Галина Романова - Любитель сладких девочек

Диван, красивое бра в изголовье. Телевизор, видеомагнитофон, книжные полки, заваленные журналами и автомобильными каталогами. Толстый, просто неприлично дорогой ковер на полу. Он его затребовал у ребят сразу, как только переступил выхлопотанный для него порог. Прислали с оказией едва ли не через неделю… Далее спальня. Гм-м-м… с постоянно открывающимися дверцами двухстворчатого шкафа, вечно разобранной постелью и пустыми пивными бутылками на полу. Ну любил он на сон грядущий опорожнить пол-литра пенистого напитка, что тут поделаешь. Водился, водился за ним такой грешок: припасть к исходящему легким дымком горлышку, мысленно отослать из мозгов куда подальше своих недругов на ближайшие полчаса, а затем под медленно наплывающий хмельной туман помечтать о своем возвращении…

Сегодня мечтать не хотелось. Он наскоро поужинал вчерашней картошкой с тушенкой. Запил чаем второго розлива. Очень уж не хотелось ему сегодня вытряхивать заварку в помойное ведро, ополаскивать чайник, а потом ждать долгие пять минут, пока заварится. Куда проще плеснуть кипяток в подсохшую листву. Она жадно впитает в себя стоградусную влагу и затем благодарственно возвратит ее уже изрядно помутневшей. Вкуса нет? Да черт с ним! Он сегодня никакого вкуса вообще не ощущает. Гадостное ощущение во рту, будто съел дохлую жабу, хотя его продукты в принципе еще ничего…

Что же с ней будет, когда она вернется? Он ведь не был дураком — Панкратов Владимир Николаевич, тридцати лет от роду, с двумя высшими образованиями в багаже знаний и двумя неудавшимися браками за плечами. Он сразу понял, что затевается суматоха под окнами ее барака. Ведь она жила именно там… Наверняка она жила именно там. Ошибиться он не мог. Все, что он там видел, готовилось к ее возвращению. И именно сейчас она должны была уже вернуться, протащив свое уставшее после смены тело по выстуженным ветрами и снегом улицам поселка. По привычке зайти в магазин. Накупить там какой-нибудь дряни.., был он там, был, знает, чем торгуют!.. Потом отстучать каблуками своих почти омоновских ботинок по доскам длинного барачного коридора и, открыв свою дверь, войти туда…

Как же это все произойдет, интересно…

Маша с совершенно тупым выражением на лице рассматривала в магазине репродукцию неизвестной картины неизвестного автора, которая появилась здесь только сегодня. Она была в этом уверена, потому как с ревностной брезгливостью относилась к подобным проявлениям творчества…

Огромный кусок освежеванной баранины, в котором торчала рукоятка ножа, возлежал на разделочном столе неизвестного зрителю заведения. Капли крови, выписанные художником с виртуозной тщательностью, рубиново алели на столе. Рядом же стоял высокий фужер то ли с красным вином, то ли с только что пролитой кровью бедного животного.

И к нему тянулись руки оставшегося за кадром алчущего возлияний человека. Длинные нервные пальцы с сильно развитыми суставами и огромным рубином на безымянном пальце правой руки… Ощущение подрагивания перстов жаждущего выпивохи было столь велико, что Маша беспрестанно ежилась.

— Откуда это у вас? — спросила она продавщицу, которая куталась в огромную пуховую шаль и с вожделенным ожиданием посматривала на Машин кошелек.

— Купи — продам! — гикнула та обрадованно и эдаким ватно-пуховым колобком подкатилась поближе.

— Нет, не нужно. — Маша даже попятилась. — Ее здесь не было. Еще вчера не было…

— Что, не нравится? А по-моему, красиво! — И продавщица с торгашеской назойливостью принялась уговаривать ее приобрести натюрморт. — Хоть и подарок, но все равно готова продать. Верь, как от сердца отрываю! И возьму недорого!

— Нет, нет, спасибо, мне не нужно… — Маша все пятилась и пятилась, пока каблуки не повисли в воздухе на последней ступеньке, ведущей к выходу из него.

Она тут же развернулась и почти бегом выскочила из магазина.

На улицу! Под освежающие серпантинные метельные струи! Пусть стегают по лицу, пусть заползают под одежду, лишь бы вытравили из памяти это жутковатое наваждение. Надо же!.. Расскажи кому — не поверят. Более того — засмеют и сочтут чокнутой. Давно забытые картинки из детства… Чертовщина, да и только! Нет, ну а как иначе, если этот омерзительный натюрморт как две капли воды был похож на мазню, выползающую из-под кисти ее благословенного родителя, то бишь Сидорова Ивана Ивановича?

Самого его Маша помнила очень плохо. В памяти остались лишь вечно трясущиеся с похмелья руки, перепачканные в краске брючины да кисловатый приторный запах, который шлейфом тянулся за Иваном Иванычем. Ни лица, ни голоса, ни тем более слов, обращенных к единственной дочери, она не запомнила. Но вот эти его мерзкие картинки… Какое-то время они даже снились ей. Огромные куски кровоточащей говядины, бараньи ноги и головы, отсеченные здоровенными ножами мясников. Попадались еще и блюда с губами и свиными ушами, но много реже. Основной же темой «творчества» ее папаши были и оставались освежеванные окровавленные туши.

Дубейный художник! Так называла его мать в те редкие дни, когда он появлялся дома. Уже став старше, Маша узнала, что производной к такому обращению явилось название одного из произведений Лескова. Узнала и то, что прославленный классик имел в виду обычного гримера. И даже обиделась на мать за то, что та посмела своей неосторожной метафорой осмеять нетленное произведение. По ее же мнению, папашка вообще не подпадал под определение художника, и место ему было в психушке. Нормальный человек, опять же по ее расчетам, не мог с таким наслаждением выписывать лохматящиеся окровавленные сухожилия и отчлененные от туловища головы бедных животных с синюшными толстыми губами и остановившимся стеклянным взглядом. Но Иван Иваныч в психушку не спешил.

И более того — весьма и весьма успешно сбывал свою мазню. Маша подозревала, что таким же психам, как он сам. Вот тогда они и удостаивались видеть дома «великого мастера» пред своими очами.

В дни коммерческой удачи Иван Иваныч обычно бывал пьян и весел. Он приходил к ним с гостинцами, включающими в себя всегда один и тот же гастрономический набор продуктов: круг «краковской» колбасы, палка колбасного сыра, банка консервов в томате, одно большое яблоко и горсть карамели в слипшихся бумажках. То ли он был не очень изобретателен в вопросах выбора презента, то ли причиной являлся финансовый предел, переступать который он не имел права. Но приносил он всегда одно и то же. Маша тогда награждалась легким потрепыванием по затылку отцовской дланью, мог последовать еще и шлепок по ее тощей заднице. Мать получала в награду получасовое сюсюканье на тему, как она прекрасна и великодушна. Потом родители отправляли Машу спать, а наутро отца уже не было. Со временем визиты становились реже, а вскоре и совсем прекратились. Но вот эти его картины… Все кошмарные сны ее детства были связаны именно с ними. Мать ее даже к невропатологу водила, пытаясь выявить причину нервозности дочери. Назначали лечение, чередовали его с отдыхом в детских лагерях и санаториях…