Луиза Пеннингтон - Грехи ангелов

— Но ведь никогда раньше ты не мешала мне распоряжаться этими деньгами так, как я считала нужным. Почему же ты делаешь это теперь?

— Потому что я должна думать о своей репутации. И я вовсе не желаю, чтобы мое имя ассоциировалось с провалом мюзикла, посвященного блондинке, у которой было не все в порядке с мозгами. Я не говорю о том, что об этой истории уже давно все забыли и нет никакого смысла о ней вспоминать.

— Я уверена, что ты ошибаешься. В основе мюзикла жизнь Мэрилин Монро… А в Мэрилин было нечто такое, чего не было в других знаменитых актрисах… Разве я не права?

— А может быть, дело просто в том, что она лучше других умела обделывать свои делишки, а?.. Понимаешь, что я имею в виду?

Джеки закрыла глаза. Теперь мать могла договориться до чего угодно.

— Это меня не интересует. Я уверена, что на этом материале смогу сделать нечто достойное. Вот и все.

— Ну естественно, ты уверена… — зевнула Анжела, изображая скуку. — Только от меня ты не получишь ни цента. Да и как, по-твоему, я могу поддержать идею, которую уже пытались воплотить, но всякий раз спектакли с треском проваливались? На эту тему не упомнишь ни одной приличной постановки. — Она сокрушенно вздохнула. — Ни один нормальный человек не согласится дать денег на эту блажь. Твой мюзикл никогда не поставят ни в Лондоне, ни здесь на Бродвее. К тому же у тебя нет в этом деле никакого опыта… Какие тебе еще нужны объяснения, скажи на милость?

— Ты права, — сказала Джеки. — Я еще не поставила великого мюзикла, и эти сукины дети из бродвейской тусовки, от которых ты без ума, пока что не слишком жалуют меня, но я действительно уверена в том, что делаю. Мне было восемнадцать, когда я начала работать в театре. У меня за плечами двенадцать лет… — Она остановилась, чтобы унять волнение. — Конечно, у меня было несколько неудач, но у кого их не бывает? Зато моя постановка «Святого Грааля» у Хэкни получила, если ты помнишь, отличные отзывы в прессе…

Говоря это, Джеки понимала, что для матери ее доводы не имеют значения.

— У какого еще Хэкни? — язвительно поинтересовалась Анжела.

— Неважно…

На несколько секунд воцарилось молчание. Потом Анжела сказала:

— Ну что же, я полагаю, мы все обсудили.

— Спасибо за помощь и поддержку, — с горечью проговорила Джеки.

Ирония не достигла цели. Самодовольство матери было непробиваемо.

Снова воцарилось молчание. В какой-то момент Джеки пришла в голову странная мысль, что, может быть, мать все-таки переменит свое решение.

— Я делаю это для твоего же собственного блага, — наконец сказала Анжела.

Джеки только сокрушенно покачала головой.

— Ничего подобного. Ты делаешь это для себя. Только я не понимаю, зачем тебе это нужно.

— Тут и понимать нечего.

Джеки ничего не ответила. Она вдруг ясно представила себе мать. Она красива, даже очень красива, ее мать. И, должно быть, ей одиноко в ее роскошной квартире в Нью-Йорке. Наверное, она стоит у окна. В одной руке телефонная трубка, в другой — сигарета, вставленная в мундштук из слоновой кости. Вот она скользит взглядом по темному великолепию неба над Манхэттеном, по бесчисленным мерцающим огням. Никому из своих молодых и часто сменяемых любовников она не позволяет задерживаться в этих апартаментах, выстроенных на крыше небоскреба. На вилле в Вирджинии — да. Но только не в Нью-Йорке. Должна же она заботиться о своей репутации. А репутация для Анжелы была самой важной вещью в мире.

— Значит, что бы я тебе ни сказала, ничто не заставит тебя переменить свое решение? — спросила Джеки.

— Ничто, — с ударением ответила Анжела. — Но почему бы тебе не попробовать разжиться деньжатами у своего блаженного папочки? — зло усмехнулась она. — Или у его богатенькой женушки? Потряси их немного. Неплохая мысль, а? Может быть, они тебе и не откажут.

— До свидания, мама, — пробормотала Джеки.

— Анжела! Черт бы тебя побрал! Называй меня Анжелой!..

Но дочь уже положила трубку.

Джеки подошла к окну, стараясь побыстрее забыть этот отвратительный разговор. Лучше всего просто не думать об этом. От общения с матерью на душе всегда оставался неприятный осадок. Но теперешний ее отказ дать денег явился для Джеки полной неожиданностью.

Забавнее всего, что до настоящего момента ей казалось, что мать всю жизнь была богата. Чертовски богата. Можно сказать, до неприличия. Джеки протерла пальцем на запотевшем стекле кружок и взглянула на зеленые просторы Гайд-парка. Впрочем, она, конечно, знала, что так было не всегда. Было время, когда мать, что называется, боролась за существование. Тогда она еще не была патентованной голливудской звездой, которая может позволить себе спокойно дожидаться выгодного контракта. В весьма сомнительных заведениях вроде ночных стриптиз-клубов, в прокуренных залах мать знали под именем Милашки Джонс. Она зарабатывала на жизнь тем, что медленно и эффектно стаскивала с себя одежки, выставляя напоказ свое изумительное тело.

Обычно она оставляла маленькую Джеки где-нибудь в закутке около сцены или, если повезет, в артистической. И Джеки всегда точно знала, в какой именно момент разукрашенный блестками бюстгальтер матери упадет на пол, потому что в этот миг в зале поднимался вой и рев, мужчины восторженно колотили кулаками по столам и топали ногами так, что начинал дрожать свет, а с потолка сыпалась пыль. И все же самым тягостным для Джеки был не этот момент мужского буйства, а те бесконечные мгновения напряженной тишины, когда руки матери начинали оглаживать живот и бедра, а мужчины словно завороженные пожирали глазами эту чудесную плоть.

Джеки вздохнула и отвернулась от окна. Следующего своего мужа — Ллойда Милашка Джонс встретила, когда Джеки исполнилось пять лет. В один из вечеров она ассистировала иллюзионисту. Эту работу ей экстренно подбросил ее агент Олег. Она должна была помогать пожилому фокуснику вытаскивать из-под его сверкающего золотом тюрбана живых белых крыс. Действо разыгрывалось в одном из самых приличных мест из всех, в каких ей доводилось выступать. Ллойд чинно сидел за столиком около сцены, и, когда Милашка Джонс предстала на всеобщее обозрение в прозрачных шароварах, под которыми ничего не было, он едва не грохнулся со стула.

Телевизионный магнат на отдыхе, он был сказочно богат и при виде рыжих женщин сходил с ума. Поэтому для Анжелы не составило большого труда женить его на себе. Не прошло и трех недель. Он так и не успел дознаться, что, помимо ассистирования фокуснику, Анжела трудилась еще и на славном поприще стриптиза. Таким образом, мать явилась перед ним в немыслимом белом узком платье, украшенном фальшивыми бриллиантами, при одном воспоминании о котором у Джеки до сих пор захватывало дух. Но главными достопримечательностями Анжелы были лебединая шея и пышная грудь, видневшаяся в глубоком вырезе платья и манившая, словно Великий Каньон. Ллойд едва держал себя в руках при виде этих прелестей. Такова была версия событий в изложении самой Анжелы. Даже спустя много лет на ее губах появлялась триумфальная улыбка, а ее красивый рот вдруг становился алчным и злым. И Джеки верила ей.