Вкус одержимости (СИ) - Лабрус Елена

Там на высоте лестницы и стоял тот, кому принадлежал голос. Чёрный костюм, чёрная водолазка, чёрные как смоль густые волосы, зачёсанные назад. И глаза, что казались такими же чёрными, как и всё остальное, сверлили меня взглядом тёмным и глубоким, как два бездонных омута. В этом царстве света, стекла и тёплого мрамора он казался не хозяином, а его зловещей тенью, пугающей, безликой и мрачной.  

Засунув руки в карманы, мужчина, которому одинаково можно было дать и тридцать, и сорок пять лет, не смотрел — давил. Как давит покачивающийся на краю обрыва валун на путника, стоящего под ним на узкой тропке. Или грозовая туча, что лезвием уже рассёк зигзаг молнии, а не успевших спрятаться прохожих вот-вот оглушит раскат грома.

Таким взглядом убивают.

Желание бежать было сильнее меня. Но он, чёрт побери, ответил.  

— Я никому не позволяю сюда входить без моего разрешения. Вы должны были дождаться снаружи.

— Простите, торопилась, — беспомощно оглянулась я. 

— И напрасно. Вы всё равно опоздали, — резанул воздух его низкий сильный голос, словно из динамика ударили басы.

— Нет, я успела вовремя, — уверенно покачала я головой. — Но, конечно, опоздала бы, если бы ждала вас на улице.

Он удивлённо приподнял бровь, рассматривая меня как ничтожную козявку. Нет, как мокрое место, что останется от этой козявки, когда он спустится. И, мягко пружиня, стал спускаться, так и не вытаскивая рук из карманов.  

Отчаянно скрывая страх, я кинулась за улетевшей накладной и, глянув в неё — Чёрт! А ведь и правда написано «ждать у входной двери», — сверилась с часами на стене.

— Успела точно в срок, — развернула к нему лист, уперев палец в то место, где было указано время получения посылки.

— Не надо тыкать мне в нос этими бумажками, — высокомерно дёрнул он головой. — Раньше надо было смотреть. А сейчас я решаю получено отправление в срок или нет, раз вы нарушили условия доставки. И я за это не заплачу.

— Ах вот как! — зло фыркнула я. Так стало обидно, что хотелось вцепиться в его небритую рожу. Красивую, породистую, но от этого не менее противную.

Да что он себе возомнил!

Из-под густых бровей он сверлил меня ненавидящим ледяным взглядом. Словно я оскорбила его тем, что вошла. У него аж ноздри подрагивали, и верхняя губа приподнялась, словно того и гляди зарычит или покажет клыки.  

 — Хорошо. Как скажете, — присев перед ящиком, как учили, чтобы не сорвать спину, я снова подхватила его на руки. — Тогда свою посылку вы не получите.

Вот урод! Я отмотала больше восьмидесяти километров без остановок. Раз пять нарушила правила дорожного движения. Пожертвовала заправкой, туалетом, едой, встречей с отцом, лишь бы заработать эти грёбаные пять тысяч. А папа, между прочим, в хосписе. Для него каждый день, каждый час на счету. И для нас — каждая копейка. Мне ещё обратно тащиться. А он решил не платить! Скотина!

— Стоять! — он не рявкнул, скорее просто приказал тоном, которому невозможно было не подчиниться. Но я замешкалась лишь на долю секунды.

— Ага, щаз! Размечтался! — ворча себе под нос, я ткнулась в стеклянные двери, которые почему-то и не думали раздвигаться. И вздрогнула, когда в кармане трелью разразился будильник. — Вот теперь ровно час, как я получила посылку, — зло развернулась я и чуть не выронила коробку. Чёрной тенью хозяин особняка стоял так близко, что сердце ушло в пятки.

Аларм! Аларм! Сос! Сос! Тревога! Опасность! — орали все сигнальные системы моего организма, когда с тихим шорохом всё же разъехалась в стороны створки грёбаной двери.

 — Либо вы заплатите и распишетесь в получении, — обернулась я, спасаясь бегством, а точнее быстрым шагом, ещё делая вид, что всё держу под контролем. — Либо посылку не получите.

 — Ты и вправду идиотка или прикидываешься? — спокойно и никуда не торопясь дошёл он вслед за мной до машины, которую я теперь пыталась открыть.

Проклятый тяжеленный ящик норовил выскользнуть. Чёртову накладную трепал ветер, и она то и дело закрывала мне обзор. Долбанный будильник орал дурниной. Руки тряслись.

 «Какое прикидываешься! Я дура, полная дура, которая так торопилась, что даже не дочитала примечания до конца, согласилась ехать чёрт знает куда, одна, не представляя и близко на что могу нарваться. Да ещё вздумала спорить».

Он вырвал у меня бумагу. Смерив взглядом, полным презрения, достал из нагрудного кармана ручку. И прямо на капоте моей машины поставил в накладной закорючку, пока я так и стояла, замерев с долбанной коробкой в руках.

Затем достал из кармана зажим с деньгами, вытащил купюру и брезгливо сунул как проститутке под лямку бюстгальтера на плече, запустив руку под футболку.

— Да заткни ты этот долбанный телефон! — рванул он на себя коробку.

Ладонь скользнула по острому краю стягивающей пластиковой ленты. Пальцы обожгла боль. Я невольно вскрикнула, подалась за ящиком, освобождаясь. Но из пореза уже потекла кровь и, столкнувшись с рукой мужчины, оставила след.

Увидев её, он вдруг побледнел, шарахнулся от меня, бросил коробку и уставился на окровавленную руку, словно на ней сидел огромный ядовитый паук. Такой ужас отразился на его лице, а потом злость, что я испугалась окончательно.  

— П-п-п-простите, — промямлила, пятясь к машине. — К-клянусь, я ничем вас не заражу. У меня нет СПИДа или там гепатита. Я ничем не болею, честное слово. Простите.

А когда его ноздри дёрнулись, я с такой скоростью скрылась в машине и заблокировала дверь, какой и сама от себя не ожидала.

— Да заткни ты телефон! — зарычал он, стукнув кулаком по стеклу.

Но я уже выворачивала со стоянки, убираясь подальше от этого дома. И трели телефона меня занимали сейчас меньше всего.

Нет, нет, нет, только не кровь! Не кровь! Не сейчас!

Пот тёк по спине. Руки дрожали. Ноги подкашивались. Но, подчиняясь многолетней привычке, помня, что это просто ещё один уникальный образец, который может оказаться полезным, я спустился в лабораторию. Нанёс оставленную на руке каплю на предметное стекло. Каждую из трёх проб накрыл тонким покровным.

И только после этого, следуя внезапному порыву, облизал кожу.

От пятна засыхающей крови уже остался тонкий ободок. Я почувствовал его.

Закрыл глаза. Провёл языком по нёбу, зубам, словно пробуя дорогое вино. Выдохнул. И без сил упал в кресло.

Это же она? Та девчонка?

Всё такая же бледная, словно за всё лето ни разу не была на солнце. Растрёпанная, как тряпичная кукла. Со смешными спутанными волосами. Тонкими запястьями. Розовыми как пух фламинго губами, сухими, упрямо сжатыми, или приоткрытыми от возмущения. Она ещё только криво припарковалась и неловко вылезла из машины, одёргивая брюки, поправляя съехавшую с плеча футболку, а я уже знал, что это она.

Вспомнил. Задохнулся от этих воспоминаний. И снова не смог оторвать глаз.

От её выпирающих ключиц и острых лопаток. От хрупких лодыжек, таких тонких, что ей надо запретить ходить. Лёгкая, прозрачная, как осенний туман. Я ещё не вдохнул сладкий ванильный запах её шампуня. Не глотнул, задыхаясь, незнакомый вкус её кожи. А уже сходил с ума, погружаясь в ад воспоминаний, когда уловил тонкое, едва уловимое присутствие ароматизированной прокладки, но, к счастью, запаха крови не почувствовал. Не почувствовал и только с облегчением выдохнул… как она порезала руку.

И без того обострённое до крайности в период болезни обоняние, опрокинуло.

И без того истерзанный, едва способный себя выносить из-за этого чёртова недуга, истосковавшийся, измученный за эти два года после смерти Киры, я едва стал приходить в себя, как… на! Эта дьявольская курьерская служба прислала девчонку, что заставила меня вспомнить. С убийственной, хирургической точностью вспомнить день, когда я увидел её впервые. Думал, забуду без следа, но на свою беду запомнил. Её. Её анемию. И тот день.

Наш последний день с Кирой.

День, когда я её потерял. Навсегда.