Бунтари не попадают в рай - Татьяна Никандрова

мне продолжать? – брызжет слюной директор, чья красная, заплывшая жиром морда трясется он негодования. – Ваш сын, простите за прямоту, настоящий беспредельщик, и больше терпеть его выходки я не намерен! Так что решайте сами: либо колония для несовершеннолетних, либо перевод в другой колледж! Выбор, думаю, очевиден!

Мать глядит на него затравленно и с каждым новым словом становится все бледнее и бледнее. Нет, чисто по-человечески мне ее, конечно, жаль. Кому приятно слушать такое про единственного сына? Но тут уж жалей, не жалей – времени назад не отмотаешь.

Когда мы с приятелем вскрывали буржуйскую тачку, припаркованную недалеко от колледжа, то и предположить не могли, что она принадлежит нашему Палычу. Думали, прокатимся с ветерком и на место вернем, не впервой уже. А она взял и хватился ее совсем не кстати.

– Я понимаю вас и еще раз прошу прощения за поведение Глеба, – понурив голову, отзывается мать. – Но ведь до конца года всего три месяца осталось, пусть уж доучится спокойно. Пожалуйста, Степан Павлович. Под мою ответственность.

– Анна Валерьевна, при всем уважении, но, по-моему, вы со своей ответственностью уже давно не справляетесь! Ваш сын от рук отбился!

– Но ведь с учебой у него все в порядке! – мать цепляется за мою успеваемость, как за спасительную соломинку.

– А дисциплина?! Дисциплина-то никудышная! – восклицает директор. – Я его сейчас оставлю, а завтра он мне не подсобку, а колледж подожжет! Тогда от тюрьмы ему точно не отвертеться!

– Но…

– Анна Валерьевна, вы поймите, я заявление в полицию не написал только из сочувствия к вам. Знаю ведь, что вы мать одиночка, что на двух работах работаете, – Палыч цокает языком и ослабляет туго перетягивающий его свиную шею галстук. – Но ваш Глеб – это нечто! Совершенно неадекватный ребенок! Боюсь, в его случае педагогика бессильна…

И пошло-поехало по десятому кругу. Глеб такой-сякой. Глеб дивиантный. Глеб преподавателей матом посылает. У Глеба будущего нет. И вообще его в Суворовское надо было сдать, глядишь, там из него бы дурь и выбили.

Закатываю глаза и испускаю утомленный вздох. Как же все задолбало! Ну сколько можно одну и ту же пластинку проигрывать? Мне кажется, даже фикус в углу директорского кабинета понял, что отныне мне в этот колледж вход заказан. Пылыч от своего не отступится. Рассвирепел не на шутку, боров жирный. Помнится, он так за свою тачку трясся, что чуть инфаркт не заработал. Теперь на расстоянии пушечного выстрела меня от нее держать будет. Это как пить дать.

Облизываю пересохшие губы и на несколько секунд прикрываю веки, чтобы отгородиться от творящегося в кабинете безумия. Слушать мольбы матери и нравоучения Палыча больше нет сил. А еще подымить хочется. Пипец, как сильно. Тело требует никотиновой разрядки. Причем незамедлительно.

А, может, ну его нафиг? Закурю прямо здесь. Хуже-то все равно не будет. Не могут же меня дважды из одного колледжа выпереть?

Искоса поглядывая на увлеченных своим бесперспективным спором взрослых, залезаю в карман потасканных джинсов и извлекаю оттуда помятую пачку. Открыв ее, с грустью смотрю на три сиротливо сгрудившиеся в углу сигаретки. М-да, что-то совсем негусто.

Когда я, подцепив губами фильтр, несколько раз чиркаю зажигалкой, мать и директор наконец замечают неладное. Как по команде резко оборачиваются и вперяются в меня потрясенными взглядами.

– Анна Валерьевна, вот бумаги на отчисление. Подпишите, пожалуйста, – сквозь зубы цедит директор, изо всех сил стараясь держаться спокойно. Но синяя, бешено пульсирующая венка на его влажном лбу выдает крайнюю степень ярости. Еще чуть-чуть – и Палыч лопнет, забрызгав стены своего аккуратного кабинета жиром и кровью. – Как видите, ситуация не поддается контролю. Глеб неуправляем.

– Ты чего творишь, наглец? – шипит родительница, буравя меня гневным взором, в котором явственно читается трехэтажный мат.

– Да ладно, ма, – отмахиваюсь я. – Неужели ты еще не поняла, что мне здесь ни черта не светит? Пошли лучше новый колледж искать, а то без диплома останусь.

– Потуши немедленно! – рявкает она, и я замечаю, как ее левый глаз начинает нервно дергаться.

Ого, а вот это уже плохой знак. Надо сворачивать спектакль.

– Без проблем, – я пожимаю плечами, а в следующее мгновенье опускаю сигарету прямо в документы об отчислении. Прижигаю то самое место, в котором, по логике, должна стоять мамина подпись. – Готово! – губы расплываются в наглой улыбке. – И чернила тратить не нужно.

Поднимаюсь со стула и вразвалочку направляюсь к выходу.

– Негодяй!!! – раздается за спиной взбешенный рев Палыча, и я, не оборачиваясь, салютую ему в ответ.

Конечно, негодяй. Кто же спорит.

* * *

*Действие книги разворачивается в альтернативной России. Здесь есть свои особенности системы образования и охраны правопорядка, которые постепенно будут раскрываться в романе. Например, трехлетнее обучение в колледже является обязательным после окончания девяти классов школы.

Егор

– Егор, я понимаю твое недовольство, но пока ты не достиг совершеннолетия, опеки не избежать, – профессионально-сочувствующим тоном повторяет адвокат. – Поживешь пока у родственников, окончишь там колледж. А как стукнет восемнадцать, вступишь в наследство и станешь самостоятельным.

– Да я их знать не знаю! Это абсолютно чужие мне люди! – злюсь я, расхаживая из угла в угол. – Какого черта я должен переезжать в эту глушь? Мне до совершеннолетия всего-ничего осталось! Неужели никак нельзя решить этот вопрос?

– Таков закон, – стоит на своем Эдвард Петрович. – И Симачевы – не чужие тебе люди. Валентин – двоюродный брат твоего отца, разве ты его не помнишь?

– Представьте себе, не помню! – огрызаюсь я. – Мы в последний раз виделись лет тринадцать назад! Я тогда еще совсем малой был!

– Егор, успокойся, – адвокат кладет руку мне на плечо, и это подбадривающее движение действительно немного остужает мой пыл. – Мы не в силах повлиять на ситуацию. Либо ты переезжаешь к Симачевым, которые любезно согласились предоставить тебе кров, либо отправляешься в детский дом. Третьего не дано.

Я обессиленно падаю в кресло и, спрятав лицо в ладонях, надавливаю на глазницы. Черт! Черт, черт, черт! Ситуация просто патовая! И самое дерьмовое, что выхода из нее я в упор не вижу!

– Я очень сожалею о смерти твоих родителей, – после небольшой паузы продолжает Эдвард Петрович. – Боюсь даже представить, что ты испытываешь и с каким трудом держишься. Твой отец был невероятно сильным человеком, и я убежден, что ты, Егор, точно такой же. Ты справишься. Непременно справишься, слышишь? Просто сейчас тебе нужно собраться с мыслями и принять правильное решение.

Упоминание о родителях острой бритвой царапает душу, и я до судороги в челюсти стискиваю зубы, чтобы не допустить