Украду твою жизнь - Елена Рахманина

– Знаешь, что я с тобой сделаю? – уголок его губ ползёт выше, но синие глаза остаются холодными. Убийственно спокойными. Словно не радужку рассматриваю, а кладбище, на котором только ветер поднимает вверх сухие ветки. Могильник.

Мне не хочется знать ответ на этот вопрос. Мне хочется только проснуться и понять, что это всего лишь сон. Уткнуться в подушку, зажмурив глаза, и выдохнуть с облегчением. Но, как ни впиваюсь ногтями в ладонь, пробуждение не наступает.

Он ждёт, и я нерешительно качаю головой. Отрицательно.

– Я сделаю так, что он никогда больше к тебе не прикоснётся. Побрезгует. Если захочу, сначала сам буду трахать. В рот, – надавливает грубо большим пальцем на губы, – и во все остальные твои дырки. И тебе даже это понравится. Такой шлюхе, как ты, не может это не понравиться. А когда мне наскучит, отдам своим людям. Они давно не видели таких девок, как ты. Как тебе перспектива, Серафима?

Буквально на один миллиметр отшатываюсь от него, смотря не только испуганно, но и недоумённо. Он принял меня за другую. За мою сестру.

Опустила глаза на белую салфетку, лежавшую на коленях. Сжала её в кулаке. Отец всегда твердит, что хорошо воспитанные девушки не должны показывать эмоции. А я ощущаю скрежет собственных зубов. От злости. С каждой секундой мои нервы натягивались всё сильнее, превращаясь в тонкую нить, разрывающуюся на волокна. Медленно выдыхаю и поднимаю ресницы на того, кого отец выбрал мне в мужья.

Мои губы, вопреки воле и отцовской муштре, искривляются в отвращении. Но мой жених ничего не замечает. Оценивает меня. Елозит по моему скромному платью сальным взглядом. Наверняка фантазирует о том, как будет мять моё тело толстыми пальцами в первую брачную ночь. От этой мысли тошнота подкатывает к горлу.

Хочется подняться из-за стола и скрыться из этого дома. Бежать так далеко, как только могу. В любую глушь. Туда, где меня никто не знает и никогда не найдёт.

– Ты будешь делать то, что я говорю, Анна!

Отшатываюсь, когда отцовский кулак встречается со столом. Он в ярости брызжет на меня слюной. Ужин закончился, гости ушли, и он может не скрывать своего недовольства. Ведь я так холодно и отстранённо приняла известие о скорой свадьбе.

– Ты моя дочь, а ведёшь себя как шалава! Такая же шлюха, как твоя мать. Знал бы, что вырастешь такой неблагодарной тварью, предохранялся бы.

Вздрагиваю от этих слов. Он никогда не бил меня. Ладонью. Лишь словами.

Не понимаю, чем заслужила подобные обвинения. Я ведь никогда и ни с кем… Так, только целовалась. Почти невинно. С ровесниками в коридоре гимназии. Оттого становится ещё больнее. Несправедливость ранит глубже, иголками проникая под кожу.

Хотелось бы мне уметь не чувствовать. Ничего не ощущать. Но спектр моих эмоций ярче радуги. И сейчас они серые, как пепел и грозовые облака. Как пыль, поднимающаяся в воздух при порыве ветра.

Я морщусь, губы дрожат. Сжимаю их. Отец терпеть не может моих слёз. И всегда запрещал мне плакать. С самого детства. С того дня, как нашёл меня и привёл в свой дом.

Порой меня посещала болезненная мысль. Обратил бы он внимание на шантаж моей матери, сообщившей ему, что, оказывается, у него есть ребёнок, если бы его жена могла иметь детей? Только бог не подарил ему никого. Лишь меня. Не повезло…

Он привёл меня в свой дом, а его супруга наряжала чужую девочку, как красивую куклу, в нелепые наряды. Выводила в свет и знакомила с подружками, показывая им, какой у неё красивый ребёнок появился. А наедине тихо ненавидела меня. Ведь я плоть от плоти собственной матери. Да, шалавы и потаскухи, всё верно. И порой казалось, будто все ждут, когда, как чёрт из табакерки, из меня выпрыгнет сущность моей матери. Вернее было бы сказать, сучность.

Да, я действительно не нуждалась ни в чём материальном. Но ни любви, ни тепла так и не получила.

Однако отец ни дня не давал мне забыть, как облагодетельствовал меня. Что без него я бы прозябала в нищете. Но разве заботиться о своём ребёнке не было его обязанностью и долгом?

– Он старик, папа! – закрываю лицо руками, не понимая, как до него донести простую истину. Как он представляет, что я выйду замуж почти за его ровесника?!

Но он не слышит. Словно бьюсь о глухую стену.

– Я столько дал тебе! Кров, лучшие школы, репетиторы, хореографы, ты никогда ни в чём не нуждалось, и теперь, когда у меня проблемы, ты отказываешься выполнить одну-единственную мою просьбу!

Мне так хотелось кричать в ответ такие же колючие обвинения. Что я не просила меня рожать. Не просила себя зачать. Не просила даже забирать от тётки, давшей мне временный приют. Перед тем, как меня бросили бы в детский дом. Как бесхозную, никому не нужную игрушку. За одним исключением – старшей сестры.

Я смотрела в его блёклые глаза, ставшие сейчас такими яростными и чужими, и не понимала, зачем он меня забрал. Почему не оставил там. Сестра позаботилась бы обо мне.

Одёргиваю себя. Я уже не маленькая, чтобы жаться к её юбке. Должна сама справляться.

– Но, папа! – вопреки воле по щекам текут слёзы, в ответ на мои чувства лицо отца искажает отвращение. – Мне только восемнадцать завтра! А ему за пятьдесят!

И я ведь люблю отца. Странной болезненной привязанностью к тому, кто не ответит теплом и взаимностью. Любовью нелюбимого никем ребёнка. Серафиму хотя бы папа любил… а меня. Только она.

Он выдыхает. Резко, как лошадь после скачки. Фыркает. Последнее время его здоровье всё слабее. Из-за больного сердца порой трудно дышать. Поэтому я прикусываю до боли язык. Стать причиной отцовского инфаркта совсем не тот груз, который хочется носить до скончания веков на плечах.

– Ты не понимаешь, дура, на кону всё, что у меня есть! Вся моя собственность, бизнес и деньги! Если этой свадьбы не будет – я всё потеряю, и ты тоже!

Замираю. Пытаясь понять, врёт ли. Вряд ли. Отец не тот человек, который унизился бы до подобной лжи.

Сглатываю тугой ком, мешающий вздохнуть. Если мысль побежать к сестре и попросить помощи меня до этих слов утешала. То сейчас я ощутила всю безвыходность ситуации. Она сможет помочь мне избежать свадьбы, но выручать отца точно не захочет.

– Хорошо, папа, – выдыхаю ртом