Татьяна Корсакова - Третий ключ

Слышу... Самому себе страшно в том признаваться, но каждую ночь мне ее голос чудится, а статуя на меня будто смотрит.

– Пора мне, барин. Пришло мое время за грехи расплачиваться. А ты живи! Нынче жизнь для тебя – самая страшная кара...

...Ульяну нашли утром в парке – лежала, скрючившись, у Оленькиных ног. Заглянул в мертвые ведьмины глаза и увидел в них счастье. Неужто простила ее Оленька? Ее простила, а меня как же?

Бронзовая Оленькина кожа холодная, а по щеке катится слезинка. Хочу, как Ульяна, верным псом у любимых ног, да не дозволено мне, видать, умереть.

Ключ от мертвого Оленькиного сердца пудовой гирей оттягивает шею. Знаю, о чем она просит...

...Ночь яркая из-за падающих в пруд звезд. Не загадываю желание, потому как знаю – не исполнится. Первыми оживают девочки, склоняются друг к другу головками, шепчутся, смеются. Оленька оборачивается медленно, тянет к дочкам руки. Чувствую себя лишним, ухожу. Оглядываюсь уже только в конце аллеи...

Оленька сошла с постамента, гладит девочек по волосам, смотрит мне вслед. Знаю, чего хочет – чтобы вызволил ее душу из бронзового плена, сознался в страшном своем злодеянии.

Я сознаюсь. Когда-нибудь обязательно сознаюсь...

Как-то незаметно для себя Аглая полюбила раннее утро, когда над прудом вьется туман, роса сияет ярче бриллиантов, а новорожденный мир мурлычет что-то радостное. После прогулок по парку она непременно останавливалась у статуй. Теперь, спустя год, Аглая научилась смотреть на Спящую даму без страха и душевной боли. Теперь это была самая обыкновенная статуя, прекрасная, трогательная, но не живая. И даже счастливая улыбка на бронзовом лице была самой обыкновенной.

А тогда...

Они все это видели. Видели, как Дама открыла глаза, как потянулась к своим девочкам, как обняла их за хрупкие плечи. И слезы счастья на бронзовых щеках тоже видели...

А потом появился мотылек, светящийся, точно сотканный из солнечных лучей, и воздух вокруг пришел в движение, задрожал, завихрился жаркими воронками, растушевывая реальность, делая ее размытой и полупрозрачной, точно акварель. Последнее, что запомнила Аглая, прежде чем провалиться в мягкое беспамятство, было прощальное прикосновение крыльев к щеке.

Ночью, когда «Скорая» увезла тело Степаныча, они все вчетвером собрались в комнате отдыха, чтобы прочесть дневник графа Полонского. О Степаныче не говорили, просто не знали, что можно сказать о человеке, который сам себя называл зверем. Да и что говорить, если судить его теперь будет куда более справедливый и строгий судья? А дневник – это другое, это маленькая дверца в прошлое, которую им позволили приоткрыть.

На каждой хрупкой странице – любовь, боль, преступление, покаяние... И немой крик неприкаянной души, услышать который удалось лишь спустя столетие.

Они не знали, что можно сделать для женщины, которой уже много лет нет в живых, поэтому решили сломать поворотные механизмы и уничтожить ключи, чтобы никто и никогда больше не смог разлучить мать и детей. Сандро заклинил механизмы в тот же день на рассвете, а старый пруд с тихим бульканьем поглотил ключи. Наверное, это был наивный и лишенный рационализма поступок, но когда утренние лучи позолотили лицо Спящей дамы, стало видно, что она улыбается.

– ...Ранняя пташка. – На плечо легла теплая ладонь Михаила, а шею пощекотало его дыхание. – Опять не спится?

– Не хочется упускать эту красоту. – Аглая поцеловала мужа в гладковыбритую щеку.

– Ну, не тебе одной не хочется. – Михаил сгреб ее в охапку, так, что стало трудно дышать, а старый дневник, который Аглая иногда, по какой-то необъяснимой блажи брала с собой на вот такие утренние прогулки, упал к их ногам. – Звонил Петька, сказал, что Люся с Сандро сегодня возвращаются из свадебного путешествия. Просили встретить, а у него, как обычно, сломался «уазик». Ну как, смотаемся в город, встретим молодоженов?

– Святое дело. – Аглая улыбнулась, вывернулась из медвежьих объятий мужа, наклонилась за дневником.

От падения обложка наполовину отстала, и на каменные плиты выпал свернутый в плотную трубочку листок.

– Что это? – Михаил с любопытством заглянул через ее плечо.

– Это? – Аглая развернула листок. – Выглядит, как план. А вот этот крестик...

– ...А вот этот крестик, похоже, и есть наш клад, – закончил за нее Михаил.