Вячеслав Прах - Кофейня

Каждый месяц звенел, как колокольчик, напоминая о том, о чем мы не забывали ни на минуту, ни на мгновение. Когда я смотрел на нее, она все чаще смущалась и говорила о том, что сильно поправилась за эти четыре месяца. Меня это волновало меньше всего на свете. Я всегда поддерживал ее, не считая это постыдным. В какой-то степени мне самому становилось некомфортно от того, что в ее мыслях темнели такие нелепые версии и догадки, что я могу уйти и бросить ее из-за каких-то лишних килограммов или измученных бессонницей глаз. Больше всего я пытался предотвратить пожар еще до его возгорания, как и сигареты – я прятал их, как прятал и ключи – ей было сложно, я знаю. В такие моменты нет больше слов «я» и «не буду», в эти моменты приходится идти на уступки и поступать правильно, ведь каждая ошибка может оказаться роковой.

Частые перемены настроения, нервные срывы на пустом месте – это было настоящим испытанием не только для нее, но и для меня. Я с улыбкой вспоминал те первые дни, когда она у меня оставалась, и понимал, что те дни по сравнению с этими были еще цветочками. Мне казалось, что я начал сходить с ума…

Я бросал курить вместе с ней, а до этого она трижды бросала меня, ведь я не позволял ей больше курить. Ни одной сигареты, ни одной затяжки – это было сложно. Когда она крепко засыпала, я бесшумно покидал квартиру и на лестничной клетке выпускал едкие, но до последнего жара желанные клубы дыма. Я выпускал все то, что накопилось за день, и мне становилось легче. Докурив, я бросал в рот целую горсть мятных конфет, а затем принимал душ и чистил зубы, чтобы она не смогла почувствовать запах.

Сложнее всего было смириться с тем, что смириться с собой она не могла. Ее капризы выходили за рамки нормального. Мало того, что на ужин в мою сторону летела посуда, когда я опаздывал с работы, так еще и ножи… Я их выносил из квартиры, а она в слезах сидела на кухне и просила прощения. Говорила, что ничего с собой поделать не может. Я брал ее за руки и в какой-то момент, стоя на коленях и положив голову на ее колени, я все же понимал, что счастлив. И осознавал, что все это временно. Маленькая черная полосочка, после которой наступит сплошная белая.

Последней каплей моего терпения стало обвинение в измене. Во время стирки грязного белья она нашла пятно от помады на моей белой рубашке. Она кричала и бросала в меня все, что было под рукой, а я молча пошел в гостиную, открыл ее сумочку, взял помаду и принес ее в ванную. Поставив такое же пятно рядом на этой же рубашке, она вдруг все бросила и начала меня целовать, а я ее крепко обнял. Но думал я тогда уже совсем о другом…

Я смотрел на револьвер, купленный три дня назад, весьма тяжелый и неудобный. Но куплен он был не для удобства, а для защиты. Защиты семьи. С таким отцом, как у нее, ожидать можно было чего угодно, тем более главной угрозой для меня являлся не кто иной, как ее отец. Он никогда не сможет смириться и принять меня. Одно только известие о ее беременности обеспечило мне два похода к стоматологу и один к травматологу, после чего я понял, что придется взять все в свои руки и больше их не опускать, ни перед кем и никогда. Но в этот вечер руки мои были слишком тяжелыми, как никогда в жизни, и я направил ствол прямо в висок… Я смотрел в зеркало и не думал ни о чем. Слишком много всего произошло. Терпению человека рано или поздно приходит конец. Мое терпение было взорвано и разбросано по всей квартире осколками разбитых кружек и сломанных игрушек. Боялся ли я смерти? Только не в этой жизни. И уйти я готов был навсегда и безвозвратно.

Стоп! Как щелчок. А что будет с ней, если меня не станет? Что будет с нашим ребенком, если его отец упадет однажды на пол, чтобы больше никогда не встать? Как она справится сама, если даже со мной ей это удается с огромным трудом?

Да… В тот день я впервые осознал, что рядом с ней живет вовсе не эгоист, и я почувствовал гордость, посмотрев себе в глаза. Я не сдамся, что бы ни случилось. Я не сдамся, слышишь? Я все выдержу. Я мужчина.

Начало июня, за окном светило яркое солнце, но темные шторы и свет лампочки потушили его, накрыв ее белой простыней. У нее начались схватки, и единственными ее словами тогда были «Не отпускай мою руку». Она кричала и задыхалась, глубоко дыша, а я дышал вместе с ней. Она сжимала мою руку, передавая всю свою боль, и мне казалось тогда, что это я с ней на этом столе рожаю. Вокруг мелькали люди в белых халатах. Крики, стоны… Кошмар. Страшный сон. Все как в тумане, я тогда не понимал ничего и ничего не видел. Был ли я в сознании? Только ее рука возвращала меня в эту палату. Каким бы сильным я себя ни считал до этого, то, что я видел, даже в самом ужасном сне я представить не мог. Резкий шум в ушах, в глазах помутнение, ее крики, ее боль… «Очнись, не бросай меня!» Я приходил в себя, а затем снова – головокружение, тошнота… Крики врачей. Моя рука ослабла. Щелчок. Пустота…

– Мужчина, очнитесь! – резкий запах нашатыря привел меня в чувство.

Я лежал на полу, а надо мной наклонился врач, внимательно глядя в мои глаза.

– Я в порядке. Где она? – встав на ноги, спросил я.

– Она в палате, но сейчас ее беспокоить не нужно. Она крепко спит, – ответил врач.

– Дайте мне подержать моего ребенка, – в слезах от счастья попросил его я…

С того дня прошло два месяца. Холодный август, нежданный сезон дождей. Мы сидели с ней в детской и пели колыбельную… Звоночки, маленькая кроватка. Дождь тогда пел свою песню, а мы – свою. И знаете, наша колыбель была как бумажный кораблик. С одной на другую, качая себя на волнах, мы качали кроватку. Маленькую кроватку.

Мы смотрели в окно и не видели ничего, что могло там быть. Сильный дождь, ветер. А может, гроза. Слишком тихо днем, слишком громко ночью… Дочь. Доченька. Цветочек. Маленькая Роза… Слишком тихо: она, наверное, спит и видит голубые тучки или зеленые луга, будто покрытые яркой краской, и бабочки летят ей навстречу. Так тихо, не будите ее… Она видит красивое море, где при луне уплывает закат, а на берегу теплый песок, и, рассыпая его ладошками, она улыбается. Глаза голубые. Прекрасные сны. Так тихо… Так тихо. Она просто спит.

– Нужно поменять воду, – без эмоций, устало сказала она.

– Хорошо, я схожу…

– Нет, сиди. Я сама.

Поменяв воду в вазочке, в которую мы поместили весь свой мир, до последней капли души, мы поставили ее обратно в кроватку и смотрели на свою розу… Розочку. Я по-прежнему напевал, а она осторожно качала. Так тихо. Не будите ее, она просто спит…»

Слезы капали на страницы, а она затягивалась все глубже. Ее рука дрожала, а сердце замирало с каждой строчкой. В квартире уже было светло, но она не хотела ложиться. Сон покинул ее, и даже дотлевающая в руке сигарета была последней в пачке.