Мюд Мечев - Портрет героя

— Десять человек! — кричит из-за стеклянной двери мужчина в белой засаленной спецовке, особенно грязной на его толстом животе.

Мы проходим мимо дрожащих от холода людей в жалких лохмотьях, стоящих у самого входа, и оказываемся в вестибюле. Двое из этих людей, протиснувшись в очередь, идут вместе с нами, но мужчина в белом ловко оттирает их своей спиной и вытесняет за дверь.

— Один, два, три, четыре… — тыча в каждую грудь по очереди своим пальцем, считает он. Я оказываюсь десятым — и попадаю в холл.

Под потолком, расписанным видами Крыма, где улыбающиеся девушки собирают в большие корзины виноград, горит маленькая тусклая лампочка. Женщина в белом мятом халате сидит у громадного таза, наполненного ложками и вилками. Каждому проходящему она выдает вилку и ложку. Получаю их и я. Затем, все так же следуя за теми, кто стоял впереди, подхожу к большому столу, за которым сидит мрачного вида тетка с седыми усами на толстой верхней губе и в белой шапочке на голове, из-под которой торчат во все стороны растрепанные пучки волос.

«Гражданам, не выпившим экстракт хвои с витамином C, обеды не отпускаются. Основание: постановление врачебного контроля УДП. Администрация», — читаю я объявление за ее спиной.

Большим черпаком мрачная женщина зачерпывает темную жижу из стоящего на столе бака и наливает в кружку. Я пробую жидкость: она кисло-горького вкуса. Выпиваю и отдаю кружку девушке за другим столом. Она, окунув ее в таз с водой, опрокидывает на поднос мрачной тетеньки.

Зажав карточку в руке, с бьющимся сердцем подхожу к широко открытым дверям красного дерева.

Боже мой! Что я вижу! Громадный зал освещен электричеством; множество столиков накрыто белыми скатертями, и за ними сидят люди. Панно с изображением все того же Крыма украшает противоположную стену…

— Тебе — не сюда, — отталкивая меня животом, говорит толстый мужчина, пропуская всех в этот роскошный зал, кроме меня и старушки в старинном пенсне. — И тебе, бабуся, не сюда! — И он тычет пальцем в темную дверь налево.

— Но я хочу… — робко произносит старушка, вздрогнув после слов «тебе» и «бабуся».

— Я уже сказал, мамаша, — прерывает ее мужчина, — у вас — УДП, и вам — в подвал!

— А здесь кто же? — хнычет старушка.

— А здесь — литеры! — И он захлопывает дверь перед самым нашим носом, отрезав от нас и зал, и вид Крыма.

Старушка вздыхает и смотрит на меня.

— Вот так, — шепчет она, — вот так всю жизнь! — Она идет в угол, а за ней и я, некстати вспомнив, что УДП еще называют «умрешь днем позже».

Из темной дыры, ведущей вниз, доносится запах тушеной капусты и шум, как из зала ожидания на вокзале. Ощупью, держась за липкие перила, мы спускаемся и оказываемся в большом подвале с кирпичным полом и низкими сводами. Гул от множества голосов и звяканье посуды заполняют весь громадный зал; испарения от мокрой одежды, супа, дыхания многих сотен людей стоят густым облаком под сводами потолка. И все пространство этого зала занято столиками, за которыми сидят люди и… едят!

Запах супа, картошки, жареной рыбы и котлет почти лишает меня соображения.

Мы двигаемся со старушкой вдоль стены и снова становимся в длинную очередь, которая, подобно змее, извиваясь, опоясывает две стены этого зала. Все стены сводчатого помещения облеплены плакатами и объявлениями. И я принимаюсь за чтение.

«Не сдавшие ложки и вилки, — написано на самом большом из них грязно-зеленой тушью, — из столовой не выпускаются вплоть до наложения на них штрафа в размере десяти рублей за вилку и семи рублей за ложку».

Я испуганно лезу в карман, старушка — тоже. Убедившись, что вилки и ложки не потеряны нами, мы обмениваемся взглядами, в которых, как бы сказал писатель, отражается наше душевное состояние.

— Ах! — вздыхает старушка. — Вам, молодой человек, наверное, и не снилось это? — Я киваю. — Вот и мне тоже. Бывало…

— Посторонись, бабка! — слышим мы грубый голос.

Высокий мужик в форме военизированной охраны, одноглазый, несет в руках тарелку супа, поставленную на тарелку со вторым; осторожно огибая стоящих, он тщетно ищет место за столиком. Не найдя его, крякает и, поставив тарелку на высокий подоконник, начинает хлебать…

Я смотрю и чувствую слюни, мгновенно наполняющие рот… Мне кажется, я сейчас упаду, и я отворачиваюсь. Больше не буду смотреть в ту сторону. Только вперед!

А очередь движется. Добрая треть людей, стоящих в ней, читает: кто — книги, кто — газету или журнал, а моя соседка — старинную книгу. «Сент-Бёв. Утешения», — читаю я французские буквы.

Старушка с фанерной повозочкой собирает грязную посуду; двое дежурных с повязками на рукавах с надписью «контроль» смотрят по сторонам, напоминая решительностью лиц пограничников с картин наших художников.

Большинство получивших обед быстро съедают его и, уступив место другим, уходят. Вдруг одна из дежурных кричит:

— Марья Тимофеевна!

Она орет прямо над моим ухом, и я сторонюсь и пропускаю ее.

— Выйдите! — громко и властно приказывает она старику в военной шинели с засаленным воротником, стоящему недалеко от меня.

— Я же не прошу, — робко возражает старик, пятясь от нее.

— Выйдите! — Дежурная поворачивает его и тут же толкает в спину. Голова старика на тонкой шее вздрагивает, как у тряпичной куклы.

— Я не прошу, — повторяет он, пытаясь повернуться к ней лицом.

— Марья Тимофеевна! У него нет карточки! — И она кивает на старика, втянувшего голову в свой грязный воротник, словно в ожидании удара по затылку.

— А ну, гражданин, покажите мне свой УДП! — обращается к нему толстая женщина в чистом халате, вышедшая из дверей, на которых написано «Администрация».

— У меня… нет УДП… — бормочет старик, опустив голову.

— Тогда выйдите отсюда! — И она обращается ко мне: — Мальчик! Сходи, пожалуйста, наверх за дежурным!

Я делаю вид, что не слышу ее просьбы… Я смотрю на старика: понимая, что вырваться не сможет, он прислоняется к стене и молчит, закрыв глаза. Его лицо серо и безжизненно, щеки ввалились, глаза, закрытые морщинистыми веками, вздрагивают, как у курицы, которую собираются резать. Губы его шевелятся, но я не слышу ни слова.

— Степан Дорофеевич! Степан Дорофеевич! — кричит в темную дыру лестницы Марья Тимофеевна.

Проходит некоторое время, и спускается Степан Дорофеевич, на ходу вытирая губы тыльной стороной руки; он бросает беглый взгляд на очередь и хватает за рукав… меня!

— Да нет! Не он! Вот этот! — Марья Тимофеевна указывает на старика.

Выпустив меня, Степан Дорофеевич теперь хватает за рукав старика и тащит его. Когда они поднимаются на несколько ступенек, мы видим, что ноги Степана Дорофеевича обуты в новые солдатские валенки, а ноги старика обернуты обрывками ковра, перевязаны веревками и всунуты в старые галоши из автомобильных покрышек.

— Боже! — шепчет старушка.

— Черт! — произносит дежурная. — И как он попал сюда?!

…Медленно-медленно движется очередь. Я ощупываю в одном кармане карточку, а в другом — стакан, всунутый в кружку. Старушка продолжает чтение, перемежая его длинными вздохами… Наконец мы подходим.

В стене, окрашенной темно-зеленой краской, сделаны три окошечка: в одном из них — кассирша, и я подаю ей деньги, а она выбрасывает мне чек и сдачу; в другом отрывают талоны; в третьем я получаю тарелку супа, тарелку пюре и маленькую котлету и стакан компота!

Поставив тарелку с супом на тарелку с пюре и еще держа стакан компота, я медленно двигаюсь, осторожно переступая ногами, и вдали, около двери, на которой что-то написано, замечаю свободное место. Я ставлю обед на грязный мокрый столик и сажусь. Из дверей несет зловонием, которое смешивается с запахом супа и картошки, но я не обращаю на это особого внимания. Я приготовился обедать. Это — мой первый обед в столовой по карточке УДП, и он должен насытить меня.

Те, что сели раньше, заканчивают свой обед, и когда они доедают последние куски, дверь уборной тихо отворяется. Чья-то голова, внимательным взглядом осмотрев нас, тут же скрывается.

Мои соседи уходят, унося в стаканах, которые они запихивают в карманы, пюре и котлету. Вздыхающая старушка, положив свою книгу рядом с моим супом, вежливо спрашивает:

— Свободно?

— Да.

Я ем суп. В его прозрачной, пахнущей капустой жиже, плавают на дне крупинки перловой крупы и кусочки моркови. Постное масло, которое налили в этот суп, издает приятный запах. Я ем с аппетитом. Суп горячий, и, наполняя мой желудок, он создает иллюзию сытости. Я думаю о том, что мог бы съесть десять тарелок такого… В это время дверь напротив раскрывается, и я вижу седую грязную голову.

— Милая дама, — слышим мы шепот, — и ты, мальчик! Не доедайте, пожалуйста, если можете… и не уносите тарелок… Хоть каплю супа! Умоляю и гран мерси! Миль пардон и гран мерси! Силь ву пле!