Инна Бачинская - Танец на тлеющих углях

– Или ты был уверен, что она тебя пощадит? Что она тебя любит? – Алик повернулся к другу, заглянул ему в лицо. – Что?

Александр все молчал, и Алик, выждав немного, стал снова бубнить, что немыслимый идиотизм, он не понимает, как можно быть таким идиотом, жизнь, что ли, надоела, не ожидал, нелепость, глупость, недомыслие… Нет, а она какова! Женщина с одной серьгой! Плясунья! Именно, плясунья! Канатная!

– Понимаешь… – сказал вдруг Шибаев, серьезно глядя адвокату в глаза. – Понимаешь, Алик, я допускал, что существует вероятность – небольшая, совсем маленькая, но тем не менее, что Быков действовал один, а Ирина ни о чем не знала. Вообще ни о чем, понимаешь? Он был ее любовником, она сама говорила, что у нее были любовники, но она ничего не знала! И действительно думала, что ей звонит шантажист. В ее сумочке, кроме пистолета, были еще и деньги. Пистолет она взяла не для убийства, а для защиты. Она не ожидала увидеть Быкова и не ожидала, что он выстрелит. Могло так быть?

– Ты же сам говорил, что Быков – дурак, ему такая схема не по зубам!

– Был еще Петя Воробьев. Ему-то по зубам.

– Ты что, так любил ее? – спросил вдруг Алик. Ему казалось, какая-то истина брезжит… что-то такое, чему и названия нет, что можно только почувствовать, а словами выразить не получается…

Шибаев шагал молча. И Алик вспомнил, как она целовала ему руки, как спала в его палате, сидя на стуле, уткнувшись носом в подушку рядом с его головой, как бежала за доктором, заглядывала ему в глаза – боялась спросить и услышать правду. Как плакала, отвернувшись… Как не доверяла сиделке… Как приводила к нему известного хирурга, как смотрела на Шибаева, спящего… Как рыдала и смеялась, когда он пришел в себя! И упала в обморок от голода.

«Черт его знает! – думал потрясенный Алик. – Ничего не понимаю! Отказываюсь понимать! Хренотень какая-то, честное слово! Страсти, любовь, кровь… подлость, предательство. Упаси нас, господи, от таких страстей! Коррида, а не любовь! Сохрани, боже, от такой любви, ну ее на фиг, эту любовь!»

И спросил себя – а он, Алик Дрючин, смог бы так? Смог бы так любить и верить, безоглядно… плясунье на канате? Зная о ней все? И все-таки надеяться? И ответил себе: нет! Не смог бы. Никто не смог бы, ни один нормальный мужик, находящийся в здравом рассудке и твердой памяти. Это же все равно что войти в клетку с тигром!

А дальше что? Что с ней делать дальше? Зная, что она хладнокровно задумала и осуществила убийство мужа, а потом и своего сообщника? Продолжать ее любить и наслаждаться жизнью? Отпустить ее с миром?

Если, конечно, удастся выйти живым из этой передряги.

Адвокатская часть Аликовой души корчилась от возмущения, а человеческая испытывала что-то вроде сожаления по поводу… Он долго искал подходящее слово, отмечая мимоходом, что поиски эти – потрясающе интересное занятие, потому что человеческий язык, оказывается, может быть точен и совершенен как математическая формула. Нужно только дать себе труд задуматься и поискать хорошенько… своей ущербности! Неспособности ни любить с такой мифологической силой, ни верить!

И он почувствовал что-то вроде досады и тайной зависти – вечно у Ши-Бона истории с ба… то есть с женщинами! Такие истории!

И еще одна мысль царапала душу, вопреки всему, и не давала покоя – а может, все-таки невиновна? Может, чиста как ангел?

Бедная Ирина… Судьба! Судьба рассудила.

Когда они уже подходили к дому, надышавшись, и Шибаев едва держался на ногах от слабости, Алик вдруг вспомнил:

– А ее картины! Что она рисовала? Просто интересно, как ключ к характеру! Тигров, охотящихся на антилоп? Много зубов и крови?

– Не знаю, Алик, – сказал Шибаев. – Не видел я ее картин. Не успел…

…Они сидели на полу веранды, подгоняя снаряжение, и слушали инструктаж. В теплых куртках, дубленках и спортивных костюмах. В сапогах и горнолыжных башмаках. Почти трезвый Виталя Щанский отправлялся в пещеру для прикола и за компанию; сосредоточенный Коля Башкирцев – в поисках открытий и новых ощущений; торжественные и серьезные братья Данилины надеялись обнаружить древние монашеские скиты – а чего, места тут древние, исторические! Архитектор Шурик Самойленко имел профессиональный интерес, а вообще-то попросту удрал из дома. Сэм Вайнтрауб всякое дело привык доводить до логического конца, а также докапываться до истины.

Вася Монастыревский был провожающим. Ему было интереснее воображать истину, чем знать наверняка. Его истиной являлось собственное видение мира, и этот мир обрушивался на изумленного зрителя сильными, фантастически яркими мазками желтого, синего и розового, с убойной перспективой, ломающей всякую идею занудного миропорядка, полный радости и счастья.

Инструктировал исследователей студент истфака местного педагогического университета, член городского археологического клуба и дипломированный спелеолог Ростик Лысенко, очень молодой юноша с пушком на щеках, сын одной из многочисленных знакомых Витали Щанского. Был он насуплен, суров и преисполнен значительности, отчего казался самым взрослым в компании легкомысленных художников. Виталя с подозрением присматривался к нему, прикидывая, сколько ему лет и в каком примерно году он родился. Паренек ему очень нравился. Всякое может быть в жизни, философски размышляял художник. Кто знает, кто знает…

– Из виду друг друга не терять! – чеканил слова Ростик. – Держаться в связке. Не сворачивать. Не отставать. Слушать мою команду. Безоговорочно подчиняться лидеру.

– Это кому? – по-дурацки хихикнул Виталя Щанский. Не удержался.

– Мне! – не принял шутки Ростик. – Пещера, я думаю, многоярусная, должны быть боковые хода́. Могут также быть провалы и оползни. Вот тут у меня карта! – Он принялся раздавать художникам отксерокопированные листы нарисованной от руки карты. – Посмотрите внимательно. Обратите внимание на условные обозначения.

– А откуда карта? – удивился Сэм. – Разве нашу пещеру уже обследовали?

– Это не ваша пещера, – ответил Ростик. – Это другая в юго-западной части города, около теплоцентрали. Я думаю, ваша – однотипная. Тут везде одинаковый рельеф, типичный для нашей местности. Это вам для общего развития, учитесь работать с картой. О вашей пещере никто пока не знает. Я смотрел в архиве, в библиотеке. Нигде о ней никаких упоминаний. Ни-че-го! Пещера неисследованная. А значит – зона повышенной опасности.

Художники стали внимательно изучать карту.