Не будь дурой, детка! (СИ) - Козырь Фаина

Воронеж встретил отдохнувшую Горянову дождем. Проезжая по городу, Даринка, мерно покачиваясь в теплом такси, везущем ее из аэропорта на съемную квартиру, вдруг увидела на тротуаре мирно сидевшую гразиозную бронзовую девушку, которой были совсем нипочем бившие ее по лицу крупные капли.

— Привет, подружка! — подмигнула ей девушка и, помахав рукой, добавила. — Мой человек!

В общем, ей уже нравился Воронеж!

Новая жизнь… Какая невероятная банальность! Обычно ее каждый понедельник с удивительной решимостью начинают дамы, мечтающие похудеть, чтобы потом с чистой совестью объедаться по ночам диетическими пончиками в глазури. Ее начинают студенты после очередной горячей попойки перед важным экзаменом, чтобы потом больше ни — ни, а то родители отлучат от кошелька… Ее выстраивают в своих мечтах экзальтированные субъекты разного пола, сидя на кухне с давно не мытой посудой, пуская сквозь желтоватые зубы вязаные струйки дешевого табачного дыма…

Горянова терпеть не могла людей, которые начинают новую жизнь с понедельника… но сегодня по иронии судьбы вынуждена была признаться самой себе, что стала участницей самой большой банальности в мире… Банальным стало все: и этот понедельник в Воронеже, и новая съемная квартира от Самвела, больше напоминающая размерами спортивную площадку, и пименовская измена, и мамина странная легкомысленная забывчивость, заставившая Елену Артемовну часов так в одиннадцать ночи 31 декабря совершенно серьезно поинтересоваться, почему Даринки нет с ними за новогодним столом и возмущавшейся потом долго по телефону, узнав, что дочь отдыхает в Турции с какой — то там Завирко!

Не была банальной только боль… Правда, и она подкачала, согласившись с пословицей — время лечит… Хотя, и Даринка полностью отдавала себе в этом отчет, лечило не время, а люди… Смешные картинки в ватсапе, сдобренные комментариями пьяненьких коллег, едкие, но такие позитивные замечания Савелова, не забывавшего звонить каждый день, сумасшедшее видео с новогоднего корпоратива, где Шапутко целовалась с кем — то из водяных, и громогласные пожелания счастливого нового года от бригады Петрова с уверениями в плодотворной и слаженной работе в будущем и вкуснющие огромные креветки на мозаичном турецком столе. Но самым главным лекарством была Олька… Самый настоящий друг — Олька! Как камертон, чувствующая настроение Даринки и становившая мгновенно то очень тактичной, то шебутной, то даже навязчивой, а иногда беспринципно наглой… Горянова смотрела на ее выкрутасы, и чувство такой щемящей теплоты разливалось внутри, врачуя душевные раны, что трудно было передать.

— Ты чего? — спрашивала тогда Завирко, с подозрением всматриваясь в полные слез горяновские глаза.

Та лишь пожимала плечами и отворачивалась. А Ольга подходила, обнимала нежно и твердо, по-матерински, и шептала, каждый раз придумывая что — нибудь новенькое:

— Горянова, ты дебилка!

И Даринка, уже привычно попадаясь на ее любовную интонацию, хмыкала и забывала плакать.

— Пошли! Пустимся во все тяжкие! — уверенно руководила спустя мгновение Завирко, нетривиально намекая на то, что внизу уже разгоряченные посетители курорта зажигают под ритмичные напевы турецкой и всемировой попсы.

И они пускались вовсе тяжкие, танцуя, сводя с ума местное население отеля ладными фигурками и призывными телодвижениями! И новогодние праздники, размытые приятной шестнадцатиградусной анталийской погодой, сдобренные великолепным сервисом, прошли, что называется, на ура! В этом угаре трудно было чувствовать себя несчастной, и Горянова вопреки вопреки всему отогрелась, раны затянулись… Единственное, что вызвало даже не тревогу, а так, мимолетную угнетающую мысль, было то, что на откровенный искренний интерес довольно приятного во всех отношениях соотечественника, тоже приехавшего на отдых, Даринка отреагировала странно. Девушку охватил необъяснимый страх, и она, не слушая уговоров подруги, поспешила скрыться в уютной прохладе номера, провожаемая весьма удивленным взглядом красивых синих мужских глаз.

— Ты чего, Горяныч? — пыталась потом получить хоть какие — то объяснения Завирко. — Решила перейти в стан розовых? А? Если что, то я не по девочкам! Надеюсь, мне не придется прятать от тебя свое роскошное тельце? — и она сделала страшные глаза и прикрыла крестообразно в немом экзальтированном жесте роскошную грудь.

Даринка на это не ответила, потому что не знала, собственно, что ответить, а шутить почему — то не тянуло, и она просто зашвырнула в Ольку подушку.

— Поняла! — кивнула та, мгновенно отсылая синтепоновый комок обратно и попадая подруге в лицо. — Временная женская нетрудоспособность принимается! Пойду тогда вместо тебя и чуть — чуть поизменяю мужу, так, чисто платонически, а то когда еще почувствуешь себя молодой, красивой и без свекрови! — и Завирко ретировалась, впервые с их приезда оставляя Горянову в одиночестве… Все — таки Олька действительно чувствовала Даринку лучше других…

И вернулась она в номер вовремя, ровно через полчаса, минуты за две, когда на Горянову попыталась наплыть тяжелыми волнами хандра… Слава Богу, Олька была на страже! И хандра пошла турецким лесом…

А сейчас в Воронеже Горяновой даже не верилось, что они расстались с Завирко каких — нибудь три часа назад в Московском аэропорту под завывание непотопляемых слов «забирай меня скорей, уноси за сто морей».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Я по тебе скучать буду… — попыталась взгрустнуть Горянова.

— Не будешь! — тут же фыркнула Завирко. — У тебя проект Мамелова по субботам, забыла? Еще задолбаюсь в гости тебя принимать. — И чмокнула Горянову в нос, подхватила сумку и бодро направилась к терминалу для регистрации на рейс.

И теперь Даринка в этот мокрый январский понедельник стояла в полном одиночестве в немом удивлении на пороге абсолютно белой, пустой, почти трехсотметровой квартиры, оформленной каким — то уж совсем безумным воронежским дизайнером в стиле «операционный хайтек».

— Забавно, — оторопело протянула девушка.

— О — о — о! — отозвалось реальное эхо, и Даринка нервно хмыкнула.

— Боже! Пусть это будет просто ошибка!

— А — а- а! — предательски поиздевалось эхо.

Потешаясь, упал, создавая дополнительную вереницу оглушительных звуков, чемодан.

— Я здесь чокнусь! — Горянова сказала это на полном серьезе.

И эхо уже хотело привычно ехидно откликнуться — усь — усь — усь, — как его прервал оглушительным рингтоном даринкин телефон. Пока она его искала в своей сумочке, дом издевательски дополнял мелодию двойными канонами.

Когда, наконец, телефон был пойман, скручен и включен на прием, с Даринки уже катил пот, а значит, на том конце явно находился смертник. И этот смертник с неизвестным номером был обречен.

— Слушаю! — елейно начала Горянова, собирая весь свой нерастраченный пыл перед рывком.

— Даринела Александровна!

Облом! Этот вежливый голос с мягким армянским акцентом приводил в чувство всех, даже особо буйных.

— Оу! — Горянова расплылась в вежливой улыбке. — «Хорошо хоть не присела в реверансе», — подумала она ехидно про себя, поражаясь собственному лицемерию, — Самвел Тимурович? Добрый день! Рада Вас слышать.

— И я! Как добрались?

— Спасибо, хорошо, меня встретили.

— Как вам дом?

Горяновская профессиональная привычка быть милой с власть предержащими уже включалась вовсю, и Даринка машинально была готова расплыться в комплиментах, как абсолютно здравая мысль, что ей вообще — то жить в этой бело — хромовой операционной для лошадей или слонов целый год, изрядно подпортила настроение. Девушка судорожно вздохнула, пытаясь найти верную интонацию. Пауза оказалась заметной.