Хидыр Дерьяев - Судьба (книга вторая)

— Ты зачем объясняешь мне все эти азы? — Борис Петрович, скрипнув стулом, повернулся к Сергею. — Или думаешь, что я этого без тебя не знаю? Ты дело говори, зачем приехал. А всю эту политграмоту своим дайханам лучше расскажешь.

— Я уже подошёл к делу, Борис Петрович… Просто хотел напомнить, что нам дорог каждый человек из туркмен, который может стать нашим активным помощником.

— Это мне, между прочим, тоже известно.

— А это тебе, Борис Петрович, известно?! — И Сергей рассказал историю семьи Мурада-аги, историю Берды и Аллака. Говорил он долго, иногда повторялся, но его слушали внимательно, не перебивая. И только когда он кончил, Борис Петрович крякнул и полез в карман за кисетом, а Наташа тяжело вздохнула:

— Страшная жизнь у туркменской женщины…

— Не только у женщины, у всех — страшная.

— Ты бы чайку, Наталья, организовала, — попросил Борис Петрович. — Значит, Серёжа, говоришь, выручать парня надо?

— Надо, Борис Петрович!

— А как его выручать?

— Тут уж вам виднее. За тем и приехал, чтобы помогли.

— Сложное, брат, дело. Тут смаху не решишь, подумать надо, прикинуть, как за него взяться.

Спешить нужно, Борис Петрович.

— Поспешишь, брат, людей насмешишь, а то — и того хуже. Верно, Наталья?

— Неверно! — сказал Сергей. — Из-за промедления человека потерять можем.

— Что же ты на тюрьму нападение организуешь, что ли, чтобы своего Берды Аки-оглы спасти?

— Не знаю как, а только на вокзале встретил я Бекмурад-бая. Поинтересовался, куда он направится. Особняк такой, возле тюрьмы, из красного кирпича дом — вот туда он прямиком и подался. Не знаю, что там за начальство обретается, но не спроста туда Бекмурад пошёл, это я нутром чую.

— Правильно чуешь, — сказал Борис Петрович.

— Это дом начальника ашхабадской тюрьмы, — тихо сказала Наташа.

— Вот видите! — Сергей вскочил. — Бекмурад времени не теряет, а вы раздумывать хотите!

— Садись, торопыга! — Борис Петрович потянул шурина за рукав. — Садись, чай сейчас пить будем. «Раздумывать»! Не раздумывать, брат, а подумать, как лучше, вернее помочь парню. Это тебе не тяп-ляп да — в дамки. Горячку пороть не приходится, из-за одного человека можно пяток товарищей под монастырь подвести.

— Что же мне марыйцам передать?

— Передай, что на себя, мол, мы взяли это дело. Если будет возможность, вызволим вашего Аки-оглы… Да сиди ты, не прыгай!.. Сказано: сделаем всё, что в наших силах!

— Не волнуйся, Серёжа! — поддержала мужа Наташа. — Товарищи не оставят человека в беде. Борис сам спать не будет, пока не придумает, как спасти парня. Я уж его знаю!..

— Видал? — Борис Петрович подмигнул Сергею. — Она знает! Ничего я думать не буду! Чаю напьюсь вот и спать лягу. Время уже третий час, а у меня завтра — не воскресенье, на работу идти надо.

— Будешь думать, Боря, будешь! — ласково сказала Наташа. — И чаю напьёшься, и на работу пойдёшь, и думать будешь.

— Попробуй переспорь бабу! — сокрушённо махнул рукой Борис Петрович. — Ведь и в самом деле ночь спать не даст, хоть отдельно ложись. Вот беда, Серёга, а?

Он шутил, но глаза не смеялись, были они серьёзными и чуточку отсутствующими, словно прятали в глубине ещё не совсем оформившуюся мысль.

Убить заключённого.

В этом не было ничего неожиданного, такое случалось. Не часто, но случалось. Тюрьма знает много способов отправить человека на тот свет, особенно, если этим человеком никто из родственников и знакомых не интересуется. Однако начальник тюрьмы думал.

Он сидел в своём кабинете и его приветливое лицо, обычно вводящее незнакомых людей в заблуждение о характере и наклонностях начальника, было печально. Время, время! — вот что его смущало. Время было тревожное. С одной стороны, участились социальные выступлении дайхан. В основном они возникали стихийно, в них не чувствовалось направляющей силы, но всё равно секретным циркуляром из Ташкента предписывалось избегать лишних конфликтов с населением, могущих вызвать нежелательные последствия. Дайхан надо было не отталкивать, а, наоборот, привлекать к поддержке властей, привлекать всяческими мерами.

С другой стороны, усилилась деятельность тайных революционных организаций. И если политические, которых довольно много в тюрьме, узнают о расправе с одним из заключённых, они могут поднять шум, который подхватят их друзья на воле, подхватят и раздуют государственное дело. Лучше всего, конечно, оставить всё так, как оно есть, но и не выполнить слова, данного Бекмурад-баю, тоже нельзя: он преподнёс за это очень дорогой подарок, да и помимо всего следовало поддерживать именитых туркмен, представляющих немалую и верную силу, которая в скором времени очень может пригодиться.

Начальник представил, как красиво будет выглядеть его шапка и воротник из солнечного золотистого сура, и почему-то вспомнил о заключённом, который не так давно бежал из тюрьмы. Побег был явно устроен политическими, но при этом серьёзные обвинения предъявили одному из надзирателей. Начальник помог их опровергнуть. Не потому, что был абсолютно убеждён в невиновности надзирателя — некоторые соображения говорили, что обвинить его есть за что. И не потому, что питал к этому надзирателю какие-то особые дружеские чувства. Скорее всего, это была защита чести мундира, защита собственного престижа. Однако, надзиратель благодарен ему за помощь, и что если…

Начальник поднялся, вышел в коридор.

— Где Ранкович? — спросил он у дежурного надзирателя.

— Вацлав? — дежурный повернулся на скрипнувшей- табуретке: между начальником и его подчинёнными поддерживалась видимость демократических отношений. — Вацлав только что сменился, ваше благородие, отдыхать пошёл. Время-то уже позднее…

— Крикни его ко мне!

— Сей минут… Он ещё недалеко ушёл…

Через некоторое время тюремный надзиратель Ранкович без стука вошёл в кабинет начальника.

— Садись, — сказал тот. — Как живёшь, на что жалуешься?

После того случая с побегом заключённого надзиратель неизвестно почему сбрил свои вислые польские усы, и начальник до сего времени не мог привыкнуть к его новому облику.

— Скоро переведу тебя на другую работу. И денег у тебя прибавится, и почёта.

— Дзенькую пана, спасибо… А что такая за работа?

— Скоро узнаешь. Хорошая работа, доволен будешь.

— Я всегда доволен милостями пана начальника. Если пану что понадобится, я всегда…

— Знаю, знаю… С тем беглецом пришлось тебе подрожать, верно?

Не вставая со стула, надзиратель сделал движение головой, словно кланялся.

— Я всегда помню ваше заступничество. Только последний лайдак добро забывает, а я, слава Езусу…

— Ну, какое это добро… Вот переведу на новую работу — тогда будет в самом деле добро.

Начальник помолчал, постукивая пальцами по столу. Надзиратель сидел неподвижно, глядя перед собой преданными глазами. Его тяжёлый квадратный подбородок шевелился, словно он что-то пережёвывал, что-то перетирал крепкими прокуренными зубами.

— Вот что, Ранкович, — сказал начальник, — я хотел бы доверить тебе одно щекотливое дело. Но оно должно остаться в полной тайне. Кроме нас с тобой — ни одна живая душа! Понял?

— Так точно, ваше благородие! — надзиратель вскочил, вытянулся. — Всё, что угодно будет приказать мне пану начальнику, останется в тайне.

Последняя фраза зазвучала несколько двусмысленно: то ли начальник будет приказывать надзирателю, то ли надзиратель — начальнику. Но, вероятно, она просто выражала ревностное желание надзирателя услужить своему благодетелю. И искры в глазах его были, по всей видимости, не насмешливыми, а подобострастными.

— Тогда слушай… В седьмой камере сидит один текинец по имени Берды Аки-оглы. Это — очень плохой человек, опасный для общества. Он совершил большое преступление и, если бы попал в руки своих соплеменников, ему сразу бы голову отрезали. Но он попал в руки полиции, его судили. За такие дела, конечно, надо если не расстреливать, то по меньшей мере в Сибирь ссылать. Ну, а судьи попались мягкие, срок только ему дали. Отсидит своё, выйдет на волю и опять начнёт людей мутить. Понятно?

— Понятно… А что сделал этот лайдак Оглы?

— Много плохого сделал. Жену у знатного человека украл, опозорил человека. Над святым местом, — начальник усмехнулся в усы, — над святым местом надругался. Пять человек убил. Вполне достоин смерти, понял?

— Вы хотите, чтобы я его…

— Нет, самому не надо. Для этого дела надо кого-либо ещё приспособить, из уголовников кого-нибудь. Есть у нас такие?

— Что-то не помню.

— В пятнадцатой камере. По кличке Орёл. Подойдёт?

— Орёл? Он — здоровый парень.

— Вот именно! Я его знаю: он проходил и под кличкой Ворона, и под кличкой Чайка. Для него человека убить — всё равно что подпругу с коня снять. Срок у него большой. Можно пообещать, что скостят срок. Денег пообещай.