Маргарет Роум - Холодная страсть

Про себя, даже в то время, когда он возобновил попытки привести ее в чувство, он гневно поносил свою невестку Стеллу Руни за то, что она допустила, чтобы с ее единственным ребенком случилось такое. Почему ее нет здесь, почему она не присматривает за ней, как должна делать настоящая мать, вместо того, чтобы рассиживать за письменным столом в своей нью-йоркской конторе, раздавая приказы мужчинам, которые, по мнению Майкла, заслуживали хлыста за свое бесхребетное подчинение ее бабьей тирании? Никакие слова Джорджины в защиту ее матери не могли смягчить враждебность Майкла к женщине, на которой женился его брат. К нему же, к Майклу, она всегда обращалась со строгим лицом, с неприятной холодностью, от которой изо всех сил защищалась его теплая ирландская натура. Неестественно, говорил он самому себе несколько лет тому назад, неестественно для любой женщины быть настолько равнодушной и замыкаться так, как она неизменно делала каждый раз, когда Бреннан приглашал его разделить трапезу. Конечно, эти обеды были вершиной случайных встреч, которые приводили к объединению их усилий по устройству ужасающих кутежей, но какая женщина из плоти и крови откажет двум братьям в праве обменяться парой-другой глотков, и вспоминать об этом вновь и вновь? А теперь еще и это. Не удовлетворившись подталкиванием своего мужа к преждевременной могиле, она взгромоздила ярмо большого бизнеса на плечи молоденькой девушки, которой, по праву, не следовало бы иметь большей заботы, чем выбор приятеля, пользующегося наибольшей ее благосклонностью.

Встревоженный тем, что племянница никак не реагирует на его попытки привести ее в сознание, Майкл тихо выругался и решился нажать пальцем кнопку звонка на ее столе. В те последующие секунды, когда он дожидался ответа на свой вызов, он неодобрительно и беспомощно смотрел на восково-бледное лицо Джорджины, и то молил о помощи ирландских святых, то гневно клялся! Нет, Стелла Руни, у тебя не выйдет во второй раз та же штука. Я не знаю, как я остановлю тебя, но, ей-Богу, я остановлю, остановлю тебя!

В ответ на продолжительный звонок в комнату вошла Сузан Честерман, секретарь Джорджины с блокнотом и карандашом наготове. Она остановилась в дверях и издала испуганный вздох, когда увидела, что Джорджина лежит на диванчике, а Майкл с растрепанными седыми волосами склонился над ней. Ничего удивительного, она невольно подслушивала многие шумные споры между Майклом и его племянницей, и она немедленно пришла к неверному выводу. Отшвырнув в сторону блокнот, она бросилась к диванчику, презрительно визжа:

— Мистер Руни, что вы наделали?

Однако прежде чем Майкл смог начать объяснять, в чем было дело, в комнате раздался еще один голос, властный, требовательный голос Кассела Д. Уэйли, молодого служащего, к которому Стелла питала столь большое доверие, что определила ему роль правой руки Джорджины на все то время, пока она будет занята работами по открытию нового завода. Майкл питал к нему отвращение. В нем воплотилось все то, что ему больше всего было не по вкусу в молодом поколении американцев: нахальство, непочтение к старшим, самомнение и решимость вскарабкаться наверх по чужим головам. По сути дела, он должен бы был признать, что Кассел Д. Уэйли никоим образом не глупец. Тот вполне сознавал, что вступил в испытательный период, и что если он оправдает оказанное ему доверие, его успех обеспечен. Майклу также был хорошо известен тот факт, что Кассел Д. Уэйли считает его самого старым дураком, присутствие которого в фирме совершенно излишне, поскольку существовали — как он однажды откровенно заявил — возмутительные идеи, которыми он пытался промыть мозги своей племяннице. Враждебность между мужчинами была почти осязаемой.

— По-моему, Руни, — отрывисто бросил обвинение Кассел Д. Уэйли, — вы на этот раз перешли все границы.

Не собираясь выслушивать бессвязные объяснения Майкла, он направил Сузан к телефону:

— Вызовите врача быстро, а потом выведите этого старого идиота отсюда или я не отвечаю за свои действия!

Не обращая внимания на гневный рев Майкла, он двинулся к Джорджине и начал слегка похлопывать ее по щекам, все время повторяя:

— Джорджи, проснись, слышишь меня? Джорджи!

Майкл стряхнул сдерживавшую его руку Сузан, когда увидел, что племянница зашевелилась и услышал ее тихий долгий вздох. Его обеспокоенное лицо расслабилось в улыбку облегчения, когда до него донесся ее приглушенный голос, но опять напряглось и стало угрюмым, когда он разобрал слова, которые она прошептала:

— Уолли, дорогой, не смотри так испуганно, я буду в порядке через минуту, в полном порядке.

«Уолли, дорогой! Так вот куда ветер дует!» Майкл сгорбил спину и ушел, чтобы снова не подвергнуться позорному обращению. Углубившись в мысли, он прошел в свою собственную контору и уселся там в ожидании. Однако ему, на самом деле, не было необходимости ждать врачебного заключения; слишком часто и раньше ему приходилось быть свидетелем, как взрослые люди падали пораженные прямо на улице, с таким же самым выражением переутомления и истощения, какое он видел и раньше на лице племянницы. Эти люди походили на крыс, бегущих по бесконечной ленте, потому что они вечно силились как можно быстрее достичь лучших результатов. Некоторые из них были достаточно умны, чтобы понять, что они ничего не выиграют, но были при этом слишком испуганы или слишком околдованы, чтобы спрыгнуть; они продолжали свою гонку, убежденные, что куча денег, которой они алчно овладевают, олицетворяет собой все наилучшее в жизни. Майклу было их жаль. Никогда они не узнают той радости, какую находишь в одинокой прогулке по мягкому упругому торфу в прекрасное весеннее утро, или того эстетического наслаждения от заброса мухи на крючке лески в сверкающее прозрачное озеро с трепетным ожиданием поймать одну из мириад форелей, усыпанных коричневыми пятнышками, дразняще скользящих под самой поверхностью воды. Заблудившись в воспоминаниях, он снова оказался в Ирландии, где, как иллюстрация слов племянницы, он безрассудно растратил свою долю семейного наследства, в одном за другим опрометчивом предприятии. Возможно, она была права, однако по меньшей мере в графстве Керри, в доме его предков, где он тратил свое состояние, его будут вспоминать, одни с любовью, другие с признательностью.

Неожиданно его сгорбленная спина распрямилась, а затуманенные голубые глаза заблестели от воодушевления. Телеграмма — вот все, что ему потребуется! Телеграмма должна стать предвестником свободной жизни для племянницы и — он чуть ли не выскочил из своего кресла от бурного оптимизма, — может быть, выпадет немного свободы и для других!