Явдат Ильясов - Пятнистая смерть

Так тешился хищник гибелью соперника — хищника сильного.

Под конец лидийца хватил удар. Очнувшись, он проскрипел:

— Теперь, друзья-персы, можете меня сжечь. Хе-хе-хе!

У переправы показался отряд косматых конников в рогатых шапках. То были хорезмийцы. Персы разрушили новый мост, сожгли стенобитные орудия и двинулись домой.

Лидийцы везли умирающего Креза в царской колеснице.

Обгоняя Креза, обгоняя мужей арийских, понуро ковылявших по сыпучим барханам, летела на запад молва о гибели Кира. Она дошла до Варканы, до молодого Дариявуша, сына Виштаспы, и впал в глубокую задумчивость Дариявуш. Она дошла до Хагматаны, до свирепого Камбуджи, и грозно и радостно сверкнул глазами Камбуджи.

И вздохнули облегченно тысячи тысяч людей «от зубчатых скал Памира до Кипра, окруженного со всех сторон водою…»

Михр-Бидада ранили в ногу.

Рана была, видно, не опасной (иначе он давно истек бы кровью), но зато столь болезненной, что как ни пытался молодой перс, он так и не сумел выбраться до утра из-под трупа, лежавшего на нем поперек.

Всю ночь перед глазами Михр-Бидада сновали во мгле взад и вперед сутулые ушастые фигуры гиен, набежавших с дальнего юга. Михр-Бидада тошнило от их утробного урчанья и пронзительного хохота.

Там и тут раздавалось грозное рычание, визг, лай, вой, чавканье и хруст костей. Звери пировали.

По краям котловины мелькали огоньки факелов, слышалось тихое пение должно быть, сакские женщины разыскивали трупы мужей.

«А меня… меня гиена съест, — вздохнул Михр-Бидад. — Фаризад далеко. Кому я нужен, кто возьмется искать дурака Михр-Бидада?»

Он глядел на ущербный месяц и плакал от боли и от печали. Может, и Фаризад, баюкая сына, смотрит сейчас на луну и плачет. И клянет мужа, покинувшего семью ради легкой добычи.

Не меня ты кляни, Фаризад! Прокляни ты навек тех людей, что втравили обманом мужа твоего в дело грязное. Прокляни Куруша — Пятнистую смерть таким проклятием страшным, чтобы жгло оно его в аду три тысячи лет.

Нет, жена, прокляни и меня. За то, что дал себя обмануть чурбан Михр-Бидад. За то, что был он слеп и глуп.

Бе! Перс тут же мысленно махнул рукой. А если б и зрячим, и умным был — что из того? Стал бы слушать Куруш твое «не хочу»? Не пойдешь на войну своей охотой — погонят бичами. Вот и все.

Почему на этой земле человек себе не хозяин?

Сколько неясного, нерешенного останется за черной чертой…

Жаль, что истинная мудрость приходит к человеку только перед смертью. Мало ли времени подумать было у Михр-Бидада раньше? Не думал. Не старался думать. И вот — расплачивается за глупость жизнью.

На заре в котловину слетелась вся крылатая крючконосая, когтистая нечисть, обитающая в Туране. Коршуны. Грифы. Орлы степные. И самые гнусные из их породы — черные стервятники.

Стервятник — птица, притворяющаяся безобидной курицей. И ходит почти так же, как курица, и даже редкий хохолок у него на затылке похож на куриный. Но завидит стервятник падаль — сразу превращается в хищника: ссутулится, выгнет шею, сверкнет глазами и примется, придерживая цепкой лапой, рвать гнилое мясо клювом кривым.

— Так и мы с Курушем, — горько усмехнулся Михр-Бидад. — Притворялись людьми. И одежду человеческую носили, и говорили на человеческом языке. А были — кем были? Стервятниками. Омерзительными пожирателями гнилого мяса.

…Напрасно думал Михр-Бидад, что никому здесь, в пустыне, не нужен и никто не станет его искать.

Одному человеку — чужому — нужен он был не меньше, если не больше, чем верной жене. И чужой человек разыскивал Михр-Бидада с таким старанием, с таким нетерпением, с каким и Фаризад, пожалуй, не искала бы мужа.

«Обидишь кого по ту сторону гор — взыщет по эту».

— А! Наконец-то добрался я до тебя, — услышал Михр-Бидад чей-то знакомый, но забытый голос. — Я приметил еще вчера, где ты упал, — следил за тобой. Но на этой свалке легко заблудиться. К тому же, я ранен в ногу, так что мне всю ночь пришлось где ползти, где ковылять, чтоб к тебе добрести. Ну, верблюд паршивый, узнаешь меня?

Перед Михр-Бидадом, опираясь на дротик и пошатываясь от слабости, стоял, туча тучей, как недобрый дух, дах Гадат.

— Ну, перс, сын перса, арий! — Гадат так заскрежетал зубами, что сломал клык и резец. Он выплюнул зубы вместе с кровью в лицо Михр-Бидада. Хищно пригнулся. Отбросил меч телохранителя в сторону. — Узнаешь? Или забыл «поганого даха», над которым измывался в Ниссайе? Помнишь?! Помнишь, ты ударил меня палкой? До сих пор болит рука. Самая глубокая рана зажила бы за это время, а ссадина — ссадина не проходит! Вот каким вредным оказался твой укус.

Гадат оголил руку и показал персу большую красную ссадину у плеча, слабо сочившуюся сукровицей.

С этой ссадиной были неразрывно связаны все тайные помыслы Гадата, сокровенные желания, поэтому она и не могла зарубцеваться. Кровь, совершая бег по телу и проходя через мозг, отравленный злыми думами о лютой мести, становилась ядовитой и, подступив к ране, вызывала неутихающую боль.

— Болит, — сморщился Гадат. — Как вспомню про тебя — засаднит, заскребет, терпения нету! Да я и не забывал про тебя никогда. Ты думал отколотил даха Гадата, пнул в нос, и — все?! Нет! Дахи не из тех, кого можно толкать и валять безнаказанно. Я глаз не сомкнул с тех пор без того, чтоб хоть в мечтах не содрать с тебя шкуру. А ты, веселый и гордый, знать не знал, что за сутулой твоей спиной неотступно, черной тенью, ходит месть! У, мерзкая тварь…

Гадат задохнулся от злобы, умолк, вытер дрожащей ладонью бледный, вспотевший лоб.

— Сами хуже бешеных псов… и других доводите. Становись на колени, сказал он угрюмо.

И вынул из ножен меч.

— Не могу. Ранен… и вот, труп на мне.

— На колени!!! — разодрал глотку звериным визгом Гадат.

Он вскинул дротик над головой и нанес древком резкий удар по плечу Михр-Бидада.

Одна страшная боль перебила другую. Потрясенный Михр-Бидад напрягся, сбросил труп, опустился на колени.

Гадат смеялся. Захлебываясь и плача, как женщина при встрече с мужем после долгой разлуки. Но взгляд… взгляд у него был не женский — волчий был у даха взгляд.

— Что, арий? Ха-ха-ха! Каешься теперь, пожалуй? «Знал бы — за три хатра обегал бы». Не так ли? «Где там ударить — пятки целовал бы». Не так ли? Так! Все вы так, насильники подлые. Чего только в голову не взбредет, пока сила на вашей стороне! Мяса не давай — дай поглумиться над беззащитным человеком. Ох, какое удовольствие для вас терзать несчастного, у которого руки связаны за спиной! Захватчики проклятые. Не можете сообразить, скоты, что сила не навеки вам дана, что власть приходит и уходит. Вот уж когда возьмут вас за глотку, тогда только и спохватитесь, затылки себе начинаете грызть. Да поздно. Наперед надо было знать: не точи на других нож — сам порежешься. Не обижай — не будешь обижен. Ты о чем думал, сын праха, когда ударил меня? А? Думал — вечно тебе сидеть под защитой зверских законов арийских? А? Но где они теперь? Пришло время — и мы оказались один на один. Зови теперь на выручку Раносбата и других! Не дозовешься. Пропали. Придется платить, брат Михр-Бидад. Верь — я с тебя за все сполна взыщу. Не отвертишься. Или ты воображал, что я бить не умею? Ого! Еще как умею, брат. Да нельзя было тогда. Вот сейчас я тебе покажу, болван, на что способен дах Гадат. Молись, дурак, своему ослиному богу Ахурамазде!

Гадат пнул Михр-Бидада в нос, перс повалился на спину.

— На колени! Руки назад! Говори, скотина — жалеешь теперь, что измывался когда-то надо мной?

— Жалею…

— А! Жалеешь! Жалеешь, когда меч повис над головой. А отпусти я тебя сейчас, да вернись ты домой — еще хуже залютовал бы, наверное!

— Нет. — Михр-Бидад открыто глянул в дикие глаза Гадата. Дах изумленно вскинул брови. — Не из страха смерти я жалею, что обидел тебя когда-то. Смерти не боюсь. Насмотрелся. — Перс кивнул на трупы. — А потому жалею о дурных поступках, что глуп я был — глуп, как свинья.

— А теперь… поумнел? — Гадат удивленно смотрел в глаза Михр-Бидада. А них не было хитрости, обмана, лукавства. Честный взгляд, человеческий.

— Поумнел, да поздно, видать, — вздохнул Михр-Бидад.

— Хм… — Гадат медленно опустил меч. — Какой-то ты новый. Другой. Не тот перс, которого я знаю по Ниссайе.

Михр-Бидад пожал плечами.

— Так уж вышло.

— Вот что, слушай… — Гадат задумчиво почесал голову острием бронзового меча, сморщился, быстро нагнулся, осторожно погладил окровавленную ногу. — Ох! Будто дайв укусил. У тебя тоже нога ранена? Которая?

— Левая.

— У меня, видишь, правая. — Дах усмехнулся. — На двоих, выходит, две ноги. Слушай, арий. Вот, скажем… скажем, ты не умрешь. Будешь жить. Научишься ты когда-нибудь почитать людей? Человека почитать?

Михр-Бидад с грустной улыбкой качнул головой вперед.