Анри Труайя - Крушение

— Я вас оставляю!

— Ты идешь в контору? — спросила Мадлен.

— Да. Я даже решил прогуляться пешком, погода прекрасная!

Филипп пошел к двери, и тут в спину ему прозвучал голос Даниэля:

— Я тебя провожу, папа!

Филипп взглянул на сына с раздраженным недоумением. Он бы предпочел пройтись по улицам в одиночестве, отдавшись своим мыслям. Но как откажешь Даниэлю?..

— Что ж, тогда пошли, — буркнул он.

Улица приняла их в шумные, залитые солнцем объятия. Они выбрали тенистую сторону. Мимо них, в жарком облаке выхлопных газов, тянулся плотный поток машин. На набережной движение ускорялось. Они перешли на противоположную сторону и пошли вдоль парапета, нависавшего над Сеной. У воды прохожие мгновенно превращались в праздных гуляк. Юноши в рубашках с расстегнутым воротом, девушки в светлых нарядах — какими же радостно-дерзкими выглядели эти существа в легкой летней одежде! Филиппа поражала их молодость и беззаботность. Чудовищное безразличие всех к несчастью каждого отдельно взятого человека, думал он, вот необходимое условие выживания в этом мире. Впрочем, сам он как раз предпочитал подобную природную бесчувственность фальшивому состраданию некоторых своих знакомых. Придя на работу на следующий день после похорон, он отказался принимать посетителей, чтобы избежать выражения соболезнований, и сидел в кабинете один, изучая дела и делая пометки. Только работа способна излечить его от изнуряющего душу отчаяния. А еще, может быть, Кароль.

Как всегда, вспомнив о жене, Филипп ощутил мгновенную легкость. Если бы только она дала о себе знать! Ну почему он не попросил ее мюнхенский адрес! А ведь знал, как она необязательна, как не любит писать… Ему всегда приходилось брать на себя инициативу, тормошить ее… Да, в ее молчании есть что-то ненормальное. Рихард Раух наверняка пытается удержать ее в Германии. Обхаживает вовсю, расточает обещания, используя ситуацию и то, как падка Кароль на комплименты и внимание. А он, Филипп, заперт в Париже и не может противостоять соблазнителю — ни словом, ни хотя бы букетом цветов! Нет, невозможно! Кароль — разумная женщина. Не он ее позвал, она сама пришла к нему! Он должен верить, завтра, конечно же, придет письмо!

Филипп непроизвольно распрямил плечи, выпятил грудь. Город — светлый, радостный, продуваемый легким свежим ветерком, сметавшим пыль, шелестевшим в листве, — укреплял его в решении жить дальше. Он зашагал быстрее, плечом к плечу с сыном. Ну почему рядом с ним сейчас Даниэль, а не Жан-Марк? Он хотел бы любить их одинаково сильно, но это было невозможно. Особенно теперь! Все в Даниэле раздражало Филиппа — симпатичное, славное лицо, прямодушие, благородная наивность. За десять минут они не нашли, что сказать друг другу. С Жан-Марком все было бы иначе. Какими долгими бывали когда-то их беседы! Все было интересно Жан-Марку — искусство, литература, политика, юриспруденция… Он был особенным, его мальчик, ему была уготована исключительная судьба. «Я не сумел его понять, — с горечью думал Филипп. — Выходил из себя по пустякам. Даже эта история с Кароль!.. Какой банальной она кажется сейчас, перед страшным холодом утраты! Ничто, кроме смерти, не должно было развести отца с сыном. А я прогнал Жан-Марка, отрекся от него из гордыни. Он был жив, а я обращался с ним, как с мертвым. Похоронил его прежде времени. Единственное утешение теперь — говорить о нем. Но с кем? С самим собой!.. Как ничтожна жалкая круговерть жизни!»

Они остановились перед мостом у площади Согласия. Машины тормозили на красный сигнал светофора. Филипп и Даниэль перешли проезжую часть. Поодаль, на мосту Александра III, статуи сверкали сквозь листву деревьев, как золотые самородки.

— Хочу сказать тебе кое-что, папа, — тихо проговорил Даниэль.

— Да?.. — рассеянно отвечал Филипп.

— О том, что буду делать в будущем… Я много думал… И решил бросить философию…

— И чем же ты займешься?

— Буду сдавать на юриста.

Филипп с удрученным видом покачал головой.

— Меняешь планы, как сорочки! Я думал, ты обожаешь философию!

— Это так и есть.

— Полагаешь, придется слишком долго учиться?

— Нет, дело не в этом…

— Тогда в чем же?

— Ну, как тебе объяснить? Философия — игра ума. Она совершенно оторвана от реальной жизни. И потом, Жан-Марк учился на юридическом… Ты собирался взять его в дело… Теперь это невозможно, и вот я подумал, что должен… ну, что так будет правильнее… — Его голос срывался. Он замолчал, нахмурился.

Филипп заговорил, преодолевая неожиданное волнение:

— Прекрасно, — вздохнул он. — Как ты понимаешь, я возражать не стану!

Он думал про себя: «Какой он безвольный! И слишком чувствительный! Чтобы угодить мне, отказывается от того, что любит, рискуя испортить свое будущее. На его месте, даже если бы отец умолял меня выбрать другую профессию, я бы не уступил!»

Они пошли дальше в молчании. Филипп говорил себе, что должен поблагодарить сына, показать, как он тронут его вниманием, но не мог. В его глазах подобная доброта граничила с глупостью. Дойдя до площади Франциска I и остановившись перед дверями конторы, он проговорил наконец:

— Я рад твоему решению, Даниэль. Ты скоро поймешь, что юриспруденция — живое, захватывающее дело… И в ней полно философии!

Он дружески похлопал сына по плечу. Сияющий Даниэль схватил руку отца, с силой пожал, глядя ему прямо в глаза, — словно приносил присягу.

Расставшись с Филиппом, он с гордостью прочел на медной табличке справа от входа название «Юридическая контора Эглетьера» и с чувством выполненного долга зашагал прочь. Принесенная жертва доставляла радость. Мечтая стать преподавателем философии, он думал лишь о том, чтобы продлить наслаждение туманными умствованиями, не заботясь о процветании близких. Манкировал обязанностями мужа, главы семьи, забывал о каждодневной жизни. С этим покончено! Отныне на него можно полностью положиться! Даниэль ощущал себя чистым, надежным и полезным существом. Отец, конечно, все еще слишком потрясен гибелью Жан-Марка, чтобы до конца оценить обязательство, взятое на себя его младшим сыном. Позже он поблагодарит Даниэля за то, как сдержанно и вовремя он пришел на смену старшему брату.

Легкое облачко закрыло солнце, но настроение Даниэля осталось радужным. В раненой насмерть семье он один был в состоянии перебороть наваждение несчастья. Он вернет им всем вкус к жизни. И прежде всего — отцу. Внезапно Даниэль вспомнил о Кароль, о том, как она стояла в церкви, за колонной. Он никому ничего не сказал тогда. Возможно, то был добрый знак? Раз Кароль захотела прийти на службу, значит, она все еще ощущает себя членом семьи. И сожалеет об уходе из дома. При создавшемся положении лучше будет, если она вернется. Как бы там ни было, они счастливо жили в пору ее «царствования». Даниэль был совершенно убежден, что отец страдает из-за этого разрыва. Некоторые люди предпочитают плохие отношения полному отсутствию таковых. Освободившись от цепей зависимости, они падают в пустоту. Размышляя таким образом о важной роли женщины, дающей мужчине полноту ощущения жизни, Даниэль оказался перед собственным домом, не заметив, что прошагал пол-Парижа пешком. Между тем в голову ему пришла захватывающая мысль: он отправится к Кароль — с Франсуазой или с Маду, опишет ей, в каком ужасном состоянии находится отец, и приведет ее обратно на рю Бонапарт. Это будет высокая дипломатия.

До крайности воодушевленный своим планом, Даниэль, как на крыльях, влетел в свою комнату. Даниэлы с Кристиной не было. Он постучал в дверь Мадлен — никого. Его внимание привлек стук пишущей машинки в гостиной. Франсуаза работала за журнальным столиком, сидя лицом к открытому окну.

— Куда все подевались? — спросил Даниэль.

— Дани отправилась на прогулку с Кристиной. Мадлен ушла вместе с Аньес.

— С Аньес? Зачем это?

— За покупками, наверно.

Он рухнул в кресло, расстегнул ворот рубашки и ринулся в бой:

— Знаешь, кого я видел в церкви, тогда, на службе? Кароль!

Франсуаза резко обернулась к брату. Лицо ее закаменело.

— Что ты сказал? И она посмела?!

— А почему бы и нет? Кароль выглядела такой потерянной! Смерть Жан-Марка наверняка стала для нее ужасным ударом!

— Ну еще бы!

— Не думаю, что папа ее видел. Ему было бы приятно узнать, что она приходила. В душе он все еще ее любит. Да и она его тоже… Иначе не явилась бы на похороны. По-моему, она легко даст уговорить себя вернуться!

— Да о чем ты говоришь? — пролепетала Франсуаза. — Ты хочешь, чтобы она вернулась сюда, чтобы жила с нами?

— Ну… да… а что такого?

— Ты просто рехнулся.

Возмущение сестры внезапно взбесило Даниэля. Она всегда терпеть не могла Кароль. Давняя, ни на миг не угасающая женская ревность, когда из-за каждой промашки и мелочи вспыхивает опустошительное пламя!