Здесь я устанавливаю правила (СИ) - Бальс Лора

— Вы думаете, что всемогущи? Что своими деньгами купили всех и всё в этом городе? Может, сейчас всё так и есть, но это не навечно. Когда-нибудь у вас не будет сил продолжать в том же духе. Вы станете жалким беспомощным стариком, и тогда вас растерзает ваша же обслуга по приказу того, кто больше заплатит в надежде занять ваше место. Считайте, что сейчас вы добились своего — я буду молчать. Но надеюсь, когда придёт ваше время быть жертвой, вы вспомните про всех, чью жизнь уничтожили.

Она говорила глухо, монотонно, ни разу не повысив голоса, но в каждом слове слышалась глубокая ненависть. Ветров, нахмурившись, задумчиво покачал головой. Девчонку оказалось не так-то просто сломить. Даже в обещание молчать она вместо смирения умудрилась вложить проклятие.

Как он и предполагал, обычные методы оказались не действенными. Конечно, она испугалась. И без всяких сомнений разочаровалась в правоохранительных органах. Но всё-таки отпускать её было опасно. Девчонка вполне может броситься к прессе, и кто знает, не придёт ли какому-нибудь жадному до сенсаций дуралею идея ухватиться за её историю? Что-что, а внимание журналистов ему совсем не нужно, как и громкий скандал. И уж тогда у него точно окажутся связаны руки, потому что, в самом деле, не станешь же убирать с дороги девчонку, когда на них обоих будет направлено всё внимание общественности. Она наверняка тоже достаточно сообразительна, чтобы это понять и посчитать подобный ход не только местью, но и самозащитой.

— Что ж, я пытался всё решить по-хорошему, — сухо отметил Феликс. — У тебя был шанс не затягивать наше общение, но ты не захотела.

Девчонка снова вскинула глаза, в которых теперь наряду с враждебностью плескался страх. Несмотря на все попытки храбриться, она была уязвимой, куда более хрупкой, чем хотела казаться, и на мгновение его снова кольнуло какое-то неприятное чувство — не то сожаление, не то царапанье совести. Всё-таки он привык иметь дело с серьёзными соперниками, с равными, а не с наивными малолетками, которые годятся ему почти что в дочери. Девчонку было впору пожалеть, а он вместо этого пытался её сломать.

— Сейчас ты напишешь заявление в деканат, — ничем не выдав охвативших его эмоций, всё так же сухо распорядился Ветров. — Попросишь академический отпуск. Все знают о твоей семейной трагедии, так что желание подлечить нервы где-нибудь подальше от родных мест не вызовет удивления. Тебе обязательно пойдут навстречу. Потом позвонишь матери, назовёшь любую причину, по которой тебя не будет дома ближайшие несколько месяцев.

— Что со мной будет на самом деле? — обречённо, будто только что увидела подписанный смертный приговор на своё имя, спросила Зеленцова.

— Побудешь моей гостьей, — хмыкнул Феликс. Он действительно до сих пор ещё не решил, что делать с ней дальше. — Потом будет видно. Если решишь быть хорошей девочкой и сумеешь меня в этом убедить, отправишься домой.

Вместо того чтобы ухватиться за надежду на освобождение, девчонка в ответ на его последние слова неприязненно усмехнулась

— Я не буду ничего писать и никому звонить, — твёрдо сообщила она. — Я не такая дура, чтобы стала сама помогать вам подготавливать почву для моего исчезновения.

Неожиданно для себя Ветров разозлился. Девчонка считала его олицетворением зла, видела опасность даже там, где её не было, а ведь с ней до сих пор ещё не случилось ничего по-настоящему плохого. Но ей этого мало, она так привыкла к своему чистому уютному мирку, что готова считать ужасным уже то, что происходит с ней сейчас, совсем не задумываясь о том, как ведут себя настоящие чудовища.

— Ты напишешь. И позвонишь. И вообще сделаешь всё, что я скажу. Вопрос только в том, произойдёт это сейчас или позже. Для тебя же лучше согласиться сейчас.

— Будете меня пытать? — фыркнула, думая, что это поможет скрыть страх. Интересно, на сколько хватит её самообладания и стойкости, если перейти от слов к делу?

— Зачем же сразу пытать? Да и смысл? Ты неженка, за пять минут отключишься и всё. Но ты можешь жить в нормальной комнате, а можешь сидеть в подвале, с крысами, в сырости и темноте.

Ему показалось, что в лице Зеленцовой промелькнул панический ужас. Взгляд расфокусировался, будто она увидела что-то жуткое, пугающее куда больше, чем посещавшие её до этого мысли о будущем. Феликсу казалось, что она сейчас сдастся, согласится на все условия, но девчонка только с силой стиснула челюсти и ничего не ответила.

Не дождавшись никакой реакции, Ветров поднял трубку внутреннего телефона и коротко приказал:

— Зайди.

— Проводи нашу гостью вниз, — коротко распорядился он, когда на пороге показался один из охранников.

Не выказав ни малейшего удивления, тот шагнул к девушке. Инга нашла в себе силы усмехнуться, узнав амбала, который привёл её сюда.

— Варианты можно не перечислять. Пойду сама.

Вставая с кресла, она пошатнулась и чуть не упала обратно, невольно позволив понять, насколько она выбита из колеи. Однако когда охранник попытался поддержать её за локоть, резко вырвала руку и демонстративно отряхнулась.

Инга с детства боялась темноты. Не монстров, которые якобы могут в ней прятаться, не грабителей и маньяков, которые по уверениям бабушки под покровом мрака выходят на охоту, а именно самой темноты. Тьма сама была монстром. Непобедимым ползучим гадом, который подкрадывается со всех сторон, заполняет собой всё пространство — и не только пространство, а вообще всё, что встретится на его пути. Заползает в горло, в нос, мешает дышать, впивается в глаза…

Инге всегда казалось, что, побыв в темноте дольше нескольких минут, она навсегда утратит способность видеть. Тьма выест ей глаза, впитается в кожу, превратит её в часть себя.

Инга даже в детстве понимала, что этот страх слишком необычен, может, даже ненормален. Если бы она рассказала о своих фантазиях родителям, они бы испугались, повели её к психологу и потом ещё долго присматривались, стараясь понять, всё ли с их дочкой в порядке. Инга не любила лишнего внимания и ещё больше не любила быть обузой, поэтому молчала. К счастью, окно её спальни выходило на проспект, и света фонарей хватало, чтобы комната никогда не погружалась в полную темноту.

С возрастом страх не исчез. Инга в большей степени осознала его иррациональность, но понимание не помогло побороть чувство. Вместо этого она в совершенстве научилась избегать моментов, когда страх мог её настигнуть. В комнате никогда не занавешивались шторы, а гирлянды украшали окно даже в летние дни. В сумочке всегда хранилось несколько фонариков — на случай, если электричество отключат во всём районе, и телефон в это время разрядится. К своим девятнадцати годам Инга привыкла считать, что не одолела, но перехитрила странную детскую фобию, и у той нет шансов когда-нибудь её настигнуть.

И вот сейчас она оказалась в кромешной тьме. Она до последнего не могла поверить, что это случится. Глупо надеялась, что охранник всё-таки окажется великодушней хозяина и не станет выключать ей свет, или что между дверью и порогом найдётся щель, способная пропустить хотя бы тонюсенький луч света. Но темнота обступала со всех сторон, как в самых жутких её кошмарах. Ветров неизвестно откуда узнал её страх, и воспользовался им в полной мере.

Инга давно готова была кричать, просить о пощаде, соглашаться на любые условия и обещать что угодно — лишь бы мучение прекратилось, лишь бы ей позволили видеть хотя бы полоску света. Останавливала только мысль о том, что её мольба не найдёт отклика. Мучитель будет только рад убедиться, что угодил в нужную точку, и, обретя уверенность, что действует не впустую, лишь продлит её страдания.

Стараясь хоть как-то отвлечься от всё больше заглатывающей её темноты, Инга попыталась сосредоточиться на счёте, но каждый раз сбивалась, не дойдя и до сотни.

Съёжившись в углу возле двери, девушка мысленно молилась о том, чтобы обещанные хозяином дома крысы пришли в самом деле. Любое живое существо сейчас казалось спасением. Пусть оно захочет ею поживиться, пусть вопьётся в тело, но отделит её от вездесущей тьмы.