Здесь я устанавливаю правила (СИ) - Бальс Лора

Инга вдруг поняла, что если сейчас сдастся, сама откажется от врученной ей возможности, то её окончательным поражением станет именно это. Не пленение, не заточение в темноте — там от неё ничего не зависело — а именно этот момент. Момент, когда она сама признает, что враг не заблуждался на её счёт, и все её попытки противостояния были только бессмысленными трепыханиями слабого существа.

Она никогда ещё не чувствовала такой безысходности. Казалось, ей преподнесли выбор, но она чувствовала себя в ловушке. Выигрышных вариантов не было. Но проиграть этому человеку она не могла.

Инга медленно подняла отяжелевшую руку, поддерживая дрожащую кисть второй. Пространство двоилось, расплывалось от слёз, но она всё равно не нашла в себе сил смотреть, зажмурилась, будто надеялась спрятаться, притвориться хотя бы перед самой собой, что не участвует в происходящем. Судорожно стиснула рукоять пистолета и нажала на курок.

Прозвучал сухой щелчок.

Кто-то вынул из её ослабевшей руки пистолет.

— Ты меня удивляешь.

Только услышав как всегда невозмутимый голос Ветрова, Инга открыла глаза и сразу же отшатнулась, будто увидела привидение. Но стоявший перед ней человек был жив и, в отличие от неё, нисколько не потрясён этим фактом. Вот на неё он смотрел действительно с удивлением. С удивлением и… одобрением? Последнее уж точно было невозможно, однако на какой-то миг ей показалось именно так.

— Чем же ты лучше меня, если готова вот так походя расстрелять живого человека? — поинтересовался он.

Инга шумно выдохнула. Смысл слов доходил с трудом. Только сейчас к ней в полной мере пришло понимание того, что она готова была натворить, и это оглушало. Инга никогда раньше не подозревала, что в ней живёт нечто настолько тёмное, разрушительное. Да, она желала мести и не скрывала этого от себя, но она хотела, чтобы всё было справедливо. По закону!

— Что ж, может теперь, когда мы выяснили, что разница между нами не столь уж и велика, мы наконец сможем перейти к конструктивному общению, Инга?

Она вздрогнула от звука собственного имени. Ветров едва ли не в первый раз обратился к ней так, а не безликим «девочка». Словно её неудавшийся выстрел связал их, словно действительно сделал её такой же, как враг.

Инга вдруг поняла, что для него произошедшее было всего лишь экспериментом, жестокой игрой. За последние минуты её мир в очередной раз перевернулся. Она почувствовала себя убийцей, а на самом деле Ветров даже не собирался предоставлять ей подобную возможность.

— Он не был заряжен? — вслух проговорила она, желая убедиться в родившейся догадке.

Ветров пожал плечами.

— Разумеется. Я не сторонник бессмысленного риска. Хотя, признаться, такого от тебя не ожидал. Маленькая убийца.

— Он был не заряжен, — потерянно повторила Инга. — Вы развлекались…

— Не находишь, что мои развлечения безобиднее твоих желаний?

В её лице что-то дрогнуло. Феликсу показалось, что она всё-таки не выдержит, закатит истерику или просто расплачется. Однако Зеленцова после минутного замешательства только выше вздёрнула подбородок.

— Вы не находите, что мои желания честнее ваших развлечений?

Она была из тех, кто до последнего не показывает слабости. Такие перед лицом жизненных катастроф только выше вскидывают голову, до конца цепляясь за свою гордость… А потом умирают лет в сорок от инсульта или сердечного приступа. Если, конечно, до этого не успевают вляпаться в другие несовместимые с жизнью неприятности.

Ветров понял это как-то резко, и сразу же осознал, что в своей жизни уже знал такую женщину. Она была единственной, к кому он относился не только с нежностью, но и с уважением. На последнее не могла рассчитывать даже его мать — добрая, но слишком тихая и безликая женщина, которая принесла себя в жертву семье и считала это достоинством.

Та была другой. Яркой, безудержной, до безрассудного гордой. Она не терпела никакого давления, и при любой попытке на неё повлиять превращалась в непробиваемую стену. Её решимость иногда обескураживала даже его самого.

Она была не просто подругой — правой рукой, частью мозга. Феликс до сих пор был уверен, что один, без её поддержки и помощи, никогда не стал бы тем, кем являлся сейчас. Он, наверное, и не женился ни разу только потому, что был уверен — похожую найти невозможно. Она была его идеалом женщины, даром что таковым обычно считается мать. Идеалом женщины и идеалом человека.

Она даже умирала так, будто бросала миру вызов. Когда узнала, что больна и лечение может только продлить ей дни, но не излечить полностью, отказалась от любой медицинской поддержки и стала просто жить. Она не пустилась в разгул в старании отвлечься от мыслей о неминуемом, но веселилась так, как никогда раньше.

Они проводили целые дни в парке аттракционов, облазили все окрестные леса в поисках ягод, грибов и просто интересных мест, летали на выходные к морю… Она полюбила лежать в траве без всяких покрывал, и всегда смеялась: «Эй-эй, берегись клещей! Это мне уже не страшно…»

Это у него иногда замирало дыхание и в голове метались бессильные мысли «Почему? За что?» Она только смеялась и разводила руками не в разочаровании, а в стремлении обнять весь мир. «За что? Слушай, жадина, ты когда-нибудь спрашивал, за что вообще нам — именно нам с тобой — дана эта жизнь?! Почему все берутся ныть, когда чувствуют утрату, а подарки принимают как должное? Ведь каждый день — это подарок! Удивительный и незаслуженный. Нас могло бы не существовать вовсе, а мы получили возможность столько лет наслаждаться солнцем, и воздухом, и землёй, водой и лесом, цветами и лакомствами — всем, что только есть в этом мире! Это счастье, и нет ничего глупее, чем убиваться из-за его конечности»…

Одним вечером, который ничем не отличался от любого предыдущего, она вдруг остановилась и сказала: «Не вздумай из-за меня скорбеть. Не забывай, что когда-нибудь придёт и твоя очередь стать покойником, и тогда воспоминания о годах нытья тебя не утешат». Это было в её духе, и его тогда ничто не насторожило. А утром, когда он проснулся, она уже не дышала. Она лежала на боку, подложив руку под голову, и казалась просто спящей. Это тоже было в её духе…

Ветров отвернулся, перебирая воспоминания. Продолжать пререкания с Зеленцовой резко расхотелось. Хотя сейчас был подходящий момент, чтобы продолжить давление — несмотря на старание держать лицо, девчонка была выбита из колеи и уже не чувствовала прежней уверенности.

Вместо этого он снова вызвал охранника.

— Проводи.

Девчонка изменилась в лице, явно посчитав, что её опять ждёт подвал. Но ничего не сказала, не попросила…

Уже когда девчонку вывели за порог, он бросил вслед:

— В гостевую на втором этаже отведи её. И, девочка, не советую пытаться сбежать. На ночь спускаются собаки. Насмерть без приказа не загрызут, но остановят так, что шрамы останутся до конца дней.

Оставшись в одиночестве, достал из ящика стола фотографию. Нахлынувшие воспоминания не отпускали, требовали дальнейшего погружения.

— Лара, — вслух произнёс он, погладив изображение.

С карточки ему улыбалась красивая — для него прекраснейшая из всех, кого он когда-нибудь знал — тридцатилетняя женщина. Фотография была сделана за несколько месяцев до того, как она узнала о своей болезни.

Внешне у них с Зеленцовой не было ничего общего. Женщина на снимке — Лара, чудесная и неповторимая! — была яркой. Чёрные волосы, подстриженные в модное тогда каре, смугло-золотистая — сама по себе, не от загара — кожа, выразительные — может, чуть резкие, но удивительно живые, запоминающиеся черты лица… Уж в ней никто бы не заподозрил отсутствие характера, даже с первого взгляда!

Вот, к слову, взгляд у них был похож. Прямой, требовательный, непреклонный… Только Лара действительно имела право так смотреть. В отличие от…

Он вдруг почувствовал злость. Злость и вину перед той, которая никогда не стала бы его в чём-то винить.