Сестры - Невская Наталья Александровна

Катя — полная противоположность: ноги вытянула, на стуле развалилась, рожицу скорчила.

— Как маленькие, — привычно проворчала Любовь Константиновна. И чуть погодя: — Какие на сегодня планы?

— Я с друзьями встречаюсь, — быстро ответила Катя.

— Опять?

— Каникулы ведь! Последний месяц остался…

— Именно поэтому я считаю, — тон матери стал категоричен, — что август вы вместе с Елизаветой должны провести в деревне у бабушки. Подышите свежим воздухом, фруктов, ягод поедите…

— Мам, — взмолилась Катя, — ты что! Это же тоска несусветная!

— У меня и без тебя голова кругом идет! Надоело, что ты целыми днями и вечерами где-то шляешься. Там хоть под присмотром будешь. Ты, Лиза, должна повлиять на сестру.

Лиза невольно усмехнулась.

Катя, расстроенная едва не до слез, вылетела из-за стола, недоев. Умчалась в комнату, и дверь за ней захлопнулась сердито, как сообщница.

— Вопрос решенный, — поставила точку Любовь Константиновна.

— Папа знает?

— Перед работой я ему обо всем сказала. И он полностью меня поддержал в этом вопросе.

— Мам, ты не на собрании, — Лиза встала из-за стола. — Я вымою посуду.

— Вся надежда на тебя, — вздохнула за ее спиной мама. — Я что-то последнее время очень беспокоюсь за Катерину. Вечно где-то пропадает, с кем она там проводит время, понятия не имею. Вдруг со швалью какой связалась?

— Мама! Ну о чем ты, — Лиза вдруг почувствовала, что устала. Бесконечно устала от навязываемой ответственности, от Катькиных взбрыков и маминых причитаний. На миг представилось: деревня, тишина, покой. И пусть себе Катька шляется, где ей вздумается. — Когда поедем?

— Послезавтра, — с облегчением проговорила Любовь Константиновна. Больше всего она боялась, что откажется старшая.

— Ну что ж, отлично, — улыбнулась та. — Значит, послезавтра.

Первые две недели августа были смыты дождем. Хныкающая Катька словно привезла непогоду с собой из Москвы. Дни были безнадежно похожи друг на друга. Катерина, измучившая и себя, и Лизу, и бабушку бесконечным нытьем, каждый день с садистским удовлетворением заводила:

— А я говорила, что мы тут с тоски помрем. Вот и получите, уважаемая Лизавета Никитична, по полной программе.

Но только слова ее били явно мимо цели.

Сестра наслаждалась жизнью. Шуршание воды по крыше приводило ее в восторг, свежесть совсем еще не холодных дождей будила неясные, будто из другой жизни, воспоминания: размытая беседка, склоненные к лицу мокрые блестящие листья глубоко-зеленого цвета, брошенная на скамейке раскрытая книжка с намокшими страницами… Лиза садилась на веранде у окна и смотрела на лужи, на исклеванный каплями пруд, на серое прекрасное небо.

Иногда к ней тихо подходила бабушка, несмело, с междометий, начинала разговор, что-то вроде: «Охо-хо, льет-то как, вот, помню, в двадцатом…» И только когда Лиза оборачивалась, Нина Григорьевна с готовностью присаживалась рядом и теперь уж только ждала вопроса: а что же такого было в двадцатом? А потом обстоятельно рассказывала внучке о прожитом и навсегда въевшемся в память.

Памятью Нина Григорьевна обладала удивительной. Она без труда могла вспомнить, во что была одета маленькая Лизочка, когда впервые ее привезли сюда, в деревню, на парное молочко. И как смешно выговаривала слова Катюшка, упорно путая буквы местами: вместо «окно» у нее получалось «онко», вместо «опять» — «отяп», вместо «пятки» всегда звучала «тяпка». И дальше, отматывая назад, бабушка рассказывала о своей дочери Любушке, которая ведь тоже была маленькой и уже в детстве показывала характер.

Но больше всего Лиза любила слушать воспоминания бабушки о ее молодости, прошедшей в далекой гоголевской украинской деревне, раскинувшейся на холмах, где когда-то было у Нины Григорьевны немалое хозяйство, где даже озеро и дубовая роща были названы ее фамилией.

Катя, иногда заглядывавшая на тонувшую в сером веранду, невнятно хмыкала и исчезала за дверью. Ей был совершенно непонятен интерес сестры к запыленным временам. Бесконечные беседы с бабушкой она объясняла ее сдвигом на исторической почве. Пожалуй, только раз младшую заинтересовал рассказ Нины Григорьевны. Было это под вечер, и Катерина совершенно измаялась от безделья. Читать она уже не могла, от телевизора — черно-белого, который, кряхтя, из последних сил ловил две программы, — тошнило. А чем еще себя занять, представления не имела. Выглянула на веранду. Сидят. Лизка, закутанная в шерстяную, продранную на локтях древнюю кофту, с ногами на диване. И бабушка — в цигейковой жилетке, в чистом выглаженном платочке. Света не зажигают. Сумерки размывают очертания предметов, и если долго смотреть, то кажется, что и диван, и сидящие на нем парят в воздухе.

— Фу, черт! У меня от вас уже глюки начались!

— Не чертыхайся, — строго выговорила бабушка. — И уж не к ночи…

— Я в привидения и в черта не верю.

— А зря, — Нина Григорьевна поджала губы.

— Для того чтобы верить, надо руками потрогать, — Катя забралась на диван. — Подвинься, сестрица. — Отобрала кусок рукава необъятной кофты, накинула на плечи. Оказалось, уютно. — И о чем вы тут балакаете? — спросила с ехидцей.

— Бабушка рассказывает, как ее чуть не похитили, — довольно ответила Лиза: она знала — эта тема сестру зацепит. И точно.

— Ну да! Расскажи, ба! — поерзала младшая на диване, устраиваясь поудобнее.

Нина Григорьевна рассмеялась:

— Ты и в детстве, Катюша, так — обхватишь колено и: расскажи, ба, да расскажи.

— Ну, так как было дело?

— Глаза у тебя горят, Катерина, а история-то простая. Сватали меня за одного из нашей деревни. Жених — куда с добром. Родители согласны, засватали. А поехали с девчатами в соседнюю деревню… я ведь в хоре пела… — Нина Григорьевна замолчала, глазами ушла в прошлое.

— Ну а дальше?

— Кать, не торопи человека.

— А дальше на следующий день приехал Степан. Ну, из той деревни, где пели. И сразу ко мне: выходи за меня, и все. Я ему: так ведь засватали. А он: ну так я тебя украду.

— Ух ты, — прошептала Катька. — И что?

— Что! Приехал с парнями, караулил у колодца, все ждал, когда выйду.

— А ты?

— А я дома просидела, даже к окну не подошла.

— Ну… — разочарованно протянула Катя. — Испугалась?

— А ни к чему мне это было, — ответила Нина Григорьевна и плечом повела. В движении этом Лиза уловила давнее кокетство и вдруг ясно увидела, какой когда-то была ее бабушка.

— И ни разу не пожалела? — не унималась Катька. — Неужели за всю жизнь хоть разочек не подумала: а вот если бы я тогда убежала…

— Да на что? — искренне удивлялась бабушка.

— Ты бы сбежала, Кать, скажи, — вставила Лиза.

— Да уж ни минуты не сомневалась бы!

— Ох, Катерина, Катерина, наживешь себе беды, — вздохнула бабушка. — Ну, ужинать, да и спать. А завтра опять посумерничаем.

Но на следующий день как-то наотрез кончились дожди — словно кто воду выключил. Выглянуло умытое солнце, и сразу обнаружилась куча дел. Прибрать двор, собрать яблоки, наварить варенья. Лиза с удовольствием ходила по мокрому саду, ойкала, когда вода с листьев скатывалась за воротник, легко злилась на ветки, цепляющие волосы… Старалась не наступать на яблоки, которых упало с веток за время дождей немало. Если вдруг под ногой раздавался сочный ароматный хруст, вздрагивала и всякий раз невольно думала: яблоку больно.

Катя два дня честно, с постной физиономией, помогала. А на третий — пропала. Сразу после завтрака откуда ни возьмись к ним заглянула соседская девчонка, помялась на пороге и, не войдя в дом, робко спросила:

— А Катя выйдет?

Лиза сначала вскинулась — дел у нас полно! — но, видя одновременно упрямое и просительное выражение лица сестры («Только Катька так может!»), тут же сдалась. И лишь когда младшая радостно убежала на улицу, запоздало поняла, почему так не хотелось отпускать сестру с соседкой. Уж больно глаза у той бегали, прятались будто, в памяти всплывало забытое русское слово: шельма.