Василий Ардамацкий - Последний год

— Но что же делать теперь мне? — по-детски вырвалось у Дубенского.

— Я бы на вашем месте вернулся в Ставку — последний оплот самодержавия там, — твердо произнес Катенин и, улыбнувшись, добавил — Если можете, возьмите с собой и меня…

Совет Катенина Дубенский воспринял как единственное для себя спасение от окружившего его ужаса. 31 декабря вечером он выехал из Петрограда в Ставку. Ему повезло — туда перегоняли после ремонта один из свитских вагонов царского поезда.

Кроме него, в вагоне оказался только один человек — хорошо знакомый ему церемониймейстер двора барон Штакельберг. Дубенского обрадовало, что он увидел его таким, как всегда, — холеное надменное лицо, крепкая, по-военному выпрямленная фигура, в строгом мундире; ему нравилось даже то, что барон разговаривал с ним как обычно — свысока и даже пренебрежительно.

Поезд скоро отошел. Они сидели в салоне без света. Дубенский почтительно молчал. В салоне бесшумно появился проводник вагона:

— Ваше превосходительство, изволите приказать зажечь свет?

— Не надо, — ответил Штакельберг. — Задерните занавески. Мы скоро ложимся спать.

Проводник исчез. Штакельберг сказал:

— Неделю назад в Пскове при отходе поезда в окно такого же вагона был брошен камень. Представляете? Счастье, что вагон шел пустой.

— Ужас, — прошептал Дубенский.

— Но нельзя же вдоль всей дороги поставить солдат, — рассудительно пояснил барон.

— Не нашли, кто бросил? — робко поинтересовался Дубенский

— Это несущественно, — ответил барон. — Ну, поймали бы, допустим, расстреляли бы… а камень бросит кто-то другой… И давайте-ка лучше ложиться спать. — Барон встал. — Мое купе первое от салона, ваши все остальные, выбирайте любое…

В купе успокаивающая неизменность — крахмальное белье, теплые одеяла из верблюжьей шерсти, привычно рокочут вагонные колеса. Дубенскийторопливо залез в постель и укрылся с головой. Странным образом ни о чем думать ему не хотелось, страстно хотелось одного — поскорее добраться до Ставки, там государь и, что бы ни случилось, там величие и покой…

Он проснулся оттого, что кто-то толкал его в плечо. Рывком поднялся и не сразу в темноте разглядел, что над ним склонился барон Штакельберг. Было тихо как в могиле. Поезд стоял.

— Надо вставать, господин Дубенский— тревожным шепотом сказал барон. — Что-то происходит.

Дубенскийбыстро оделся.

— Наденьте и шинель, — посоветовал барон.

Они прошли в салон. Полной темноты здесь не было — поезд стоял у какого-то вокзального здания, и свет единственного фонаря проникал в салон.

— Мы стоим в Пскове, — сказал барон. — Меня разбудил проводник вагона и сообщил, что на станции происходят какие-то беспорядки и поезд дальше, кажется, не пойдет. Но он сказал, что там митингуют солдаты, и я подумал, вы же в генеральской форме. Выйдите, посмотрите, что там делается, и от моего и своего имени потребуйте отправки поезда.

Дубенского сковал страх.

— Ну идите же, идите, — услышал он рассерженный голос барона.

С юных лет воспитанное в нем чувство дисциплины оказалось сильнее страха, и он пошел.

На площадке вагона стоял взъерошенный проводник. Здесь был слышен какой-то неясный гул, вскрики человеческих голосов.

— Там митингуют, ваше превосходительство, — тихо пояснил проводник.

— Кто митингует?

— А кто ж их знает… вроде солдаты.

— Где они?

— Да вот от нашего вагона шагов двести, там вагоны с солдатами, они вроде и митингуют.

Дубенский спустился на заснеженный перрон и как загипнотизированный пошел вдоль поезда. Вскоре он приблизился к сбившимся в кучку офицерам. Увидев его, они вытянулись, удивленно на него уставились…

— Генерал-майор свиты его величества Дубенский — представился он. — Что тут происходит?

Один из офицеров щелкнул каблуками:

— Находившиеся в эшелонировании солдаты сто четырнадцатого пехотного полка по призыву подстрекателей покинули на станции вагоны и провели митинг. Требовали, чтоб им объявили, куда их везут и зачем везут. Командира полка в эшелоне нет, он выехал к месту назначения раньше, а начштаба полка ответить не смог и не имел права. Сейчас солдаты вернулись в вагоны принимать решение. Мы ждем.

— Вы из этого полка?

— Никак нет, ваше превосходительство. Мы, группа офицеров, следуем согласно предписанию в Могилев, куда зачислены в дежурную часть.

— Но почему вдруг командовать стали солдаты? — строго спросил Дубенский

Офицеры молчали. Потом один сказал:

— Насчет дальнейшего движения поезда вам все может пояснить начальник станции, он только что прошел к себе.

— Идемте к нему.

В кабинете начальника станции было полно возбужденно разговаривавших солдат. Увидев незнакомого пожилого генерала, они расступились, образовали проход к столу, за которым сидел рыхлый мужчина в железнодорожной форме.

— Почему задержан поезд? — спросил Дубенскийсвоим мягким, совсем не начальственным голосом. Он еще продолжал находиться под гипнозом дисциплины, никак сам себя не ощущая и не контролируя.

— А вы, извиняюсь, кто будете? — спросил начальник простуженным голосом.

— Генерал-майор свиты его величества Дубенский— четко проговорил Дубенскийи заметил, что начальник станции заметно сробел.

— Гляди, братцы, от самого царя генерал! — без всякого почтения сказал кто-то за спиной Дубенского, и солдаты приумолкли.

— Солдаты хотят знать, куда их везут, — сказал начальник…

— Имеем на то право! — крикнул кто-то позади, и снова солдатня разноголосо забурлила.

— Такого права у вас нет в силу секретности всех военных перевозок, — обернувшись назад, поучительно выговорил Дубенскийи спросил — Где ваш начальник штаба?

— Я здесь, — послышался голос от дверей, и к столу протолкался малорослый офицер с обожженным ветрами лицом, в видавшей виды, явно фронтовой шинели.

— Майор Потапов, ваше превосходительство.

— Почему не командуете своими солдатами?

— Ваше превосходительство, в пути объявились агитаторы, вскружили солдатам головы, будто их везут на убой, и получилось полное неподчинение.

— Где эти агитаторы? Почему вы не подвергли их аресту?

— Ваше превосходительство… за них же все…

— Значит, частью командуют агитаторы?

— Так выходит… — уныло согласился майор. — Сейчас же вообще воля им дана…

В это время послышался топот ног, голоса, и в кабинет вошли человек десять солдат, впереди шел, сильно прихрамывая, молодой солдат, шинель на его широких плечах была распахнута. Это был не кто иной, как Воячек.

Солдаты оттолкнули Дубенского в сторону и приблизились к столу начальника станции. Плечистый сначала обратился к солдатам:

— Товарищи, слушайте наше решение… — Теперь к начальнику станции — Слушай, служивый, и ты… Мы выяснили, что в составе есть вагоны с провиантом для фронта, их отправляй как положено, это дело святое. Так же и остальные вагоны, но кроме наших. Их отцепляй, и мы останемся здесь. Решение наше такое и другого не будет. Пошли, товарищи…

В кабинете остался только Дубенский, который не мог прийти в себя после того, что произошло здесь на его глазах.

— Ну, видите? — с непонятной ухмылкой спросил начальник станции, вытирая платком вспотевшее лицо. — Попробуй я не подчиниться, ведь убьют же ни за что ни про что. А у меня трое детей мал мала… — Заметив наконец, что стоящий перед ним генерал потрясен, сказал утешительно — Считайте, ваше превосходительство, что обошлось еще хорошо, а то вот давеча на станции Дно этакое было со стрельбой. Мы их сейчас отцепим, а вы проследуете дальше, так что идите в свой вагон и ждите отправки…

Уже светало. На перроне кучками стояли солдаты. Кто-то с чайником бежал к кипятильнику, двое со смехом перебрасывались снежками. И все они были совсем нестрашными, непохожими на тех, что пришли с бородатым…

Дубенский все рассказал барону Штакельбергу, тот выслушал его с вытаращенными глазами и сказал:

— О ваших смелых действиях я доложу государю.

— Все-таки я не понимаю, что происходит, — не в лад ответил Дубенский. Действительно же, то, чему он только что стал свидетелем, его мозг военного уразуметь не мог.

Не прошло и часа, как их вагон покатился дальше. Штакель-берг звонком вызвал проводника:

— Любезный, нам бы чаек согреть…

— Сию минуту, ваше превосходительство.

Барон принес из своего купе саквояж и выложил из него на стол разнообразные дорогие закуски и штоф водки.

— Между прочим, дорогой Дмитрий Николаевич, сегодня уже Новый год, и мы с вами, хотя и с небольшим опозданием, встретим его как положено…

Так Дубенский встретил 1917 год, в котором ему, и уже скоро, предстояло пережить невообразимое… Больше месяца он пробыл в Ставке, абсолютно ничего не делая. Целыми днями находился в своем кабинете, читал, холодея от ужаса, петроградские газеты и потом сидел неподвижно в бессмысленной задумчивости. И еще писал, писал что-то в своем заветном дневнике, пряча его потом за голенище сапога.