Данил Гурьянов - Глупая улитка

Сейчас, увидев его, я, конечно, обрадовался, но как-то ненадолго. Во-первых, Вадим есть Вадим, а не сюрприз. Во-вторых, почему я должен плясать перед его появлением?

Но внешне все было весело, живо, радушно. Как выяснилось, Вадим приехал помочь родителям с продажей квартиры и покупкой дома. Идиллия. В Москве он работал коммерческим директором у модельерши, имя которой мне ничего не сказало. Элеонора поспешила добавить, что в прошлом году Вадим ездил в Париж на Неделю Высокой моды. Наверно, именно это так воодушевило ее до моего прихода. Она всегда была тщеславной, считала себя элитой, презирала свой город и когда-то мечтала жить в одной из столиц мира. Но чтобы уехать, не хватило смелости.

Элеонора предложила отправиться в ночной клуб. Мне было все равно. Вадим не возражал. Эффектной троицей мы разрезали серые улицы; Элеонора шла между нами. Она вообще любила, чтобы вокруг нее мужчин (отборных) было побольше, а женщин (любых) поменьше. В стенах заведения к ней вернулась вальяжность, она попросила дорогие дамские сигареты (хотя не любила курить) и в ожидании ужина стала лениво объяснять, что лобстеры и лангусты это одно и то же, только разного пола (мы никогда их не пробовали, но она где-то читала об этом).

Через час мы пресытились и захмелели. Элеонора больше всех. Она сидела с таким видом, будто чего-то ждала. Я, как обычно, пригласил ее на танец. Она без воодушевления поднялась. Мы молча потоптались под медленную музыку. Затем освещение резко поменялось, и началась дискотека. На площадку выскочили дико молодые девчонки и принялись энергично двигаться. Мы тоже подергались одну песенку, точно зная каждое движение друг друга, после чего вернулись к столику. Вадим с присущей ему импозантностью сделал нам комплимент, Элеонора рассмеялась и, взяв сумочку, ушла в дамскую комнату. Я стал вести разговор, спрашивать, тяжело ли жить в Москве провинциалу, какие там люди, но Вадим не заинтересовался этой темой, отвечая без энтузиазма и глядя своим умудренным взглядом через людей, словно агент на задании. «Как Люба?» — спросил о его жене, которую видел только на фото.

— Люба сдохла, — безразлично ответил Вадим в прежней манере.

— Как… сдохла? — растерялся я.

Вадим отхлебнул сока.

— Нету Любы. У нее своя жизнь. У меня своя, — и заулыбался приближающейся Элеоноре.

Но на полпути к столику нашу девушку застал хит Миноуг, ее походка органично перешла в танец, и она так и осталась там, двигаясь юрко, изящно и улыбаясь в нашем направлении. Она была на высоких каблуках в брюках-клеш и блузке, красных, словно сбрызнутых черным. Ее украшения то и дело взрывались снопами лучей, а взгляд предлагал интригу. Она стала имитировать пение, и показалось, что дивный голосок может принадлежать только ей, и все вокруг — массовка единственной звезды.

— Красно солнышко, — улыбнулся Вадим и вдруг посмотрел на меня, словно что-то решая.

На следующее утро, проснувшись неожиданно рано, я пошел на кухню попить, увидел за окном восход и затосковал. Захотелось жить несколько веков назад, быть грубым и свободным викингом.

Очнулось радио. Я сделал потише, открыл холодильник, прикидывая, что приготовить.

Проснулась Элеонора. Хмуро сказала мне «доброе утро» и закрылась в ванной. Вчера мы вернулись поздно; усталые и в другом микроклимате, быстро легли спать. Сегодня выяснилось, что у Элеоноры «началась стадия», как говорит ее мать. Стадия — это период скрытых переживаний, сопровождаемый повышенной раздраженностью и полной неспособностью радоваться. Причиной стадии может быть как глобальное изменение, так и незначительное, оказавшееся последней каплей. Я на это не обращаю внимания, так как у самого то же самое. Только в моей семье это называли заскоком.

Молча позавтракав, мы разошлись.

По пути на работу я грустил, потом вспомнил, что сегодня должна выйти моя новая медсестра, и мысли занялись этим.

Я не знал, кто это будет, и возлагал надежды…

Когда я надевал белый халат, дверь скрипнула. Обернувшись, увидел замглавврача.

— Эдуард Васильевич, познакомьтесь, — справляясь с одышкой, шумно заговорила она, — с сегодняшнего дня ваша медсестра Наталья Лопатина. Прошу любить и жаловать.

Начальница выжидающе улыбалась мне, но рядом с ней никого не было, и я почувствовал себя сбитым с толку.

Неожиданно из-за ее объемной фигуры выдвинулась ОНА, ПЕРВОЕ ЧУДО НАШЕГО ГОРОДА — маленькая, парадоксальной внешности женщинка, полная притянутого достоинства и выпирающего напряжения. Глазки близорукие, очки с дешевой оправой для старух, нос-кнопка, на бледном лице прыщики и веснушки, рыжие волосы распущены по плечам, как у шестиклассницы на дискотеке. Она была не старше меня, но производила впечатление пенсионерки, благодаря ощущению запущенного жизненного процесса и какой-то выключенности из действительности, как у некоторых пожилых людей, которые всю жизнь промучались и вдруг поняли, что скоро умирать, а ничего хорошего не было, нет и не будет. На ней был желтенький плащ и черная шляпка с вуалью — все старое.

Девица невнятно поздоровалась, глядя широко раскрытыми, непонятными глазами на мой письменный стол и избегая смотреть на меня, будто я только что из душа.

Мы остались одни. Но это было невыносимо и, пробормотав «осваивайтесь», я поспешил удалиться.

Во дворике разгружали подъехавшую к больничной столовой машину. Не заметили, как уронили качан капусты, он покатился ко мне. Обозленный, я поставил на него ногу, как на мяч, достал сигареты Элеоноры, прикурил. Оглянулся. Никого не было. Расслабился, выпуская дым и глядя в облака.

— Спасибо, — с ядом произнес окружающему миру, имея в виду новоявленную.

Эту красавицу нельзя было не заметить на улицах города. Дубль первый. Зима. Старая искусственная шуба на размер больше, спина прямая, взгляд в никуда, походка робота. Я стоял на остановке, незаметно наблюдал за ней. Прошла, как заведенная игрушка — по прямой, на одной скорости, без единого лишнего движения, скрылась. Миниатюра называлась «Как я убежала из дурдома». Дубль два. Лето. В одиночестве сидит на лавке около какого-то подъезда. Затрапезный сарафан открыл руки цвета сваренных галушек. Ладошки положила на коленки. Осанка будто у офицера за обедом. Взгляд чучела. «Как я принимала солнечную ванну». Дубль три. Осень. Кинотеатр. Мы с Элеонорой проходим на свои места. Сидит, красотка. В громоздкой широкополой шляпе с выцветшим бантом на полях, в очках с треснувшей линзой. Прилипла взглядом к невидимой точке на белом экране. Ее место оказалось прямо перед моим. Просидела в шляпе до конца. Когда все уходили, не шелохнулась. «Как я влюбилась в Шварценеггера». В общем, отталкивающий человек. Неприятный мне до дрожи.