Аркадий Крупняков - Вольные города

Хан Саип-Гирей лежал в кофейной комнате и грыз янтарный мундштук кальяна. В комнату вполз слуга и, уткнув голову в пыль­ный ковер, проговорил глухо:

—     Мурза Кучак просит позволения предстать перед гобой.

—     Пусть войдет! — крикнул хан и сел на подушки.

Мурза вошел твердым шагом, остановился посреди комнаты, низко склонив голову.

—     Дошло до меня, великий хан и справедливый повелитель, что ты хотел видеть своего слугу. Я здесь, и да будет славно в ве­ках твое имя.

Гирей сидел молча и руки для поцелуя, как он это делал обыч­но, не протягивал. Лицо его было мрачно и недовольно. Наконец он заговорил, как бы про себя:

—     Когда в ханстве мир и благоденствие и когда дела ханства, словно лодку, идущую по течению, вести легко и просто — мои слу­ги надоедливо путаются под ногами и день и ночь. Они непрестан­но мелькают перед глазами, и тогда я знаю, что вокруг все спо­койно. Но настанет миг—и слуг нет. Они исчезают, прячась по углам, и гогда знай, ведущий лодку царства, что впереди пороги и водопады, что скоро с небес грянет гром.

—    Клянусь аллахом — я не из их числа! — воскликнул мур­за.— Если бы я знал, что моему повелителю грозит беда, я не ото­шел бы ни на шаг от его дворца. Но неделю назад и сейчас я не вижу причин для тревоги.

—    Да?! А ты знаешь, что любимый брат мой убит?

—    Все мы поистине принадлежим аллаху, к нему и возвра­щаемся.

—    Но вместо него на трон сел Саадет, и я уже получил пове­ление отправить все крымское войско из Казани под его руку.

—    Может, у Саадета в том нужда есть? Пусть берет войско. У тебя, великий и мужественный, останутся твои верные джиги­ты. Над ними Саадет не властен, они мои и перервут глотку каж­дому, кто посягнет на твою священную жизнь.

-—Ия так думал три дня назад. Но сейчас стало мне известно, что на Волгу пришла русская рать в огромном числе и скоро будет под Казанью. Что я сделаю с ней, если крымские воины уйдут от меня? Я верю тебе и твоим джигитам, но разве смогут они оборо­нить Казань от более ста тысяч русских воинов?

—    Ведомо ли тебе, пресветлый, кто ведет русскую рать?

—    Сам князь и воевода Вельский...

—    Позволь сказать, мой повелитель.

—    Говори.

—    Вручи свою судьбу всевышнему, и он поможет тебе. Ты го­воришь, русская рать многочисленна? Знай, великий, в этом наше спасение.

—    Мой ум не постигает твоих слов. Говори яснее.

—    Казань выдержит осаду русских, если их ведёт такой не­решительный воевода, как Иван Вельский. Город наш укреплен сильно. Мы продержим русских у стен месяц, и они пожрут вок­руг не только траву, но и деревья.

—    Ты прав, Кучак. Прокормить сто пятьдесят тысяч человек русские не смогут и уйдут обратно. Тогда я покажу этому криво­бокому ишаку, моему братцу Саадету, что смогу удержать казан­ский трон и без его помощи. Я прославлю свое имя тем, что удер­жу громадную рать горсткой джигитов.

" — О венец мудрости, выслушай еще один совет. Надо послать гонца к черемисам, пусть они почешут русским спину и заодно уз­нают, не подвезли ли неверные запасы еды в какое-нибудь близкое к Казани место.

—    Ближе Нижнего Базара русским запасы делать негде.

—    Все же, великий хан, надо узнать.

Саип хлопнул в ладоши, вошел слуга.

—    Позови сюда Япанчу! Есть ли новые вести о русских вой­сках?— спросил хан, когда Япанча вошел и поцеловал край его одежды.

—      Русские сели на лодки и вторые сутки идут к Казани. И еще узнали наши люди—там, где Сура впадает в Волгу, появился Шахали.

Хана словно укололи иголкой. Он вскочил с подушек, подбежал к Япанче и, ухватив его за грудь, притянул к себе.

—      Что он там делает?

—      С ним много войска. Может быть, они хотят строить кре­пость. Есть слухи, что там они будут хранить запасы еды и оружия.

—      О презренный из предателей, грязнейший и ничтожнейший из них! Он снова встает на моем пути. Если он построит крепость па Суре, то тогда все твои советы, мурза, ишаку под хвост. Мы не выдержим осаду! Ты, Япанча, иди, следи за русскими, чаще до­носи мне.

Япанча вышел. Кучак задумчиво глядел в окно на белые гру­ды облаков, теснившихся на голубом небе.

—      Что теперь скажешь, мурза Кучак?

—      Мой ум бессилен давать дальнейшие советы. Настало такое время, когда решения можно принимать только самому мудрому, самому блистательному уму в ханстве. Говори, мой господин, я слушаю.

—- Да будет так, как повелеваю я! — хан снова сел на подушки и начал говорить слова, которые, видимо, не раз обдумывал: — Завтра часть наших джигитов, самую маленькую, мы оставим Са- фе-Гирею и посадим его на трон. Сегодня же выполним волю ха­на Саадета — войско пошлем в Крым. Я уступаю место Сафе и уезжаю домой.

—      Твое решение мудро! — воскликнул мурза.

—      Ты думаешь? А не скажет ли мой брат Саадет, что я трус?

—      Если скажет, то ты ответь, что не знал о русской рати, про­сто мудро понял его повеление и свято исполнил. Разве Сафа пос­лан сюда не на твое место? Ты просто разгадал намерения хана и ушел из Казани.

—      Верно, Кучак! Ты по-прежнему читаешь мои мысли. Нам не могут сказать, что мы бросили Сафу на съедение русским, ибо мы сделали, что могли. Мы поделились с ним джигитами — единствен­ной защитой, что у нас осталась.

—      Великодушие твое истинно велико, честность изумительна. Кто будет нуратдином джигитов, оставленных в Казани? Может, полезно остаться мне?

—      Ты будешь нужен в Крыму. Неужели мой верный мурза ду­мает, что в Бахчисарае я вечно буду глодать кости после Саадет- Гирея? Я опустошу всю казанскую казну и куплю всех сторонников моего любимого брата и сам займу его место. И ты мне поможешь. А здесь оставь Алима. Пусть он завоюет расположение молодого хана. Это пригодится нам, когда мы сядем на трон в Бахчисарае.

—     Ты воистину мудр, хан.

—     Пусть воины выступают в поход сегодня же.

—     Исполню, великий.

—     А завтра утром созовем Диван.

Шестой день Сафа-Гирей живет в Казани. Передав скорбную весть о гибели хана и повеление насчет войска, он стал усиленно искать себе преданных друзей. Он понимал, что Саип без боя трон не отдаст, и потому Сафе нужны были недовольные ханом люди, на которых при случае можно было бы опереться.

Но о его тайном намерении догадывались все, и потому все из­бегали близкого знакомства с ним. Сафа удивлялся, получая на приглашение посетить дом, где он остановился, вежливый отказ.

Но сегодня под вечер Сафу ждала неожиданная радость. К не­му подошел юноша и, улыбаясь, сказал:

—     Я вижу, благородный Сафа-Гирей пребывает в скуке?

—     Да, мне невесело, юноша... не знаю, как тебя зовут.

—     Мое имя Алим. Мой отец нуратдин хана.

—     А-а! Я рад встрече с тобой. Твоего отца я знаю, он великий воин. Где ты был раньше?

—     Много дел,— уклончиво ответил Алим.— А теперь я свобо­ден, и можно повеселиться. Хочешь, ради знакомства я подарю те­бе девушку? Мы проведем вечер в усладах и веселии.

—     Девушку? А она хороша?

—     Она стройна, как серна. Губы словно кораллы, а зубы буд­то жемчуг.

Сафа-Гирей слушал Алима и думал: «Вот радость — я повесе­люсь и заведу дружбу с человеком, который будет мне полезен».

—     Мой дом всегда открыт для тебя. Когда придешь?

—     Как только стемнеет,— ответил Алим и, тряхнув шапкой черных волос, исчез во дворце.

От выпитой бузы, от неожиданной удачи Сафа-Гирей весел и радостен К нему в дом, в гости пришел не только Алим, но и его отец. Хоть немного прожил в Казани Сафа, однако узнал, что мур­за Кучак-— после хана второй человек в царстве. Если мурзу пе­ретянуть на свою сторону, Саипу на престоле не удержаться. По­тому Сафа весел и доволен. Мурза привел с собой танцовщиц, и они дважды тешили душу Сафы великолепными танцами.

Когда танцовщицы удалились, Кучак сказал:

—     Ты знаешь, несравненный друг мой, что повеление хана Саадет-Гирея исполнено — войска еще вчера ушли в Крым.

—     Знаю, благороднейший,— ответил Сафа.

—     Знаешь ли, мой юный друг, что теперь у Саип-Гирея нет ни­какой защиты, кроме его джигитов, которые под моей рукой?

—      И это знаю.

—      Теперь я хочу спросить — не повелел ли великий хан Кры­ма, да продлит аллах его дни, исполнить тебе нечто другое, что не написано в приказном ярлыке?

—      Отрывать джигитов у Саип-Гирея мой хан не волен — они не его.

—      Я говорю о другом!

—      Разве в приказном ярлыке что недосказано?— улыбаясь, произнес Сафа.

—      Это так, моя душа. И хан Саип-Гирей и весь Диван это по­няли.