Между прочим (СИ) - Столыпин Валерий Олегович

Муж любил дружеские вечеринки и встречи, музыкальные и поэтические квартирники, с удовольствием принимал в них активное участие. Катенька ненавидела всё, чем дорожил, чем восхищался и жил её мужчина, потому что…

— А потому-у-у, — визгливо орала она, — что твои подружки забывают одеваться, потому, что накрашены как куклы Барби, потому, что вульгарны и доступны как места общего пользования. Так жить нельзя, понимаешь — нельзя! У меня нервы не выдерживают.

— Я же тебя люблю, не их. Разве есть повод думать, что я… что они… Ты серьёзно? Клянусь — даже в мыслях не было. Кто они и кто ты! Даже сравнивать бессмысленно. “Ты у меня одна, словно в ночи луна, словно в году весна, словно в степи сосна. Нету другой такой ни за одной рекой”. Давай на квартирник Визбора сходим. Меня пригласили.

— Ага, на девочек без трусов любоваться, наблюдать как ты им, а они тебе, глазки строите. Да у меня сердце не выдержит.

— Неужели ты больше ни о чём думать не можешь? Гармония мироздания в разнообразии. Жить нужно, дышать полной грудью, впитывать каждую каплю дождя, каждый шорох осеннего листа. А девчонки, хоть тебя возьми — это же произведение искусства. Знаю, знаю, что истинная красота заключена глубоко внутри, что внешность вторична, но как жить без этих глаз, без милых сердцу ямочек…

— Скажи ещё — без истерик. Я ведь не такая как все.

— Я привык. Ты очаровательна, когда злишься. Твою удивительно милую печаль нужно увековечивать масляными красками.

— Именно поэтому ты всё делаешь мне назло?

— Вовсе нет, любимая! Я стараюсь попасть в резонанс с твоим настроением, но тщетно: натыкаюсь на шипы и иголки.

Катенька запросто могла без предупреждения заявиться в офис, обойти с публичной инспекцией сотрудниц и при всех начать разборку полётов, — вот с этой кудрявой овцой ты завис в пятницу у Гарика? С ней, спрашиваю!

Родион Терентьевич хватал супругу за руку, (дико извинялся мимикой и жестами) и уводил прочь.

Все всё понимали.

И сочувствовали.

— Мы, конечно, можем уехать куда-нибудь далеко-далеко, например, на плато Путорана или в пустыню Гоби. Нам с тобой будет хорошо. Но дети, о них ты подумала?

Он вызывал такси, целовал её, отправляя домой, — ты и я… плевать я хотел на все прочих. У меня врождённое чувство ответственности. Ты и я! Запомни.

Катенька ждала у подъезда, демонстративно мёрзла. Он брал отпуск за свой счёт, лечил её от простуды, читал книжки на ночь.

Говорят, капля камень точит. Основной критерий динамики преобразования — не сила и интенсивность воздействия, а постоянство и время.

Так случилось и в этой семье.

Если тысячу раз сказать человеку, что он… да неважно, что именно вбивают тебе в голову клином. Любой путь начинается с первого шага.

— Нам надо расстаться, — произнёс однажды сквозь слёзы Родион, — я устал. Давай поживём отдельно, поймём, чего каждому нужно, отчего пространство вокруг нас насыщено дымом и серой, там видно будет.

— Ты мне изменил… изменяешь?

— Думай, что хочешь!

Катенька не могла отпустить его просто так, устроила феерию: костюмы, рубашки, трусы — всё искромсала в клочья.

— Не достанься же ты никому! Не-на-ви-жу!!!

Расставание получилось впечатляюще эффектным.

Родион собрал вещи и растворился.

С детьми встречался, с Катенькой — нет. На звонки не отвечал.

Вид у него был настолько потерянный, удручённый, что не заметить этого было невозможно.

— Родион Терентьевич, — чувственно произнесла давно влюблённая в него девчонка, почти ребёнок, у меня сегодня день рождения. И я одна. Составите мне компанию?

— Если бы не было этого предложения, милое дитя… стоило бы его выдумать. Я вам благодарен.

— Тебе, Радик, тебе.

Девчушка была так молода, так соблазнительно хороша.

Он корил себя, терзал сомнениями.

Сдался.

Желания мстить жене не было. Хотелось хоть чем-то заполнить звенящую пустоту, только и всего.

Жанна была великолепна, обворожительна.

Не узнавая себя, не ожидая такого волнения, Родион завис, — какая же ты… красивая.

Вечер был томительно душным. Он знал, зачем пришёл, но надеялся, что этого не случится. Его путеводной звездой, матерью его детей, была Катенька.

Родион стыдился своей слабости: одно дело до брака, совсем иное — когда судьба заплела кругом и всюду тысячи потайных узлов, развязать которые никому не под силу, разве что обрубить или на кусочки порезать.

Жанна не торопила событий. Она была живая, здоровая, цельная.

Оказалось — у них схожие предпочтения, объединяющие интересы и вообще… она клёвая.

От шампанского тошнило, любимая музыка вызывала приступ агрессии. Всё оттого, что в двадцати сантиметрах от удивлённого взора при каждом движении у Жанны соблазнительно раскачивалась приманка в виде пары нежно вздымающихся персей.

Вспомнилось, что на днях, страдая от расставания, прочитал стихи Оксаны Куш — он непослушными шагами вошёл в дурман её духов. Носились чёртики кругами, его толкая в ров грехов…

Секунды тянулись как сладкая микстура от кашля.

Родион не был девственником, но жене, Катеньке своей, никогда не изменял, что бы она не воображала по этому поводу.

В женатых самцах, даже самых преданных и стойких, поражает готовность к измене. Стоит богине с нежным взором изобразить ангельскую непорочность, невинное страстотерпие, предъявить очаровательную кудрявость, готовность безропотно подчиняться, как мгновенно срабатывает древнейший механизм.

Вот и Родион… целовал, обнимал, тискал нежнейшее тело, чувствуя родственную, просто-таки магическую связь.

Это был шок.

Не иначе как настоящая любовь.

В объятиях Жанночки он чувствовал себя настоящим мужчиной, практически богом. Он мог всё!

Жизнь налаживалась.

Последовал развод с Катенькой.

На суд он не явился: не хотел эксцессов. Умение бывшей жены манипулировать, вызывать безотчётное чувство вины, вызывало неприятные эмоции, хотя… если честно, было что с чем сравнивать. Ох, как было.

К тому же благодарность, которую испытывал по поводу рождения детей, через которых иногда дарил Катеньке не всегда скромные подарки.

Втайне от Жанночки.

С ней он браком не сочетался. Не считал необходимым.

— Прекрасно выглядишь, любимый, — то ли съязвила, то ли похвалила однажды бывшая, — поужинаем?

— Стоит ли?

— Если стоит, — съязвила Катенька, — то обязательно стоит. Боишься что ли?

— Ты не меняешься.

— Не скажи. Буду ждать… милый.

Катенька украсила стол разносолами, впервые за столько лет оделась не в балахон, в женственный, весьма соблазнительный наряд, какой прежде считала признаком ущербного интеллекта и призывом к спариванию.

Кто знает, возможно, она изменила мнение, испытав ужасы одиночества.

Женщина распушила волосы, надушилась.

— Вкусно, Радичек? Останешься? Да не томи. Знаешь ведь — отказа не приму.

— Жанна расстроится…

— Один раз переживёт.

— Ты ли это, Катенька! Где твоя ревнивая гордость?

— Неважно. Ты мой.

Если бы это было так.

Родион остался. Не мог поступить иначе. Он любил свою Катеньку.

Беда в том, что Жанну он теперь тоже любил.

— Что, не нравлюсь? Старая стала.

— Не начинай.

— К ней вернёшься?

Чувства не остыли. Родион понял это, как только прикоснулся к Катеньке. Такой интенсивности оргазма, какой терзал его, впиваясь в каждую чувственную клеточку, он не испытывал со времён прощания с девственностью.

От Катеньки пахло чем-то необыкновенным. Это новое, неизведанное, кружило как в молодости голову, таяло внизу, заставляло улетать и парить.

Он был доволен как никогда… и в то же время несказанно несчастен.

Если бы возможно было объединить то и другое. Расстаться с Жанной было немыслимо. Она такая ранимая, такая родная. Катенька тоже самая-самая.

Теперь ему нужны были обе, две.

Знаешь, милый, ведь будет здорово,