Тщеславие (ЛП) - Фишер Амели

Служащая вышла и прерывисто кивнула.

— Дайте мне полчаса, — сказала она.

Спенсер привел меня к соседнему обувному магазину, и мы внимательно рассмотрели витрины, после чего прошли мимо.

— Что ты собираешься дать мне за то, что я куплю тебе их?

— Пинок под зад?

Он искренне рассеялся.

— Я должен был попытаться.

— Да-да, — я поддразнила.

Внутри, я тотчас заметила пару из маслянисто-мягкой кожи в углу.

— Эти, — коротко сказала ему.

— Черт, ты времени не теряешь.

— Я знаю, чего хочу, когда я хочу этого.

— Можно надеяться… — он замолчал.

— Неужели, Спенс?

— Мне жаль, но я продолжаю вспоминать вчерашнюю ночь. Ты была чертовски горячей в нижнем белье.

Я громко вздохнула.

— Нет, нет. Я знаю. Я просто расстроен и все.

— Я так сожалею об этом, — сказала я ему искренне.

— Не так, как я, но сойдет. Может, что-нибудь еще? Кошелек, шарф, безумный побег через южную границу?

— Пожалуйста, Спенсер, если бы я хотела убежать, я бы улетела. Я не в розыске, ради всего святого.

— А, но ты была бы такой горячей на плакатах. Охотники за головами по всем штатам закладывали бы свои дома, только чтобы поймать тебя.

— Ты начинаешь раздражать меня. Я нервничаю, когда это происходит.

— Прости, — сказал он, целуя меня в висок. Я почувствовала его улыбку. — Может, ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— Это будет достаточно унизительно. Не думаю, что твое присутствие будет успокаивающим.

— Черт, Соф.

— Я извиняюсь, старые привычки исчезают с трудом.

— Хорошо, но как только все закончится, позвонишь мне?

Я прикусила нижнюю губу, чтобы она не дрожала.

— Сразу же.

Семь часов утра созданы для людей, которые ничего кроме смерти не заслуживают. Если бы я была судьей, то запланировала бы все свои суды на время после одиннадцати и заканчивала бы их в три часа дня.

Я имею в виду, Господи, они ходили в школу практически всю подростковую и взрослую жизни, возможно, поднимаясь засветло только для того, чтобы выпуститься и работать в семейной юридической фирме или политическом офисе, им пришлось прожить не менее пятнадцати лет, засоряя жизни, только чтобы просыпаться на рассвете и справляться с нижайшими из низших? Нет, спасибо.

Но все мы на самом деле знаем, зачем они делали это. Престиж и власть. Вот зачем. И кто может винить их в этом?

— Ты выглядишь великолепно, Соф. Не осуждающе.

— Спасибо, наверное.

Спенсер подъехал ко входу, и я вышла, чертовски нервничая.

Он опустил свое окно, когда я начала подниматься в здание суда.

— Не забудь позвонить мне!

Я повернулась и кивнула, перед тем как заметила Пэмбрука наверху лестницы.

— Вовремя. Благодарю.

— Из-за отца, собирающегося на суд, я чувствую себя не очень комфортно. Так я подумала, что быть вовремя — это, не знаю, мудро?

— А, так сегодня я получаю шутливую Софи. Как восхитительно.

— Мне жаль, Пэмми.

— Все хорошо. Иди за мной.

Пэмбрук повел меня через контрольно-пропускные пункты в пустой мраморный вестибюль к лифтам. Я считала этажи, когда мы проезжали их.

Один… Несомненно, урок в угрозе… Два… Он не пошел бы на гласность… Три… Он делает это потому, что любит меня… Четыре… Он любит меня… Пять… Я знаю, он любит меня… Шесть…

Он должен… Семь… Не так ли?

Колокольный звон, объявивший наш этаж, испугал меня, напрягая все мышцы, как будто во время драки. Именно это обещало мне то утро. И я знала это. Короткие ответы Пэмми и минимальный сарказм говорили мне об этом лучше, чем слова.

— Сюда, — я едва могла слышать бормотанье Пэмбрука.

Он открыл мне дверь, и я вошла в пустую комнату.

Малейшие звуки резонировались отовсюду. Скрип двери, стук обуви по мраморному полу, дыхание каждого работающего.

— Садись здесь, — сказал он, указывая на скамью, напоминающую лавочку в церкви, как раз за огражденной камерой в публичной галерее.

Я села, и дерево запротестовало подо мной, предупреждая, умоляя действовать, бежать. Пэмбрук легко распахнул вращающиеся двери, которые отделяли зал суда, и подошел к столу прокурора. Я огляделась и заметила, что не была единственным подсудимым в зале суда, что смущало. Единственный мужчина сидел в углу на противоположной стороне от меня.

Это было типично для большинства незначительных судебных дел, но по некоторым причинам, я думала, что мой отец не захочет возможного представления, не рискнет тем, что меня увидят, и устроит частное слушание.

— Вы, — сказал здоровенный охранник с рыжими волосами, указывая на одинокого мужчину. — Ваше слушание было перенесено. Вы должны быть в Зале Суда «С» сейчас.

Конечно.

— О, очень жаль, — сказал мужчина.

Он встал и ухмыльнулся мне.

Мне хотелось блевать от бабочек, которые кружили в моем животе. Беспокойство. Это можно было видеть в его глазах. Сильное напряжение, казалось, переполняло стены. Оно ползало по моему телу и тяжело расположилось в моем сердце.

Пэмбрук позвал меня к своему столу и посадил в кожаное вращающееся кресло. Кожа животного терлась об мою кожу, холодная и жесткая на ощупь. Громоздкий вес беспокойства в комнате воцарился во мне с законченностью, которая душила.

— Всем встать, — сказал судебный пристав, отвлекая меня от своих мыслей. Я подняла голову как раз в тот момент, когда Рейнхольд зашел в зал. Обречена. — Слушается дело, председатель почетный судья Френсис Рейнхольд.

Судья Рейнхольд отказывался смотреть на меня.

— Что сегодня на реестр, Сэм? — спросил он судебного пристава.

Он имел в виду «плаху». Рейнхольд знал.

— Ваша Честь, сегодняшний случай — Прайс из Лос-Анджелеса.

Рейнхольд наконец посмотрел на меня с отсутствующим выражением, но его глаза вычисляли, измеряли, оценивали.

— Вы готовы? — спросил Рейнхольд моего адвоката и прокурора.

— Да, Ваша Честь, — сказал Пэмбрук.

Прокурор кивнула головой, сказав только «Да».

В этот момент дверь заскрипела, и в зал суда вошли три человека, я бы многое отдала ради того, чтобы они не приходили. Мои родители прошли, чтобы сесть на скамью, на которой я сидела минутой раньше, создавая впечатление, что им нужно быть в каком-то другом месте, где они были действительно необходимы. Но настоящим приколом, казалось, был офицер Кейси во всем своем молодом, привлекательном великолепии, и его выражение лица говорило красноречивее всяких слов ненависти, похоти, гнева и желания.

Я посмотрела на него беглым взглядом и получила в ответ жесткую улыбку. Продолжая смотреть на него, я незаметно наклонилась в его направлении, слегка коснулась кончиком языка верхней части зубов, улыбнулась и подмигнула без особых усилий. Это поразило его, и его собственная улыбка дрогнула, заикнулась и упала с его лица.

— Я так понимаю, договоренность была достигнута? — спросил Рейнхольд адвокатов.

Договоренность?

— Да, Ваша Честь, — сказали юристы в унисон.

— Мисс Прайс, пожалуйста, встаньте, — приказал он.

Я подчинилась, мое стучащее сердце требовало успокоиться, и встала с кресла.

— Я обещал Вам, что в следующий раз, когда увижу Вас в своем зале суда, Вы так легко не отделаетесь, и вот Вы здесь. Теперь, я согласился с этой сделкой о признании вины только потому, что я думаю, это научит Вас ценностям жизни гораздо лучше, чем любое количество заключений, реабилитации и общественных работ.

Я положила руки друг на друга, чтобы унять дрожь. И не осмелилась злить Рейнхольда еще больше, спрашивая, о какой сделке он говорит. Вместо этого я уставилась на Пэмбрука, который стоял рядом со мной, но он не взглянул на меня. Я снова повернулась к Рейнхольду.

— Софи Прайс, — сказал он наконец, заставляя мой желудок сжаться. Мои глаза крепко зажмурились в ожидании. — Таким образом, Вы приговорены к шести месяцам в Масего. — И с этим, Рейнхольд ударил молотком, отправив ледяную дрожь по моему телу.