Александр Хьелланн - Гарман и Ворше

Через час оба встретились за обедом: советник — завитой и тщательно одетый, со своей любезной улыбкой дипломата, а консул — подтянутый, торжественный и корректный до кончиков ногтей.

Обедали наверху — в малом зале, выходящем на север, — и все общество предварительно собралось в двух так называемых парадных комнатах, которые окнами выходили в сад.

Фру Гарман носила только черный шелк, но на сен раз этот шелк был особенно тяжелым и блестящим. Она радовалась было мысли спокойно провести время за обедом с пастором Мартенсом и новым директором школы, но оказалось, что понаедет множество всяких гостей, настроенных совсем на мирской лад. Поэтому фру Гарман была в дурном настроении, и йомфру Кордсен приходилось применять все свое дипломатическое искусство. Но, вообще-то говоря, йомфру Кордсен имела большой опыт в этом деле: фру Гарман всегда была нелегкой хозяйкой, а в особенности в последние годы, когда ее «одолела религия», как выражался легкомысленный дядюшка Рикард.

Фру Гарман в действительности не управляла домом. Все шло так размеренно, по неизменным правилам, установленным со времен старого консула, что она уже давно отказалась от мысли вводить какие-либо изменения, ею изобретенные. Поэтому, не имея возможности влиять на события в доме, она ограничивалась тем, что говорила «нет» каждый раз, когда замечала, что кто-нибудь из домашних чего-нибудь желал. Таким образом, она сохранила нечто вроде отрицательной власти; даже когда эти ее «нет» и не производили никакого эффекта, она все же сохраняла за собой право быть обиженной и портить настроение другим, встречая их с видом незаслуженного страдания и христианского терпения.

Именно с таким видом слушала она длинного адъюнкта Олбома, который разглагольствовал о том, каким слабосильным и хилым растет новое поколение. Фру Олбом сидела поодаль у окна и притворялась, что слушает консула, красноречиво и подробно описывавшего, как был распланирован сад при его покойном деде; но в действительности она слушала только своего мужа, перед которым благоговела. Фру Олбом была высока ростом и необычайно худа: все ее тело с головы до ног было костлявым и угловатым. Губы у нее были тонкие, а зубы желтые и большие.

Ожидали еще коляску из города и пастора. Дочь консула, Ракел, стояла, прислонясь к большой старинной кафельной печи, весело болтая с дядюшкой Рикардом, и когда дверь открылась и вошел пастор Мартенс с новым кандидатом, она рассмеялась еще громче, так что мамаша внушительно взглянула на нее.

Кандидат Йонсен ни разу прежде не бывал в Сансгоре, и пастор Мартенс представил его всем, подводя к каждому в отдельности, и в первую очередь к дамам.

Наконец кандидат Йонсен подошел к группе у печи. Советник приветствовал его изысканными комплиментами, но Ракел едва оглянулась, мельком посмотрела на нового знакомого и продолжала разговор с дядюшкой Рикардом.

К великому своему изумлению, она заметила, что «этот посторонний господин» остался стоять около нее. Она повернулась к нему и подняла свои холодные голубые глаза, так как он был немного выше ее. И тут с нею произошло нечто необычное: ей пришлось опустить глаза. Он вовсе не выглядел таким, каким она его себе представляла, — неловким и смущенным, оробевшим от незнакомой обстановки; наоборот, по всему его поведению было заметно, что он сам сознает всю странность своего поведения, но все же решил держаться именно так. Ракел растерялась.

— Вы, господин директор школы, бывали уже в западной Норвегии? — спросил дядюшка Рикард, желая прийти ей на помощь.

— Никогда, — отвечал тот. — Я никогда еще не видел моря, кроме как в Кристианийском фиорде.

— И какое же впечатление произвела на вас наша природа? — продолжал старик. — Я предполагаю, что вам уже знакомы все чудесные виды в окрестностях города?

— Очень сильное впечатление! — отвечал кандидат Йонсен. — Но природа здесь кажется мне такой огромной, могучей, всеобъемлющей, что чувствуешь себя как-то напряженно в этом окружении.

— Так вам здесь все кажется слишком мрачным? — спросила Ракел в тоне легкой болтовни.

— О нет, вовсе нет, — отвечал он спокойно. — Я скорее хотел сказать, что природа здесь имеет… как бы это назвать… что-то зовущее, она внушает такое чувство, будто ты должен совершить что-то значительное, грандиозное, совершить такое, что было бы видно издалека.

Ракел посмотрела на молодого человека с удивлением, но советник сказал добродушно:

— А вот меня теперь пустынные просторы берегов и огромного моря настраивают скорее на раздумье и мечты и никак не побуждают к действию!

— Когда я доживу до ваших лет, господин советник, — отвечал кандидат Йонсен, — и если мне к тому времени удастся что-нибудь совершить, я, возможно, буду смотреть на жизнь теми же глазами, что и вы.

— Ну, помоги вам бог! — вздохнул дядюшка Рикард с меланхолической улыбкой. — А что до того, чтобы «совершить», так…

В это мгновенье дверь открылась, и в комнату вошла фру Фанни Гарман. Она была так ослепительно хороша, что все взгляды невольно обратились на нее. Фасон ее светло-серого шелкового платья с бледно-красным шлейфом явно свидетельствовал о его заграничном происхождении. Но на нее и на ее платье хотелось смотреть не только потому, что они представляли редкое явление в этом кругу, — нет, с первого взгляда каждый видел, что они неотделимы друг от друга: эта тонкая шуршащая материя и эта стройная, изящная женщина со сверкающими глазами.

Она легко и весело прошла по комнате, чтобы поздороваться со своими родственниками. В ее походке и во всем ее существе было что-то уверенное и беспечное, чрезвычайно непохожее на ту смесь осторожности и тщеславия, с которой молодые женщины обычно носят дорогие шелковые платья со шлейфами.

— Господи! Опять она в новом! — заскрежетала зубами фру Олбом.

— Mais, mon dieu, comme elle est belle![8] — прошептал советник с восхищением.

За фру Фанни шел маленький щупленький кандидат Дэлфин, представитель фирмы ее отца, за ним — Якоб Ворше и, наконец, Мортен Гарман.

Последний был высок и тяжеловат; он, казалось, унаследовал от своей матушки ее «крест» — полноту, но носил он эту полноту бодро и как будто пока не тяготился ею.

У Мортена Гармана было красивое, но немного одутловатое лицо, и глаза уже начинали заплывать.

Георг Дэлфин полгода прожил в городе, как представитель фирмы Хулст, и поскольку Фанни Гарман была дочерью владельца этой фирмы, Дэлфин сразу вошел в круг семьи Гарманов и стал постоянным гостем в Сансгоре.

Поэтому и теперь Мортен прихватил его с собою из конторы своего тестя, когда большую коляску из Сансгора прислали за подмогой.

Якоба Ворше они встретили по дороге, когда уже были в коляске, и, собственно говоря, окликнула его фру Фанни.

Якоб Ворше отнюдь не был одним из близких друзей Мортена, хотя в ранней юности они не раз проводили время вместе. Зато консул Гарман был чрезвычайно приветлив с молодым Ворше, и многие поговаривали, что консул не прочь бы снова включить имя «Ворше» в свою фирму, например посредством брака!

Но все, кто имел возможность наблюдать их поближе, уверяли, что из этого дела ничего не выйдет. Фрекен Ракел терпеть не могла Якоба Ворше, а для фру Гарман он был вообще страшилищем, после того как пастор Мартенс уверил ее в том, будто он вольнодумец.

Консул повел к столу фру Олбом, как самую старшую даму; Георг Дэлфин удостоился счастья подать руку Фанни, а Ракел обернулась к советнику и сказала:

— Прости, дядя! Сегодня я уж займусь нашим новым гостем. Господин кандидат Йонсен, будьте добры повести меня к столу!

Тот подал ей руку с некоторой натянутостью, но без неловкости, и направился с ней в столовую.

— Что за черт? Что случилось с нашей Ракел? — прошептал Мортен, обращаясь к Ворше. — Она ведь никогда не выносила маминых богословов!

Якоб Ворше не ответил и с почтительным поклоном предложил руку своей постоянной даме — йомфру Кордсен. Что касается Габриеля, то он тем временем потихоньку расстегнул пряжки на жилете и на брюках, — он знал, что теперь воспоследует.

Впрочем, это нетрудно было сообразить тому, кто знал обычаи дома. Во-первых, будет мясной суп с морковью и мясными клецками, затем окорок и свиные котлеты с кислой капустой, потом жаркое из молодого барана и жаркое из теленка с приправой из портулака и свеклы, а на десерт — крендельки с ванильным кремом.

Поначалу разговор шел в верхнем конце стола, главным образом между адъюнктом и Дэлфином. Они были оба из восточной Норвегии, и адъюнкт изо всех сил старался вызвать у своего собеседника какое-либо нелестное суждение о западной Норвегии и ее обитателях, так как знал, что консул и советник терпеть не могли таких суждений; а адъюнкт Олбом косо смотрел на всех новичков, которые втирались в дом Гарманов.