Аркадий Крупняков - Вольные города

Касимовские татары, увидев митрополита, бросили готовить оружие, плевались во все стороны. Мурза Латиф, тайный недруг Шигалея, посланный в его войско специально, чтобы упреждать Саип-Гирея о намерениях Москвы, уже совсем было подготовил всадника в Казань. А как узнал, что с русскими приехал поп, пре­дупреждать казанцев раздумал и ушел спать.

Когда Даниил вошел в покои, хан лежал под тремя одеялами, стонал и кряхтел.

—     Прости меня, владыка, что в постели встречаю столь поч­тенного гостя. Болен я, ой как сильно болен!

Митрополит ухмыльнулся и присел на скамью около кровати. Монах Шигонька встал за его спиной. Даниил долго и молча гля­дел на хана, потом грустно произнес:

—     По глазам вижу, хан, что занедужил ты сильно.

—     Слаб я стал, — тихо простонал хан.—Веру вашу принять бы­ло обещал, да, видно, поздно. До весны, пожалуй, не доживу. Вот и текие выстроил, могила готова, придется умереть в своей вере. Уж ты прости, владыка.

—     Бог с ней, с верой. Тебя жаль. Ты для великого князя в лю­бой вере брат. Большую надею он на тебя питал в деле предстоя­щем, да, видно, не велел бог.— Даниил перекрестился, притворно вздохнул и, повернувшись к Шигоньке, тихо молвил:

—     Иди-ко, чадо, во двор, скажи сотенному Ивашке, чтобы он скакал обратно в Москву, к князю. Пусть скажет, что хан тяжко болен и казанский поход вести немощен. Пусть шлет другого вое­воду.

Шигонька молча поклонился и шагнул к выходу.

—     Подожди, монах, поход на Казань поведу я!

—     Ты же умирать собрался, хан, — митрополит прищурил гла­за,— и уж текие выстроил.

—     «Текие, текие»! Хана в мавзолей кладут после смерти, а умирает хан в седле. Вот приведу войско в Казань...

—     Лежа на постели?

—     Фу, пустая башка! — Хан хлопнул в ладоши, вбежал слу­га.— Подай мои лучшие одежды, скажи моим аскерам, чтобы го­товились в поход, подавай угощение на стол. Ты что, не видишь, дорогие гости приехали.

—     Ты, владыка, и вправду святой человек! — воскликнул хан, когда сели за стол. — Исцелил меня, сразу из могилы поднял!

—    Все в руках божьих, великий хан. Стало быть, приведешь ты рать под Казань, а потом что?

—     Дам одну ночь отдыха, а на заре налечу на город и разнесу его на концах копий!

—     А потом?

—     Саип-Гирея на кол, крымцев всех выгоню...

—     А они соберут всю черемису горную и луговую — да тебе по загривку. Опять в Москву бежать придется.

—     Этот народ Казань с двух сторон сторожит. Ты верно ска­зал — они покою не дадут.

—            Сколько раз наши воины входили в Казань? Много раз. А оставаться там не оставались. Почему сие? Да потому, что опоры вокРуг мало- Почитай, совсем нет опоры-то. И порешил вели- и нязь на совете сей поход сделать с особым умыслом. Боль- ую рать повел он сам, и воины уже в пути. Пусть о ней казанцы .ют и 33 неи следят. А ты, хан, бери своих воев, сажай на ко­ей, ну и для наших двух сотен лошаденок найдешь, да и поезжай *азань- °Р°Д малость повоюй, для прилику. Татары тебя ото-

т и успокоятся. А в эту пору великий князь на них навалится.

ПРИДИ киТ0МУ месту, где Сура встречается с Волгою, и без по- х починай строить крепость. А построивши — держи ее до при­хода большой рати.

А вдруг я налетом Казань взять сумею? Тогда как? — спросил хан.

Времена иные настают, хан, и воевать надо по-иному. Сей­час налеты пора бросить. Ногой твердой на казанскую землю надо вставать, крепости свои вокруг Казани строить. Тогда не страшно будет и копье поднять.

Хан долго молчал, потом сказал:

Какой хороший воевода пропал!

— Где? Когда?

Про тебя, владыка, говорю. Зачем ты попом стал, непо­нятно.

Кесарю кесарево, богу богово — слышал такие слова?

Слышал, владыка, слышал. Пойдем посмотрим на моих джигитов.

Вечером Ивашку позвал Шигалей и сказал, чтобы воины выбрали из ханского стада по хорошей лошади и готовились к кон­ному походу. Воеводой будет сам хан, и пойдут они через неделю.

В КАЗАНИ

Саип-Гирей метался по комнате, будто барс по клетке. Сейчас, когда дорога каждая минута, хану не с кем посоветоваться, не на кого опереться. Его верный нуратдин мурза Кучак, как на зло, уехал из Казани и застрял где-то, старый шайтан!

Плохо быть владыкой чужого тебе народа. Если бы Самі был и Крыму, разве он ждал бы сейчас этого ободранного волка Ку- чака. Он созвал бы Диван, и все мудрые и знатные думали бы, как помочь беде. А здесь...

Здесь только Кучак нужен хану. Много умных и благородных ИпЛ к тРона’ но ни одному, кроме Кучака, верить нельзя. Вот . у а1’ светлая голова, смел, прям. Но разве не видит Саип-

р и, что улат втайне радеет Москве? Или мурза Чура. Истый казанец и крымцев ненавидит. Только один Кучак. Тот сам из Крыма, в Казани живет давно, его умом и силой крымские Гиреи сумели пробраться к Казанскому престолу. Аллах знает, что было

бы сейчас с Саипом, если бы не джигиты Кучака да не крымское войско. Казанцы живо бы выгнали Саипа из Казани.

Дело к тому и идет, не зря хану так скоро понадобился ум мурзы.

Хан открыл дверь, крикнул:

—     Во все ворота города передайте мое слово: как приедет мур­за Кучак, пусть немедля идет ко мне!

Последняя предутренняя звездочка погасла над лесом. На до­рогу незаметно вышел рассвет.

Мурза Кучак едет впереди, за ним джигиты.

Скоро с востока поднялось сияющее солнце — и показалась Ка­зань. Город раскинулся вдоль высокого холма. В отблесках сол­нечных лучей минареты пылали, будто свечи. К небу поднимались столбики дымков. Над рекой Казанкой угрюмо возвышались тем­но-красные стены крепости. Широченные круглые башни с ворота­ми стояли на страже города.

Около Муралеевых ворот остановились. Группа джигитов вы­ехала вперед, всадник постучал в ворота черенком нагайки.

Окно открылось, грозный голос спросил:

—     Кто?

—     Мурза Кучак! — выкрикнул всадник, и ворота тотчас откры­лись. Стражник, когда мурза проезжал мимо, приложил руку к голове и груди. Кучак натянул поводья.

—     Слово хана, да продлит аллах его могущество.

—     Говори.

—     Саип-Гирей в великом гневе. Три дня ищут тебя по его во­ле и не могут найти. Поезжай в его дворец немедля. Так повелел великий и несравненный.

Мурза хлестнул коня и поскакал ко дворцу хана.

У входа во дворец мурзу встретил его сын Алим,или Кучак-ог- лан, что означает младший. Во время отъездов отца Алим оста­вался за нуратдина, хотя хан не доверял ему ни важных поруче­ний, ни больших тайн.

Сойдя с коня и отослав джигитов, мурза, не ожидая обычных приветствий, спросил:

—     Зачем так скоро стал я нужен хану?

—     Хан в тревоге и не говорит причину гнева,— ответил Алим.

—     Что-нибудь случилось?

—     Из Бахчисарая прибыл Сафа-Гирей и привез печальную весть: крымский хан Магмет-Гирей убит.

—     Кого великий султан поставил вместо него?

—     Саадет-Гирея.

Мурза плюнул и зашагал медленно в сторону дворца.

—     Тебе пора быть умным, Алим. Даже малый ребенок, зная все, что ты сказал мне сейчас, понял бы причину тревоги хана.

—     Только аллах знает, что на уме великого.

—     Думать надо! Разве ты не знаешь, что Магмет-Гирей и наш повелитель Саип-Гирей — братья, рожденные одной матерью, вто­рой женой хана Менгли, да будет мир с ними обоими.

—    Знаю, отец.

—    А трон Казани держится на копьях крымских воинов.

—     Все так думают, отец.

—     Но теперь Магмет убит, и ханом в Крыму стал Саадет. Те­перь он распоряжается войском, которое держит трон.

—     Но Саадет тоже брат Саип-Гирея.

—     Не совсем. Саадет рожден от третьей жены Менгли, да бу­дет мир с ними обоими, и ненавидит Саипа. Ты понимаешь, поче­му теперь появился здесь Сафа-Гирей?

—     Он... он...

—     Он тоже, как и Саадет, рожден от третьей жены Менгли. И я совсем не удивлюсь, если узнаю, что Сафа привез не только весть о смерти старого хана, но и повеление нового о выводе из Казани крымских аскеров. Ты видел Сафу?

—     Да, отец. Он совсем молод, почти мальчик.

—     О, эго хорошо, когда хан молод...

—     Ты думаешь Сафа будет ханом?

—     На все воля аллаха, сын мой,—сказал Кучак.— Ты дальше не ходи. Иди домой, там увидишь девушку, которую я привез. Прикажи одеть ее в лучшие одежды и жди моего слова.

—     Будет так, отец,— сказал Алим и вернулся назад.

Хан Саип-Гирей лежал в кофейной комнате и грыз янтарный мундштук кальяна. В комнату вполз слуга и, уткнув голову в пыль­ный ковер, проговорил глухо: