Максим Алёшин - Сдвиг

И заговорщики вместе со своими сотоварищами подхватили клич Гимениуса: Йоу йоу йоу! Выкрикивая, кличь собравшиеся сгибали в локте правую руку, опуская локоть вниз делая характерный жест смотрящим вверх сжатым кулаком.

Тем временем колокольцы давали вторую трель, заговорщики вылетали из пентхауса. Разыскав Агуагаву Рочистер, я спешно зацепил на поводок грушу и тоже выбежал на улицу. Корнеплод казалось уже обо всем догадавшись радостно свиристел и звенящим голоском причитал свои вечные фразы Паукараста Паукараста Гимениус смешной смешной!

По жировке городского Журнала гражданского общества в случае экстремальных событий я должен был вместе с другими корректорами заниматься оклейкой тверди, сбор ведущих корректоров был у Центральной Детской Библиотеки. Туда мы с Паулем безо всяких хлопот добежали буквально за пятнадцать минут. У колонн Библиотеки уже собралась внушительная толпа, человек 30 примерно. В наши задачи входила оклейка земли старыми литературными газетами. Всем известно, что прохождение тмецов, теней и муаровых корневищ через газетный шрифт невозможно, поэтому в места, где произошло естественное или искусственное оголение грунта, либо ослабла клейка, либо по каким непонятным причинам вовсе не была проведена шрифтовая защита — кидали нас гражданских ополченцев. Среди корректоров разных степеней значимости я заметил несколько довольно занюханного вида бильд редакторов и даже пару поэтов, поэты, правда, были авангардные с нулевыми уровнями, о том свидетельствовали пустые кармашки накладных знаков отличия. Видать совсем дела плохи, если таких лохов тянут в оклейку.

Выбрав телегу поустойчивей расписавшись в журнале прибытия, я усадил Пауля на внушительную стопу газет, и мы покатили в квартал 13Б. Предстояла упорная и тяжелая работа. Вечер только начинался. Сутки уже давно не были 24 часовыми, за последнюю неделю временной пузырь раздулся до неимоверных размеров. Сначала к каждому дню прибавлялся час другой, что было не критично. К концу недели время окончательно впало в медлительную агонию — сутки раздулись на столько, что в каждом дне насчитывалось не менее 45–50 часов.

Кривые петляющие улочки напомнили мне, мы на месте. Я прислонил телегу к городской световой мачте, подвинув Пауля, который мирно дремал на газетах, уселся рядом и достал походные бумажные ножницы. Для того чтобы увидеть проблемные места мне понадобятся очки. Распаковав лист толстенной Кашпейской голубой, я нарисовал прелестную оправу в стиле рей-бан.

— Лосёк, Лосёк, Лосёк! Лосёк — проснись сукин сын очнись, да проснись же, наконец, прошу тебя, очнись! Лосек миленький подъём, подъём!

Смутно, сквозь клубящийся зеленоватый туман я с трудом различал очертания Тима Рода. Он бесновался и орал, что было сил, да к тому же со всей дури молотил в какие-то обширного диаметра тазы и кастрюли. На самом деле я толком не слышал весь этот гам и крики, уши мои заложило и обволокло невидимой звукопоглощающей ватой. Зеленоватый туман в моем сознании раздражал, и вроде даже не зеленоватым он был, а каким-то желтым. Мне казалось, что меня кто-то несет и все ближе и ближе подносит к источнику шума и гама. Меня раскачивали волны, и несли постепенно и вальяжно, словно по течению неведомой и очень медленной реки прямиком к беснующемуся с кастрюлями Тиму Роду. Желтый туман пульсировал дутыми объемными образованиями, но было заметно, что клубы редеют и растворяются в прозрачной обыденности. Шпык и туман пропал, и я вздрогнул, потому что звук, который издавал кастрюлями Тим, внезапностью своей испугал и оглушил меня. Бам, бам, бам, бух, бух, бух, да-бух, да-бам, бам-бам, бух-бух, бам-бам.

— Стой! Прекрати Тим, ты, что ли совсем сбрендил мой внутренний приятель! — сердито сказал я, и заметил, что голос мой стал каким-то хриплым и незнакомым. Я с трудом открыл глаза и растерялся.

Моему взору открылись крыши зданий и верхние этажи строений, похоже, я лежал на спине и, покачиваясь в такт нестройным шагам, плыл над дорогой. Пощупав поверхность под собой, почувствовав, что-то твердое как камень и теплое я повернул голову влево и увидел малыша Пауля. Он сидел на плоской, похожей на увесистый кирпич, слегка мохнатой голове животного, две таких же головы были справа и слева от земляной груши. Тут до меня начало доходить, что это за качающаяся колыбель подо мной, и три мохнатых головы на жилистых окаменевших шеях, несомненно, это были три упитанных ореходонта. Спины их были соединены между собой плоскими костяными наростами, наподобие конструктора лего сконструирована подо мной походная кровать носилки. Невольно я испугался, и это сразу заметил Пауль, он энергично застрекотал: Паукараста-паукараста, Лосек хороший, — и нежно посмотрел на меня своими четырех дольными глазами.

— Не пугайся корректор ореходонты наши друзья — перевел речь Пауля Тим Род у меня внутри.

— Ты понимаешь язык Агуагава Рочистера Золотистого? — с недоверием посмотрел я на Тима. Мальчик уже давно убрал с импровизированной сцены тазы и кастрюли, и, принарядившись в желтый смокинг в мелкую черную рыбку и неуместные калоши с красной оторочкой, стоял, облокотившись на хрупкую библиотечную этажерку. Этакий замшелый поэтик на провинциальных чтениях, в руках Тим держал тоненькую брошюрочку, название которой я, как ни силился прочесть не мог. Сказывалось утомление от небытия.

— Что случилось, почему я тут на носилках из ореходонтов, что произошло, может мне кто-нибудь внятно объяснить — конечно, я обращался больше к Паулю, чем к Тиму, мальчик, честно говоря, уже порядочно меня довел, пока его не спросишь пять раз он видите ли будет молчать.

— Паукараста Паукараста — корректор хороший — защебетал с довольным видом Пауль и повернулся ко мне спиной.

Вот тебе на, какое неуважение, надо признаться чувствовал я себя прескверно, но усталость и тупая боль быстро отступали, я ощущал прибытие энергии, будто меня словно электрическую игрушку подпитывали провода. А так оно и было, я с удивлением обнаружил, что буквально весь испещрен мелкими корешками, которые тянулись от Пауля и присосались ко мне по всему телу, некоторые корешки уже стали тонкими и сухими их можно было обломать безо всякого вреда для здоровья, другие же ритмично пульсировали.

— Да что тут, черт возьми, произошло, хватит мучить меня загадками, Тим!?

Тим поднял голову от брошюрки и спокойно сказал:

— Пауль говорит, и я тому свидетель, что было жарко, но страшное позади, тебе не о чем беспокоиться, все под контролем шеф и все по графику. Лексикон Пауля состоит буквально из 10 слов, и некоторые из этих слов ты много раз слышал. Это его вездесущая паукараста-паукараста, для обычного человека это набор бессмысленных повторяющихся словоформ, ну а для тех, кто умеет слушать по-настоящему (тут он, вероятно, намекал на самого себя) разница между первой паукарастой и следующей за ней очень велика. Дело в том, что в межбуквенных пространствах диалекта земляной груши находятся едва заметные заархивированные слова, человек их не слышит, буквы сохранены в ультразвуковом спектре. Ты услышал всего четыре паукарасты, а смысла там, на целый абзац, это ясно для тех, кто рубит в …

— Да хорош, ты уже надоел мне с выпендрежом своим, понял я, понял у тебя меховые наушники на голове и ты все понимаешь, что Пауль говорит, что произошло, мне скажи!

— Я сейчас обижусь — пробурчал Тим, но не ушел. — Там, на площади, когда ты сделал бумажные очки и надел их, то ты увидел много разного, чему сам был не рад, и что могло погубить и тебя, и меня естественно, и даже Пауля. Но Пауль-то он только с виду будто бы спал, но это было не так! Пауль походу уже давно призывал сюда ореходонтов, которые и пришли нам на помощь в самый нужный момент, ты сражался, как настоящий воин, и пару дюжин тьмецов уложил собственноручно, лихо ты им тухлые их головы поотсек! Все газеты, газеты обоюдоострые, но тьмецов было слишком много, и тут объявились ореходонты и стало по настоящему жутко. Ореходонты устроили тьмецам настоящую кровавую баню. Головы летели в разные стороны, кеды и капюшоны всмятку разлетались, а ты весь был в ядовитых гименаидных тьмецовых щупальцах, тебе нехило досталось, они почти достали тебя…

— Охренеть, почему же я не помню этого, — возник у меня естественный вопрос.

— Сожрали они твои воспоминания, тьмецы всегда обгрызают воспоминания у своей добычи тебе еще повезло, Пауль рассказывал, бывали такие случаи…

Тут я опять прервал словоохотливого парня в желтом смокинге и стал рыться в карманах в поисках хронометра. Пауль заметил моё копошение и опять залился своей неизменной паукарастой. Со слов Пауля в переводе Тима, временной пузырь раздулся основательно, но причин для беспокойства нет, у Черного Автобуса Жизни мы будем во время, и теперь наша когорта из ореходонтов следует строго по намеченному плану. Очистившись окончательно от восстанавливающих меня кореньев Пауля, я поднявшись из положения лежа — сел, благо заботливые ореходонты уже успели нарастить на спинном костяном помосте некое подобие спинки с поручнями, как у натурального кресла, заботливые какие. На горизонте показался ЧАЖ, и небольшое скопление граждан входящих в группу заговорщиков Гимениуса. Хронометры показывали 44.50, день действительно растянулся на 45 часов, странно, но спать не хотелось, и пить не хотелось, меня наполняла энергия и бодрость, глядя на светящиеся в полумраке затылки ореходонтов, я вдруг вспомнил про Желтецов, про инцидент у водопоя и мертвых агуагава рочистер золотистых, которые повисли на телескопических рогах ореходонтов. Странно устроен мир подумалось мне, одним уготованна трагическая участь, другим же ореходонты и жизнь спасли и стали настоящими друзьями.