлялась и поднесла к лицу платок. Когда же я отняла его, то увидела, что граф протягивает мне какую-то небольшую черную коробочку.

Машинально я приняла ее, но медлила раскрыть.

– Вы ведь, Анна Владимировна, любите фисташки? – спросил граф, и в темных глазах его загорелись уже знакомые мне золотые искорки.

– Да, – смущенно отвечала я, – очень. И фисташковое мороженое…

– Без которого вы остались по моей вине, – кивнул граф, – это потому, что я также очень люблю фисташки. В знак того, что вы на меня не сердитесь, и на память о нашей встрече прошу вас принять эту безделицу…

Я раскрыла коробочку и ахнула от восхищения.

В темно-сером продолговатом бархатном гнездышке лежала искусно сделанная из золота и хризолитов веточка фисташкового дерева, с крошечными эмалевыми листочками и спелыми плодами. Мастерство неведомого ювелира было столь велико, что на листочках были заметны неровности и пятна, словно от укусов гусениц, а сморщенные полураскрытые скорлупки с маслянисто-зелеными плодами были совершенно того же цвета, что и в папенькином ботаническом атласе.

– Граф… Алексей Николаевич… – впервые я назвала его по имени, – я, право же…

Я хотела сказать, что никак не могу принять в подарок вещь не только дорогую, но и обладающую несомненной художественной ценностью. Но тут из кабинета послышались шаги, голоса, дверь открылась, и на пороге появился князь Д., а следом за ним, любезно пропустив гостя вперед, – папенька.

Машинально, не сознавая до конца, что делаю, я захлопнула коробочку и сунула ее между диванных подушек.

Князь Д. посмотрел на меня, затем на сидевшего напротив меня графа, засопел и нахмурился. Папенька, наоборот, имел вид веселый и довольный.

– Надеюсь, друг мой, вы не скучали, – обратился он к графу, улыбаясь и потирая руки. – Аннушка у меня умница, ученая, любительница философии и прочих отвлеченных наук…

При этих словах папеньки князь Д., с некоторыми усилиями разместивший свое широкое тело в кресле рядом с моим диваном, нахмурился еще больше.

Граф с изысканной вежливостью отвечал, что мое общество и разговор доставили ему огромное удовольствие, но сейчас он, к сожалению, вынужден откланяться.

– Как, разве вы не отужинаете с нами? – разочарованно воскликнул папенька. – Прошу вас, Алексей Николаевич, оставайтесь! Как раз сегодня мы собирались тихо и скромно, без всякой пышности, отметить одно весьма радостное семейное событие!

Прижав руки к груди, я так умоляюще взглянула на папеньку, что он осекся.

Граф, ожидая продолжения, пристально смотрел на него. Князь Д. горделиво выпрямился в своем кресле.

– Да и куда вам спешить, – от смущения папенька перешел на игривый тон, – ежели бы еще графиня была в Петербурге… Но ведь вы приехали один, без жены?

Князь Д., услыхав, что граф женат, испустил столь явственный вздох облегчения, что граф слегка вздрогнул и перевел взгляд на него. Я же почувствовала, что в мою грудь вонзился еще один остро отточенный кинжал.

– Кстати, давно хотел вас спросить, – продолжал весело папенька, – правду ли говорят, что графиня – турчанка? Как же вам, русскому дворянину, удалось жениться на магометанке?

– Разумеется, это неправда, – отвечал спокойно граф.

На миг мое сердце забилось безумной надеждой, что неправдой была и сама женитьба.

– Мирослава не турчанка, а болгарка, из Видина. Болгаре же, как вам известно, православные, как и мы. Однако мне и в самом деле пора, – сказал граф, вставая.

Я сидела, опустив голову, и не увидела, но почувствовала на себе его взгляд.

Я была не в силах поднять голову и встретиться с ним глазами, потому что мои были полны слез.