Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

— Нет. Домой я не пойду.

— А куда же ты пойдешь?

— К подруге. Поживу недельку… А потом с ребятами двинемся куда-нибудь, в теплые края.

— Ты же только что сказала Дику, что давно не видела своих друзей… Как там их… Боба и Грету…

Она снова пожала плечами:

— Найду других.

С неожиданной для него самого горячностью он схватил Леру за руку, сильно тряхнул:

— Вот что. Кончай валять дурака. Вот тебе трешка, купи хлеба и масла. Никуда ты не поедешь. Будешь жить у нас.

— А в качестве кого? Домработницы?

Вячеслав стоял посреди тротуара оглушенный, эта простая мысль как-то не приходила ему в голову: а что, действительно, будет делать в их доме эта девчонка?

Лера вырвала свою руку из его руки, повернулась и, ссутулившись, пошла по тротуару.

Дина встретила его с откровенной радостью. К приходу гостя приоделась: на ней была водолазка с люрексом, поверх нее коротенькая кожаная безрукавка, на груди серебряная цепь, изготовленная знакомой ювелиршей по собственному эскизу заказчицы.

Хотя Вячеслав не виделся с Диной месяца три, он знал: упреков не будет. Дина, давно жившая одна, без мужа, принадлежала к тому типу женщин, которые не требуют от мужчин слишком много, довольствуясь тем, что выпадает на ее долю. Поначалу ее нетребовательность, покорность нравились Вячеславу. Эти отношения, даруя ему радость, не требовали от него никаких жертв. Иногда он по своей инициативе помогал Дине решить ту или иную бытовую задачу, проявлял заботу о ее сыне Жоре, школьнике младших классов. Видел он его редко — перед встречей с Вячеславом мать, как правило, сплавляла ребенка к каким-то родственникам. Но Вячеславу запомнился этот тихий болезненный мальчик с лицом в пятнах зеленки, или йода, или бледно-желтой мази. Такое было впечатление, будто он залез в мамину коробку с тюбиками разноцветной краски и перепачкался.

Дина вела себя так, будто они расстались только вчера.

— Совсем замоталась, — сообщила она. — Готовлюсь к выставке. А Жоре до сих пор не раздобыла школьную форму. Сунулась в «Детский мир», а там столпотворение. Так и ушла ни с чем.

— Выставка? Поздравляю.

Будучи по профессии дизайнером, Дина Ивановна в свободное от основной работы время занималась творчеством. Писала картины. Она была авангардисткой. Все стены были увешаны картинами с изображением разноцветных кругов, квадратов, треугольников и других фигур. Надписи под картинами гласили: «Этюд № 3», «Фантазия № 8». В реалистической манере была выполнена только одна работа — портрет Вячеслава. Он был написан Диной по памяти, в столь долгое его отсутствие. Тронутый и смущенный столь очевидным проявлением ее чувств, Вячеслав подошел к картине. Портрет был похож. Его поразило верно схваченное телячье выражение его близоруких глаз. И в пухлых губах тоже было что-то телячье, будто он только что насосался парного молока.

— Неужели я похож на годовалого телка? — вопросил он и подошел к зеркалу, чтобы сравнить портрет с оригиналом. Нет, теперь телячьего выражения в его лице не стало. Он загорел под северным солнцем, прежняя припухлость черт исчезла, он выглядел более худым и мужественным.

— Ты очень изменился, — вглядевшись в него, сказала Дина. Вячеслав удивился: ту же самую фразу произнес его отец.

Наступила неприятная пауза. Положено было подойти к Дине, обнять ее, поцеловать… Но что-то удерживало Вячеслава от этого.

Дина, заметив его сдержанность и объяснив ее для себя естественным отвыканием, которое неизбежно наступает, когда близкие люди долго не видятся, решила действовать проверенным способом. Полезла в сервант за коньяком и рюмками. Вячеслав смотрел, как она достает рюмки с верхней полки. Под его взглядом Дина вытянулась, а потом красиво выгнулась, продемонстрировав прелести своей зрелой красоты — высокую грудь и округлые широкие бедра при необыкновенно тонкой талии, подчеркнутой тугим кожаным ремнем.

Но то, что всегда восхищало и притягивало Вячеслава, сегодня, увы, не производило на него впечатления.

— Диночка, не хлопочи. Я пить не буду. Мне еще в редакцию надо, — соврал он. — Давай лучше поговорим о твоих картинах.

Выражение разочарования на лице хозяйки сменилось выражением удовлетворения — какому художнику не лестно внимание к его творчеству.

— Послушай, а почему ты не пишешь в реалистической манере?.. Мой портрет, например, у тебя неплохо получился.

— Ты просто, Славик, ничего не понимаешь в искусстве, — Дина улыбнулась с видом превосходства. — За авангардизмом будущее.

— Знаешь, я на днях прочел любопытную информацию. Там перечислялись акты вандализма, которым подвергались произведения искусства. На изображение мадонны Леонардо покушались дважды: один безработный выстрелил в картину, а какой-то турист пытался облить ее чернилами. Боливиец пытался забросать камнями Джоконду. Художник набросился с ножом на полотно Рафаэля. «Венере перед зеркалом» одна сумасшедшая нанесла шесть ножевых ударов… Таких случаев не счесть. Но знаешь, что странно? Ни одного раза не подвергались наказанию полотна авангардистов. Чем ты это объясняешь? Может быть, тем, что они никого не волнуют?

— Надеюсь, что когда ты придешь на мою выставку, то не набросишься на мои полотна с ножом, чтобы доказать обратное, — пошутила Дина.

Он привлек ее к себе и поцеловал в лоб. Оглядел комнату, где он когда-то был почти что счастлив, шторы, скатерть и покрывало на широкой тахте — все красивое, ручной работы, уникальные авторские экземпляры. Хозяйка — тоже уникальный экземпляр ручной работы, эта женщина сделала себя сама, проявив при этом недюжинное искусство. И не ее вина, что Вячеславом овладела тяга к безыскусности.

— О школьной форме для Жорика я позабочусь, — пообещал он. — На днях забегу.

И был таков.

У Дергачева была мечта. Столь сокровенная, что он до сих пор даже не решался высказать ее вслух. Он хотел предложить свой проект спасения Кижей. А если точнее, Преображенской церкви — главной жемчужины ансамбля. Положение церкви было столь тяжелым, что даже решились объявить конкурс на лучший проект ее восстановления. Обратились не только к своим специалистам, но и к чужим — зарубежным, что совсем уж странно: ведь речь шла о спасении сугубо национальной, русской святыни.

Все, что до сих пор делали, было, по твердому убеждению Дергачева, губительным для церкви. Сняли обшивку из теса, покрыли главы лемехом. Думали, как лучше, а вышло куда как хуже. Нарушилась вентиляция, дерево начало гнить. Тогда сделали совсем несуразное — в деревянный собор, при строительстве которого предки не использовали ни одного гвоздя, вторглись с мощным железным каркасом. Чтобы его установить, пришлось сделать пропилы в несущих деревянных балках, а это нанесло тяжелый урон самой конструкции.

Мысль Дергачева была проста, как все великое, — возродить образ мышления старых мастеров, постигнуть методы их работы. Он уже был близок к этому. Обходясь без пил, как это делали предки, он вынужден был воссоздать старые топоры, различные по форме, в зависимости от характера работы, которую предстояло совершить. Он сам выковал эти топоры, выточил топорища. Они тоже были разные: «под праву руку», «под леву руку».

Все это и многое другое, что шаг за шагом, год за годом постигал Дергачев, восстанавливая скромные церквушки, в конце концов сложилось в стройную систему.

Вот тогда-то и возникла у него смелая до дерзости мысль — предложить свой метод реставрации для Кижей. Эта идея мало-помалу прочно укоренилась в нем, смятение чувств, вызванное грандиозностью и, прямо скажем, нескромностью замысла, улеглось, и к нему пришло настроение радостной приподнятости. Теперь внутренне он был готов, может быть, к самому главному делу своей жизни.

И вдруг… Точно темная мрачная туча набежала на солнце. Все померкло вокруг. Им овладели беспокойство, тоска. Когда совершился этот перелом? В тот день, когда, вернувшись после недолгой отлучки, нашел на столе письмо Кости Барыкина? Или еще раньше? Да, да. Конечно, раньше. Он вспомнил: это случилось тогда, когда, уехав на три дня в областной центр и пообещав вернуться во вторник, он обернулся за два и появился раньше, в понедельник. Он застал Костю вдвоем с неизвестным. Заторопившись, гость попрощался и ушел. Костя кинулся за ним, как собачонка за хозяином, — провожать. В обществе незнакомца Дергачев пробыл пять минут, не больше, но ему их хватило, чтобы почувствовать острую тревогу. Молния, сверкнувшая во взгляде, который пришелец кинул на некстати появившегося Дергачева, была из тех, что разят и убивают…

А тут еще странная записка внезапно сбежавшего со стройки Кости. Она была пришпилена к грубой доске стола углом остро заточенного топора. В записке сообщалось, что Костя отправился навестить заболевшую мать. В этих словах ничего настораживающего не было. Но вот приписка — косо сбегающая вниз строка со скачущими буквами — явно сделана нетвердой рукой человека, охваченного сильным волнением. Она гласила: «Если пропаду, то выкопайте банку на реке в том месте, где мы всегда купались, в кустах ивняка, под валуном. Костя».