Когда не все дома (СИ) - Болдина Мария

У — уходи. Так сказала она как-то вечером, и он ушёл.

Иногда от одиночества, безысходности и невозможности исправить прошлое хотелось выть:

— У-у-у…

Она рыдала ночами тихо, в подушку.

Три года она не пускала никого из Волжиных на порог, доказывая им и себе, что сильная, умная, независимая, справится сама. Справилась. А сестра говорит, что она, конечно, сильная и независимая, но всё-таки дурочка.

Ольга вздохнула. Да, сестра права, а также правы тётка-крёстная и соседка Анна Петровна: чем больше вокруг мальчишки любящей родни, тем лучше. В воспитании ребёнка должны участвовать все имеющиеся в наличии бабушки и дедушки. Они ей не чужие, они хотят только добра её сыночку. Надо успокоиться, надо налаживать отношения. И Ольга со вздохом дописала: «Волжину Николаю Михайловичу», — дальше реквезиты всех документов, число, подпись — всё.

— Николай, — она крепко обняла своё чадушко, всё-таки до понедельника прощалась, тревожно как-то, — ты помнишь, что сегодня тебя заберёт дедушка?

— Новый дедушка?

— Нет, не новый, но ты его давно не видел, наверное, не помнишь уже.

— Не новый… — Николай покивал со знанием дела, — Старый дедушка?

— Ну, он не очень старый, — уточнила Ольга. — Дедушка Коля приедет за тобой на машине, и вы на дачу поедете, там бабушка Катя пироги печёт.

— На какой машине? — задал её сын важный вопрос.

— Джип, по-моему, марку не помню, — начала она оправдываться.

Сын даже глаза зажмурил в предвкушении счастья. Что тут поделаешь — мальчишка, машина ему важнее и мамы, и бабушки с пирогами. Ольга поцеловала своего родного в нос, вздохнула и побежала в офис.

А в голове Кольки огромная блестящая машина гудела, жужжала, фыркала, разбрасывала колёсами грязь.

— Я сегодня спать не буду, меня дедушка заберёт. На джипе! — хвастался он друзьям, откручивая у пластмассового грузовика колесо, шестое и последнее.

— Тёвный? — заинтересовался Данька.

— Чего?

— Дзип тёвный?

— Совсем чёрный! — подтвердил Николай и задумался. Честно сказать, он не знал, какого цвета дедов джип, но надеялся на лучшее.

А день тянулся и казался бесконечным, сначала слушали дурацкую сказку про дурацкого зайца, потом что-то лепили из синего пластилина, потом всей группой искали Машкины шапку и варежки, потом гуляли. Он очень устал ждать, и карман неудобно топорщился от колёс и других важных гаек, которые должны были пригодиться, если у ненового и нестарого дедушки что-нибудь в машине сломается.

Николай Михайлович пришёл, как и обещал, ровно в полдень, заглянул в группу. Девочки уже укладывались на свои раскладушки, мальчишки стояли в очереди перед туалетом.

— Здравствуйте. Мне бы Колю, — громким шёпотом позвал дед в пространство.

Вынырнувшая из-за шкафа воспитательница суетливо кивнула и махнула рукой:

— Там подождите…

Там — это, разумеется, в раздевалке. Мужчина не спеша осмотрелся — давненько он не посещал подобных заведений. Здесь было по-казённому, но уютно: шкафчики в ряд, перчатки и варежки на батарее тоже в ряд, выставка поделок дружным строем по четыре, стенгазета, повествующая о детских страхах. Информация была незнакомой, написано интересно, сдобрено поучительными примерами — зачитаешься. Когда дверь из группы приоткрылась, тонко скрипнув, мужчина вздрогнул. В щель просочился белобрысый пацанёнок и деликатно спросил:

— Ты на машине?

Николай Михайлович осторожно, чтобы не разбудить детские страхи, о которых предостерегала местная газета, ответил:

— Да.

— Джип?

Тут робеющий перед малышом дед почувствовал устойчивую почву под ногами и сказал уже громче:

— Да!

— Чёрный?

— Абсолютно!

— Можно, ты меня покатаешь?

— Конечно! — заверил Николай Михайлович, радуясь, что контакт налажен и его авторитет в глазах подрастающего поколения взлетел до заоблачных высот.

Ехать было далеко, и это было здорово. Они весело болтали, как два старинных приятеля, о машинах, о замерзавших на посту гаишниках, о том, что блины со сгущёнкой вкуснее, чем с вареньем, и о том, что глупые женщины зря так беспокоятся о сквозняках, потому что спать лучше всего без одеяла, но в пижаме с тиграми. Потом включили радио, спели хором песню, и ещё одну, а потом Николай-младший как-то незаметно заснул, разморённый теплом, ровным гудением мотора и яркими впечатлениями. Ага, запоздавший тихий час, хмыкнул дед. Он почувствовал, как вновь наступило, казалось, забытое безмятежное время, когда ребёнок спит, а в душе плещется бездонным озером нежность. Так и прибыл на место, стараясь не тряхнуть, не разбудить, осторожно выруливая к воротам. Он не стал тормошить мальчишку, бережно извлёк из кресла, занёс в дом и уложил на диван в дальней комнате. Жена, давно поджидавшая их у окна, теперь суетилась вокруг на цыпочках, предупредительно распахивала двери, стягивала с любимого мальчишки одежду и обувь, поправляла подушку. Тишина и любовь затопили дом. И только на самом донышке сердца легла обида на невестку, так долго не позволявшую внуку вернуться в их жизнь.

Надо сказать, у Ольги имелись свои обиды, и в этот вечер ей хотелось всласть нажаловаться на обидчиков. Она получила эсэмэску от свекрови, что сын её жив-здоров, благополучно прибыл на дачу с отцом бывшего. Вот тут такая закавычка, что свекровь со свёкром бывшими не бывают, это с мужем можно расстаться и он будет бывшим-забывшим, но родители его бывшими стать вряд ли захотят — эти родственники навсегда настоящие и забыть о себе не позволят. По крайней мере, Ольге достались именно такие. Ольга отключила телефон, чтобы не дёргаться от желания позвонить, проконтролировать, а заодно высказать в очередной раз всё, что накипело. И всё-таки бурлить продолжало, как на огне в переполненной кастрюльке, чуть не срывая крышку. В такой ситуации хорошо, когда есть кому поплакаться.

Наверное, это очень горько — расти сиротой, но вот Ольга этой горечи не хлебнула. Её с шести лет растила старшая сестра, всё понимающая, а поэтому лучшая, лучше просто не бывает. Когда в один год умерли и отец, и мама, Сашка просто забрала её к себе. Ольга смутно помнила родителей, зато понимание того, что сестра всегда рядом и пропасть не даст, было незыблемым. Когда сёстры навещали могилу родителей, старшая вытирала слёзы, а вот Ольга скорби не ощущала, только отстранённую грусть, и благодарность Богу за то, что у неё есть Сашка, и благодарность Сашке за то, что она есть, какая есть. Ольге было чуть-чуть стыдно за свою чёрствость и эгоизм. Она подозревала, что сестре пришлось нелегко, но та всегда-всегда была улыбчивой, спокойной и деятельной, и не очень-то строгой к своей младшенькой. И даже повзрослев, Ольга не стремилась встать со старшей сестрой вровень, так она чувствовала себя под надёжным присмотром, и долготерпеливая опека эта не тяготила.

Все свои горести младшая сестрёнка привыкла нести к Сашке на кухню, на ночные сестринские посиделки, когда дети уложены, муж у телевизора, бокалы на столе, на плите в кастрюльке кипит вода под домашние пельмени. Лампа над столом тёплым светом очерчивала круг, в который бедам хода не было.

Но вот сегодня Сашка вдруг стала сама на себя не похожа: какая-то невесть откуда взявшаяся тоска во взгляде и многозначительное тягучее молчание. С такой сестрой Ольга разговаривать не хотела, но понимала, что всё-таки придётся. Словно угадав Ольгины мысли сестра нерешительно протянула:

— Нам надо поговорить.

По опыту Ольга знала, что разговоры с таким началом всегда с подвохом: либо поселится в душе неизбывное чувство вины, от которого простым «извините» не отмахнёшься, либо придётся метаться бешеной тарашкой, чтобы починить и уладить то, что исправлению в принципе не поддаётся.

— Знаешь, за год до твоего рождения мама с папой хотели развестись, — начала Сашка откуда-то очень издалека, привычно накрывая на стол.