До первого снега - Алиса Гордеева

выводить меня из себя. Неужели он думает, что подобными доводами сумеет меня переубедить? За моей спиной почти год споров с отцом, а уж его аргументы были куда весомее. Выпрямляю спину, прячу за ухо прядь непослушных волос, и тут же начинаю чеканить заготовленную накануне речь:

— При всём моём уважении к лучшему университету нашего города…

— Не только города! — поправляет сеньор Паскуаль, сбивая меня с мысли.

— Хорошо, пусть так. Но это сути не меняет, — что бы он мне сейчас ни сказал, я не сверну. — Университет Буэнос-Айреса считается лучшим в Аргентине. Возможно, он не такой, как наш…

— Разумеется, не такой! — ухмыляется мужчина, будто я несмышлёный ребёнок и несу полную чушь.

— Но это мой выбор! — ставлю жирную точку в нашем споре и взглядом подталкиваю сеньора Паскуаля поскорее расписаться в бумагах.

Сжимаю в руках папку с документами и по длинной аллее парю в сторону университетской парковки. Морозный воздух щиплет щёки, снег вперемешку с дождём безжалостно бьёт в лицо и застревает в волосах. Проходящие мимо студенты прячутся за высокими воротниками и тяжёлыми капюшонами, а я глупо улыбаюсь, глядя на серое низкое небо Мадрида. Уже совсем скоро я отправлюсь в лето!

— Сеньорита! — Луиджи, мой личный водитель, бежит навстречу с огромным чёрным зонтом, а после, спрятав меня от непогоды, открывает перед носом дверцу авто представительского класса. Сам же садится за руль. — Домой?

— Да, Луиджи, пожалуйста!

Стряхиваю с волос огромные капли и от переполняющей душу радости кусаю губы. Всё получилось!

Я мечтала о переводе в университет Буэнос-Айреса с первого курса. Разница в программах и путаница с началом учебного года создали немало трудностей, но я всё же сумела их преодолеть.

— Ну и погода! То дождь, то снег! Февраль в этом году отвратительный, не находите? — Луиджи плавно выруливает с парковки и смотрит на меня через зеркало заднего вида.

— Самый лучший! — улыбаюсь в ответ пожилому водителю, озябшими пальцами по привычке нащупывая в кармане письмо Вика.

Этот потрёпанный и местами давно порванный листок бумаги стал моим талисманом. Мне даже не нужно его вскрывать и читать, за это время я выучила содержимое наизусть, сохранив в памяти каждую чёрточку и запятую.

— Сеньор Морено не говорил, когда планирует вернуться? — вырывает из омута мыслей водитель. За последние полтора года я успела с ним подружиться и здорово привязаться. Не знаю чем, но Луиджи напоминает мне Алехандро. Такой же деловитый, поджарый и чуткий.

— Вроде завтра, но это не точно, — пожимаю плечами, а салон авто заполняется нашим смехом.

Адриана, новая жена отца, — сущий дьявол в юбке. Капризная, расчётливая, требовательная. Она почти год вилась вокруг Винсенто Морено, запутывая его в паутину своей любви, а когда вырываться стало бессмысленно, папе снова пришлось жениться. Месяц назад Адриана официально стала моей новой мачехой и почти насильно утащила Винсенто на медовый месяц в Париж. Уверена, пока Адриана не обойдёт все бутики и не скупит все последние коллекции, отца от себя она попросту не отпустит. Одно хорошо: события минувших лет научили старика составлять брачный контракт.

— А вы когда улетаете? — с небольшой грустинкой в голосе интересуется Луиджи.

— Рейс в субботу.

— Вы же вернётесь?

— Я буду приезжать, Луиджи! Обещаю! — подмигиваю старику, а сама вывожу узоры на запотевшем от дождя стекле.

Ещё тогда, полтора года назад, когда с трапа самолёта в слезах сошла на твёрдую землю Испании, я поняла, что ошиблась. Да только обратной дороги не было. Я обещала, что не буду искать Сальваторе, но даже представить не могла, насколько это непросто и мучительно больно. Долгие ночи без сна, бесконечные литры слёз и неуёмное желание наплевать на все и позвонить сменялись абсолютной апатией и неделями затворничества. В родном городе мне всё казалось чужим, а некогда близкие люди никак не могли отыскать прежнего места в моём сердце. Я была зла на отца, который вынудил меня покинуть Тревелин, казалось, ненавидела мать, на которую так сильно была похожа своим побегом, и безумно скучала по деду. Впрочем, ему я тоже старалась не звонить, боялась, что ненароком Анхель затронет тему, от которой удирала семимильными шагами.

А потом я просто ушла с головой в учёбу. Полгода старшей школы Тревелина — абсолютный ноль в пересчёте на местную программу. Передо мной стоял выбор: нагнать упущенное за лето и в сентябре продолжить учёбу в колледже, либо ещё на целый год застрять в старшей школе. Бесконечные репетиторы и онлайн-консультации поглотили всё свободное время и помогли справиться с беспросветной тоской по Вику. Сквозь личную непроглядную тьму и выворачивающую наизнанку боль я всё же сдержала свою клятву — отпустить Сальваторе.

По крайней мере, я так думала, пока однажды на мобильном не высветилось имя Дани. Всего лишь Дани. Но этого оказалось достаточно, чтобы едва затянувшаяся огромная рана на сердце, вновь начала кровоточить. Именно тогда я поняла, что как бы ни пряталась от собственных мыслей и чувств, как бы ни уговаривала себя забыть, всё зря. Любовь к Вику въелась под кожу и заполнила собой каждую клеточку. Вытравить её невозможно никакими клятвами и обещаниями. Несколько недель я игнорировала звонки парня, но Толедо был настойчив. Он звонил каждую субботу примерно в одно и то же время, а я смотрела на экран и безумно боялась ответить, точнее, ненароком узнать, что мой план сработал, и Вик вполне себе полюбил другую, вопреки всему, что написал в письме.

Наверно, я бы так и не нашла в себе сил ответить Толедо, если бы не фраза, невзначай брошенная отцом за завтраком.

«Спрятаться от парня из Аргентины проще простого. Интересно, где ты прячешься от себя?»

В тот день я впервые ответила Дани, постепенно возобновив с ним полноценное общение. Толедо звонил нечасто, да и в беседе никогда не говорил про Вика. Дани рассказывал про учёбу, про то, как тюльпанные поля вновь заиграли красками, а школьная команда по гандболу обзавелась новым капитаном в его лице. Вместе с Толедо я мысленно возвращалась в Тревелин, рассекая по его пустынным улочкам на скоростном байке, и пила шоколад в кофейне Эскеля. Дани стал для меня тонкой ниточкой, связующей прошлое и настоящее, а ещё он научил меня смотреть