Тарун Дж. Теджпал - Алхимия желания

В общем, еще до того, как закончились эти шесть месяцев, я знал, что, если я не буду с ней, то совсем зачахну и стану никем.

Как только я получил работу в Чандигархе, я переехал. Я объявил дату свадьбы наугад и сказал, что мы двигаемся вперед. Оглядываясь назад через призму этих двадцати лет, я думаю: замечательно, что мы это сделали.

Ее отец укрепился в своей позиции. Физа, которая никогда не перечила родителям, теперь смотрела ему в глаза и не двигалась с места. Ее матери пришлось вмешаться. Она напомнила своему мужу об их забытой истории. Ризван неохотно согласился. Бунты твоей собственной юности ничего не значат по сравнению с беспокойством за хорошенькую дочь.

Чтобы унять родителей, я согласился на формальную процедуру.

Мы не поженились в суде, потому что меня нельзя было волновать бумажной волокитой. И мы не женились по индийским или исламским обычаям. Физа и я выбрали Ананд Карадж, сикхскую церемонию, которую можно было провести утром очень быстро и очень просто под громкие звуки гимнов.

Пришли ее и мои родители, какие-то странные родственники, друзья и коллеги из газеты. Царила мрачная атмосфера, казалось, все были раздражены происходящим. После церемонии был обед с лепешками-наан и курицей. Мой отец надел свой темно-бордовый галстук и черный костюм-тройку в изнурительную жару и скептически смотрел на всех. Крепкий Ризван в цветастой рубашке был похож на человека, которого застали посреди рабочего дня. Две матери с трудом обменялись любезностями, пот стекал по их яркой губной помаде.

У официантов в белых куртках с темно-бордовой отделкой и золотыми лацканами были большие пятна под мышками. Запах пота наполнял комнату. Большие вентиляторы производили шум и воздух. Все было невероятно потертым.

Мне было неловко в пайджаме-курте кремового цвета, и с каждой минутой я злился все сильнее. Каково черта мне нужно было соглашаться даже на эту простую процедуру?

Физа с другого конца комнаты видела, как это зреет во мне.

Она медленно прошла через комнату. Физз выглядела невероятно красивой в темно-бордовом сальвар-камизе, стоя напротив меня и озаряя улыбкой весь мир. Она сказала:

— Я отчаянно нуждаюсь в какой-нибудь официальной церемонии.

Этим вечером, когда мы отправились в нашу комнату в отеле (балдахин постели был увешан гирляндами из ноготков и тубероз), мы были счастливей, чем когда-нибудь.

Нам ничего не нужно было. Нам никто не нужен был.

Мысль, что ей не придется уходить больше, наполнила меня исключительным чувством безопасности и удовлетворенности.

Она лежала на спине со сверкающим лицом, ее распущенные волосы поднимались темными волнами вокруг.

— Прости, что тебе пришлось пройти через все это, — улыбнулась Физз.

— Ради тебя, малышка, — сказал я, — я сделаю это снова. Ради тебя я сделаю все, что угодно.

— Ты будешь танцевать на улицах? — спросила она.

— Все что угодно.

— Очистишь тысячу горошин?

— Все что угодно.

— Отвезешь меня в Грецию?

— Все что угодно.

— Напишешь шедевр?

— Все что угодно

— Просто поцелуешь меня?

— Все что угодно

— И снова.

— И снова.

Я сделаю все что угодно. Ради тебя, дорогая, все что угодно. Ради тебя, дорогая, все что угодно. Ради тебя.

По дороге назад мне приснилось, чго я стал легким, словно перышко.

Я находился на втором этапе пути — из Хитроу в Дели. Самолет был большим, словно здание, и занят только наполовину. Я захватил пять сидений в самом хвосте и лежал на левом боку, изнывая в середине моего двенадцатичасового цикла боли. После моей третьей порции «Джека Дениэлса» добрая улыбка стареющей стюардессы превратилась в предупреждающее рычание. Не желая разжигать ссору, я постарался забыться.

Мы все были на спортивной площадке колледжа и играли в футбол. Соберс, Милер, Шит, мои однокурсники, мои кузены Но у меня были проблемы с мячом. Каждый раз как я делал шаг, я поднимался на шесть футов в воздух и обгонял всех. Я двигался быстрее и дальше, чем все другие игроки, но не мог схватить мяч. Мои товарищи по команде кричали и просили меня оставаться на земле, чтобы добраться до мяча.

Я пытался изо всех сил, но просто не мог опуститься. Наоборот, я становился все легче и легче, и легкость была удивительная. С шести футов я начал подниматься на двенадцать футов всякий раз, как делал шаг. Все задыхались в страхе. Теперь я мог видеть вершины нимов и гулмохаров, гимнастический зал и стоянку для велосипедов, общежитие и аудитории колледжа, теннисный корт и Долину удовольствия.

Я медленно опустился вниз, коснулся земли и снова взлетел вверх, выше и выше.

Но вскоре чувство свободы и радости сменила паника. Я поднимался слишком высоко. Я не контролировал свой полет и мог улететь. Игра прекратилась, и все собрались посреди поля, глядя вверх и крича. Другие игроки тоже пришли туда — баскетболисты, прыгуны, борцы, боксеры, атлеты, хоккеисты и игроки в крикет в их ослепительно белых костюмах. Все смотрели вверх, махали руками и кричали.

Теперь я отчаянно бил ногами, чтобы опуститься вниз, как-то замедлить полет. Я кричал людям внизу, чтобы они помогли мне, опустили меня вниз. Но ничто не помогало. Я бился в истерике, охваченный ужасом. Вскоре я не мог различить лица. Затем начали стихать и голоса. Группа людей внизу превратилась в пятнышко. Колледж стал пятнышком. Весь Чандигарх стал крохотной точкой. Все превратилось в точку. Затем паника прошла.

И я продолжал подниматься и подниматься, пока подо мной и надо мной не стало ничего.

Первая вещь, которую я сделал, когда вернулся в наше барсати в Грин Парк посреди ночи, — это настойчиво позвонил в дверь хозяина и спросил, есть ли какие-нибудь новости от Физз. Новостей не было.

Когда я поднялся на террасу, заухал господин Уллукапиллу:

«Хвала господу, дурак вернулся, его жизнь не изменилась».

На следующее утро я пошел в банк. Никаких переводов не было.

Я позвонил каждому из ее друзей. Джани, Мини, Чаи. Они все были удивлены, вежливы и совершенно ничем не помогли мне. Ее друзья заявили, что ничего не знают о ней, что она не связывалась с ними много лет. Я мог в это поверить. Она была не из тех, кто прячется за камнями, но и не из тех, кто выставляет напоказ свои раны.

Я позвонил ей домой в Джорхат. Ее мать сказала, что она не приезжала туда на каникулы, затем узнала мой голос и начата рыдать. Я ждал. Она сопела в трубку. К телефону подошел ее отец. Он разговаривал холодно и мелодраматично. Ее отец сказал, что понял, что это ошибка, как только увидел меня.