Мартина Коул - Две женщины

– Имей в виду, тут на работах попадаются лесбиянки, и не все они заключенные. Будь поосторожней. Что бы ты ни делала – обдумывай каждый свой шаг и будь благоразумна. Это единственный совет, который я хочу тебе дать. Мы уже кое-что знаем о тебе – думаю, ты об этом догадываешься. То, как ты замочила своего муженька, жизнь твою здесь не облегчит. Будет тебе трудно, увидишь. Так что последуй моему совету, милая, будь скромницей, не балуй, и всем от этого будет только лучше.

В молчании они дошли до бокового корпуса. По мере их приближения шум и гам, производимый сотнями женских глоток, становился все сильнее и сильнее, пока и вовсе не сделался оглушительным.

Но мало того что у Сьюзен в ушах стоял страшный гомон, – ей в нос ударили сразу все запахи женской тюрьмы. Воняло переваренной капустой – обеденным блюдом заключенных, к этому примешивались еще более резкие запахи – пота, дешевого мыла и дезодорантов. В здании надрывалось радио, и женщины изо всех сил старались его перекричать. Сьюзен понимала, что все их внимание приковано к ней, как к новенькой. Она выпрямилась и прижала кулек с вещами к груди. Состав заключенных был обычным для любой женской тюрьмы: проститутки с самыми невероятными прическами и цветом волос, в ярком, вызывающем гриме, мелкие воровки – похитительницы кредитных карточек, торговки наркотиками с тяжелым взглядом и одутловатыми лицами. Тюрьма другая, а физиономии те же.

Сплошной мрак. Ничего хорошего тут ждать не приходилось.

Поднимаясь по лестнице, Сьюзен услышала громкий смех. На нее смотрела пара широко раскрытых прекрасных зеленых глаз. Их обладательница – изящная девушка, настоящая куколка – радушно улыбалась Сьюзен. Та чуть не ответила ей улыбкой, но сдержалась.

Офицер оттолкнула девушку:

– Она из детоубийц, Далстон. Ты ее берегись. С виду ангел, а сама хуже бешеной собаки. Выбросила своего ребенка с шестнадцатого этажа из окна квартиры на тротуар. Депрессия на почве развода. Когда-то она выйдет, но до тех пор мы хлебнем с ней горя.

Офицер охраны проводила Сьюзен до камеры и открыла дверь. Тюремщица вошла внутрь, и Сьюзен последовала за ней. Ее охватило дурное предчувствие. Никогда заранее не известно, с кем предстоит делить камеру, и, пока приспособишься, приходится несладко.

На верхней койке лежала Матильда Эндерби – женщина с темными глазами и копной безукоризненно причесанных каштановых волос. Она тут же села и одним быстрым взглядом смерила новенькую с головы до ног. Затем, повернувшись к тюремщице, спросила с вызовом:

– И вы поселяете эту вместе со мной?

Голос у нее был низкий, глубокий, чуть с хрипотцой, а выговор – как у дамы из приличного общества. Офицер охраны, не принимая такого тона, бросила ей жестко:

– Послушай, Эндерби, тут у нас не выбирают, кому с кем жить, милочка моя. Ты лишилась такого права в ту ночь, когда замочила своего муженька. Поскольку вы обе осуждены за убийство мужа, то думаю, между вами гораздо больше общего, чем тебе кажется на первый взгляд.

Тюремщица вышла и плотно закрыла за собой дверь. Сьюзен положила свою котомку на нижнюю койку и развязала ее. Первое, что она сделала, – достала фотокарточки детей и письма от них. Затем расправила то немногое, что у нее было из одежды, и уложила стопкой в пустой ящик небольшого шкафчика.

Матильда Эндерби следила за каждым ее движением. Закончив, Сьюзен улеглась на койку и стала рассматривать лица своих детей на фотокарточках. Особенно долгим и нежным взглядом она смотрела на самого маленького.

Матильда вышла из камеры и вскоре вернулась с двумя большими кружками чая. Она открыла пачку с леденцами и высыпала несколько штук на тумбочку, стоявшую рядом с койкой Сьюзен.

– Ты и в самом деле забила своего мужа?.. Перебив ее, Сьюзен язвительно продолжила:

– Нанеся сто пятьдесят два удара молотком по голове? Да, так и было. Я даже считала удары, чтобы меня ничто не отвлекало.

Матильда кивнула. Она словно окаменела, лицо ее сделалось неподвижным. Взгляд ее цепких глаз, мгновенно фиксировавший все, что происходило вокруг, остановился в какой-то одной ей видимой точке. Женщины помолчали.

– А что случилось с тобой?

Матильда криво улыбнулась:

– Ты что, не узнаешь меня? Я ведь была в центре внимания всей прессы. Скоро меня выпустят. Я пронзила его сердце одним ударом ножа. Негодяй заслужил такую кару после всех мук, которые мне довелось пережить из-за него.

В голосе Матильды слышалась горечь, когда она спросила Сьюзен:

– Почему ты это сделала?

Сьюзен пожала плечами:

– Сама не знаю.

– Ты знаешь, конечно, только не хочешь говорить.

Ближе к вечеру, когда гомон в тюрьме утих и дверь с лязгом заперли до утра, Сьюзен наконец осталась наедине со своими мыслями. Ночь за ночью она думала об одном и том же. Только в темноте она позволяла этим мыслям овладевать сознанием. Она думала о том, что совершила, но еще важнее для нее было понять, почему она это совершила.

Сьюзен знала: чтобы объяснить себе свои поступки, надо вернуться к воспоминаниям детства и юности. Это могло стать ключом к пониманию того, что случилось позже. Целых два года работавшие со Сьюзен психиатры упорно давили на нее, пытаясь найти мотив ее преступления. И в конце концов Сьюзен поняла, какой у нее был мотив и почему она сделала это со своим Барри.

Пробудившись, девочка потерла слипшиеся веки и прислушалась. В ночной тишине раздавалось только тихое посапывание сестры. Постель была теплая и мягкая. Сьюзен прижалась к сестре, и они лежали рядышком, близко-близко друг к другу. Сон опять сморил ее.

Их разбудил резкий звук – что-то в доме грохнуло.

Сьюзен поняла, что спала она недолго, – у нее еще не онемела рука, как обычно бывало, когда она спала всю ночь, обвив руками худенькое тельце сестрички.

Отец орал во всю глотку.

– Старый дурак! – хихикнула Дэбби. – Лучше бы дрых, чем орал.

Сьюзен тоже рассмеялась.

Родители ссорились и дрались уже второй день подряд. И все из-за того, что мать нанялась на работу в местный паб. Отец был уверен, что она работала там только потому, что завела шашни с владельцем паба.

Он будто чуял, когда у жены заводился любовник, и почти всегда оказывался прав.

Оттого девчонки и веселились. Одной исполнилось девять, другой восемь, они уже знали счет, и их забавляло, что папаша до сих пор не мог подсчитать, сколько у мамы было любовников. Но они притихли, когда услышали звук удара и вслед за этим по застеленному линолеумом коридору застучали мамины каблуки.

– Жирный ублюдок! Дождешься, я насажу твою тушу на нож!

– Как же, насадишь! Это тебя насаживают на стручок все, кому не лень! Ты только на то и годишься, мразь.