Юлия Руденко - Роковое глиссандо

– Документики ваши, будьте добры, – с ехидной улыбочкой протянул майор.

Игнатова первой протянула свои: паспорт и удостоверение журналиста.

Майор осторожно раскрыл паспорт после того, как внимательно прочитал про «Коммерсант». Переспросил:

– Вы работаете в «Коммерсанте»?

– Да, в отделе расследований, – легко и беззаботно ответила Лариса, как будто на ее счету были не то чтобы десятки, а сотни собственных раскрытых преступлений.

Майор со странным взглядом медленно огляделся по сторонам:

– Ну… и… как вам тут живется?

– Нормально! – также бодро прощебетала Игнатова.

Майор полиции вернул ей документы обратно, не удостоил своим вниманием двух оставшихся девушек азиатской внешности и торопливо покинул помещение.

После этого Лариса поняла: журналист – звучит не только гордо, но и грозно. Авторитет ее в глазах коменданта и обитательниц комнаты резко подскочил.

Ей повезло устроиться на работу ради зарплаты в «Мэрриотт Гранд-Отель». Величие в архитектуре, местоположении и убранстве внутреннего декора – все отвечало высокому уровню жизни, к которому решила стремиться Игнатова, так как с любовью не свезло. Обязанности горничной она выполняла хорошо, чем не раз заслуживала поощрения руководства. Сменила общежитие на съемную комнату. На выходных посещала различные культурные мероприятия, о которых и писала для «Коммерсанта». Артур свою протеже не бросал, по мере возможности печатал. Эти заметки весьма помогли ей в сдаче экзаменов в следующем году на бюджетное заочное отделение журфака МГУ, куда был жесточайший отбор, но не отвечали лидерским амбициям Игнатовой. Она хотела доказать и Попову, и себе, и читателям, что может написать навзрыд, на грани фола… Для этого нужна была тема. Серьезная эксклюзивная тема. И такая тема в ее жизни появилась.

Когда Лариса Игнатова не услышала никакого ответа от Анастасии Фордиани, то открыла номер своим ключом. Легкий ветерок из открытого напротив двери окна красиво теребил белую тонкую гардину, а заодно – какие-то исписанные листы бумаги, разбросанные по полу. Бросив взгляд на широкую двуспальную кровать слева огромной квадратной комнаты, Лариса, было, хотела отпрянуть назад, захлопнуть дверь и постучаться снова, так как под одеялом кипельно-белого цвета явно находилась певица. И она уже шагнула за порог в коридор, как вдруг замерла в нерешительности. Игнатову полоснуло неясной еще тревогой. Страх за свое самовольное вторжение во время присутствия гостя отеля в номере сменился другим страхом, идущим откуда-то снизу и сжимающим все в груди какой-то безнадежной тоской. Что заставило ее заволноваться? Рот певицы! Голова была неестественно запрокинута назад – за маленькую подушку под шеей, и рот широко открыт… Он был открыт и… недвижим! Лариса осторожно прислушалась, не меняя своей дислокации. Так и есть – ни шороха, ни сопения, ни дыхания не раздавалось со стороны кровати. Игнатова на цыпочках вернулась в номер, хотя усердствовать особо не стоило – идти по мягкому ворсистому ковру даже на каблуках, шумя, было невозможно.

Анастасия Фордиани, песни которой то и дело появлялись на первых позициях хит-парадов, сейчас лежала в номере отеля бездыханной. С робкой надеждой Лариса поднесла руку к ее лицу, но дыхания, даже малого, не почувствовалось. Певица была мертва.

На тумбочке, притулившейся вплотную к кровати, стояли два пустых флакона из-под каких-то таблеток и прозрачный стакан с едва покрывавшей донышко водой. Мелькнувшая снова надежда на слишком глубокий сон от таблеток, развеялась как дым, когда она попыталась пошевелить Анастасию за плечо.

– Анастасия! – шепотом позвала она. – Вы живы?

Тишина.

Игнатова вспомнила, как неделю назад администратор сказал ей, что по просьбе продюсера и гражданского супруга Анастасии Фордиани тайные видеокамеры слежения в ее номере были отключены. Свою интимную жизнь с женой он старался тщательно оберегать от назойливых папарацци. Значит, узнать, что именно произошло в номере, и добровольным ли был уход из жизни, представляется теперь маловероятным. «Эх, и шумиха теперь поднимется в прессе! Начнут из пальца свои версии высасывать!» – с горечью подумалось девушке. Хоть и виделись они с Анастасией мельком, но песни ее цепляли душевной теплотой и глубиной.

Посмотрев на Анастасию в последний раз, осознав историческую значимость момента, и стерев набежавшую слезу, Лариса зачем-то также на цыпочках, будто оберегая теперь уже вечный сон Анастасии Фордиани, направилась к выходу докладывать о случившемся. Шорох за спиной заставил ее вздрогнуть и резко повернуться. Один из листов бумаги, гонимый порывом ветра, приподнялся и шлепнулся об изогнутую ножку столика, стоящего в центре. Лариса шагнула к нему и подняла.

«…Когда ты прочитаешь это письмо, меня уже не будет. Дай бог, чтобы тело мое подняли со дна Москва-реки сразу и похоронили необезображенным от времени, гнили и рыб. Не хочу, чтобы ты видела меня некрасивым. Знай, по-настоящему я любил в своей жизни тебя одну! Никого и никогда более! Прости… И прощай… Милая моя… Единственная… На-стя…», – строки письма вдруг обожгли своей страстью Ларису. Этот мужчина сейчас возможно действительно лежал на дне реки. А вдруг нет? Нужно быстрее сообщить о случившемся в администрацию отеля! Пусть вызывают полицию и разбираются… Стоп!.. «Стоп, Лариса!» – приказала Игнатова сама себе. Что наша полиция раскрыла за последнее время? Проходят годы, а тайна смерти Листьева, Рохлина, Саровойтовой, Холодова и других, о ком мы даже не знаем, так и остается тайной за семью печатями. Поддавшись внезапной ненависти к правоохранительным органам, Лариса Игнатова второпях собрала все листы с пола, проверив – не забрался ли какой под кровать. Теперь у нее была тема для скандальной публикации в «Коммерсанте»! Она сама со всем этим разберется!

Засунув листы себе под пояс стрингов, как не раз делала со шпаргалками на экзаменах, Лариса стремительно выскочила из номера и побежала звать на помощь. Терпеливо выдержав все допросы следователя, она была отпущена под подписку о невыезде до окончания следствия по делу.

Представившись позже чужим именем корреспондентки газеты «Московский комсомолец», Лариса выяснила в полиции по телефону-автомату о последних происшествиях и найденном двое суток назад в Москва-реке теле мужчины по имени Павел Весник. Не оставалось никаких сомнений – это был автор письма.

И вот она в который раз перечитывала его, пытаясь понять – отчего в этом мире двоим любящим людям (а Анастасия Фордиани доказала своим ответным поступком, что она тоже любила Павла Весника) даже в XXI-м веке не удается быть вместе. Почему техническая и сексуальная революции не привели людей к свободе в чувствах, а наоборот продолжают заставлять держать их в тисках свои подлинные эмоции? Или это будет происходить во все времена с теми, кто обладает сильным характером и сильной волей?

Итак, я стал играть в любовь. Назначал свидания нескольким подругам сразу, а сам не приходил, в разговоре всегда говорил не только о достоинствах собеседницы, но и о сексуальности ее знакомых, а когда девочки звонили и рыдали в трубку телефона, я преспокойно его отключал. Удивительно, насколько это мое плохое поведение всегда впечатляло девушек и вызывало зависть у парней. Поначалу я еще пытался иногда снимать маску и быть самим собой. Ну и тут же терял их интерес к себе. Когда я садился за пианино и играл Шопена или Рахманинова, когда цитировал вслух Байрона или Пушкина, когда просто начинал говорить о том, что волнует, искренне и от души, они зевали: «Скучно!». И мне ничего не оставалось, как ежедневно убивать в себе образ прекрасной и светлой любви к одной Прекрасной Даме, тысячелетиями создаваемый писателями. Я жестоко заставлял себя ненавидеть женщин, потому что встреча с одной из них, которая будет любить и понимать меня так же глубоко, как и я ее, в принципе казалась невозможной. Сейчас я знаю, что тогда я всего лишь навсего трусил! Я боялся боли от предательства, которую может причинить она после того, как мое сердце окажется полностью открытым и уязвимым. Я не хотел верить, что любовь – всегда боль. Боль за другого человека, даже если он предал. И что способность ее перетерпеть и превозмочь – есть момент очищения души, как бы приближающий человека к божественному, к библейскому воскрешению Иисуса.

Моя игра с девушками, а потом с женщинами стала принципом жизни. Я словно скользил в глиссандо по клавиатуре рояля – от одной к другой, третьей, пятой, восьмой, сто сорок четвертой, и вдруг задержался на тебе – моей последней ноте… И как и палец, который кровоточит у пианистов у ногтя от такого скорого соприкосновения-перебора, мое сердце тоже кровоточило. С годами пришел опыт. Мне уже достаточно было появиться в какой-нибудь аудитории и ничего не говорить даже при этом, как женщины кидали многозначительные взгляды, а потом искали возможности познакомиться поближе. Да, мой магнетизм мог дать фору всем голливудским крутышам вместе взятым. Порой мне казалось, стоило только захотеть – и Анджелина Джоли упадет в мои объятья. Но я не хотел. Вернее, мне просто хотелось регулярного секса, успокаивающе действующего на мои нервы и позволяющего не думать о вечных ценностях, обладатели которых именовались в современном мире лохами и лузерами. И какая разница по большому счету с кем он будет сегодня, с кем завтра и с кем послезавтра? Справочник моего мобильника всегда был забит телефонными номерами до отказа, приходилось все время кого-то стирать, чтобы записывать новые имена. Хотя зачем я их записывал, если все равно не помнил кто такая Анжела-модель, или Ирэна-толстушка, или Фарида-малыш?