Сестры - Невская Наталья Александровна

Однако беглянка, пришедшая обедать, имела такой счастливый вид, что у Лизы просто язык не повернулся сказать: никуда больше не пойдешь. Все-таки последние дни каникул. Если самой интереснее сидеть дома да в саду, резать яблоки и мешать выструганной палочкой варенье в тазу, то это еще не значит, что надо заставлять сестру делать то же самое. Попробовала спросить у бабушки, что за человек эта Аленка, но ответа внятного не получила. Говорят разное — и весь сказ.

Вечером Катя вернулась, когда уже спали. Лиза сквозь сон услышала, как крадется сестра, как в темноте задела стул, чертыхнулась шепотом и затем минуты три стояла, стараясь уловить: не разбудила ли домашних. Наутро, конечно, соврала, что пришла в двенадцать, ну, может, чуть позже. Бабушка с Лизой только переглянулись: обе знали, что было три часа ночи.

То же повторилось и на другой, и на третий день. На четвертый вечер в доме наступило тревожное молчание. Ужин прошел скомканно и как-то воровато: старались не говорить о Катерине. В девять часов Лиза не выдержала.

— Ба, ну скажи, надо Катьке объяснить, что не дело это — гулять целыми днями и ночами, причем неизвестно с кем.

— Надо-то надо, Лизочка, — Нина Григорьевна вздохнула, — только не послушается она нас.

Помолчали.

— Не нравится мне это.

— А может, зря мы тревожимся?

— Зная Катерину, так и ждешь, что она во что-нибудь вляпается! — Лиза вскочила на ноги неожиданно бодро. — И ведь что интересно! Мне же потом и влетит. — Она обернулась к бабушке с веселым изумлением, за которым сквозила тревога.

— Не суетись, — бабушка старалась быть рассудительной. — Дело молодое, может, ей приглянулся здесь кто. У нас ребята есть хорошие…

— Вот этого я больше всего и боюсь, — Лиза присела перед бабушкой на корточки. Сказала доверительно: — Я однажды видела, как Катька в подъезде целовалась с парнем. По-настоящему, понимаешь? И я видела, как он ее трогал. А было тогда ей, — выдержала вполне театральную паузу, — пятнадцать лет. — И встала во весь рост, ожидая эффекта.

— Тоже мне дело! — вдруг фыркнула бабушка. — Я в шестнадцать уже Любушку родила.

— Вот что, — медленно и внятно произнесла Лиза. — Пойду-ка я ее поищу. — И стала одеваться.

— Ты, Лиза, поосторожнее там, — Нина Григорьевна засуетилась, сунула внучке кофту, попыталась навязать платок, но встретила решительный отпор. — Никуда не лезь. Катенька-то сорванец. Ей что! А ты нежная. Катюшу и обидеть непросто, а ты ведь только с виду грозная…

Она еще что-то говорила, говорила… Лиза уже шагнула с крыльца на шуршащий гравий, слова бабушки остались за спиной, в проеме света, слились с вечером, и девушка, не оглядываясь, вышла за калитку. За спиной скрипнула дверь, стало темнее.

Сделала несколько решительных шагов и остановилась. Было пасмурно и неуютно. По всклокоченному небу бежали облака, пряча ущербную на один бок луну, деревья густо шумели — совсем осень.

— Ну и куда я пойду? — тихо вслух сказала Лиза. — Катька, черт.

Постояла, пооглядывалась; глаза привыкли к темноте, и за ивами в овраге стал заметен огонек. Набрав воздуху, зашагала смело и решительно в сторону костерка. Однако шаг замедлился, а походка машинально сделалась крадущейся по мере того, как приближалась к месту. Она уже могла различить слова.

— Дай еще, Шершавый. Вот, блин, перебор, блин!

— Скидывай башмак, Суслик!

— Сдавай еще!

— Сдаю, сдаю. А ты, Катюх, не замерзла еще? Погреть не надо?

Послышался смех, немного, показалось Лизе, нервный.

— А ну как проиграешь еще пару раз? Тогда как? Кто первый греть будет?

Лиза не заметила, как остановилась. Теперь было ясно: их трое, играют в очко. И с Катькой как-то неладно.

— Давай, Шершавый, карты, много болтаешь. — Это Катька.

— Держи, дорогуша.

Стало тихо, шелестели карты.

— Еще… Еще…

— Ну, что же замолчала, Катерина?

Какой вкрадчивый мерзкий голос, отметила Лиза. Она никак не могла сдвинуться с места.

— Перебор.

Снова смех. Аж захлебываются.

— Кофточку позвольте, барышня.

— Да у меня под ней…

«Господи! — ахнула Лиза. — Да они на раздевание играют!»

Думать стало некогда. Она вступила в круг света.

— Катерина! Быстро одевайся и домой!

На Лизу глянули три пары глаз. Растерянные и в то же время полные пьяного удальства — Катины, чуть испуганные и бегающие — длинного тощего пацана (Суслик — безошибочно определила Лиза) и залитые веселой похотью — принадлежащие взрослому, самоуверенному красивому парню.

Шершавый! Их взгляды скрестились. «И кличка какая-то гадкая», — невольно подумала Лиза.

— Присаживайтесь к огоньку, девушка, нам как раз четвертый игрок нужен, — Шершавый говорил, растягивая слова, словно вбивал колышки. Взглядом медленно ощупывал ее глаза, рот, шею, грудь…

— Катя! — Лиза с презрением отвернулась. — Домой. Быстро.

Она говорила спокойно и уверенно, кожей ощущая опасность и в то же время свою силу и способность справиться с ситуацией. Катя послушно вскочила, пошатнулась, но на ногах устояла. Дернула из рук Суслика свой свитер, сняла с его плеча ремень, подхватила с земли кроссовки, пробормотала:

— Пока, ребятки, — и уж совсем по-детски ухватилась за руку сестры.

Лиза повернулась и, заставляя себя не торопиться, направилась к дому. В затылок ей, не мигая, смотрел Шершавый. Когда они с Катей отошли на несколько шагов от костра и стало зябко и совсем темно, но зато безопасно, услышала отчетливую негромкую фразу, посланную ей в спину:

— Встретимся еще, Елизавета Никитична.

— Лиза, послушай меня! Я так хочу, чтобы ты поняла, ведь никто больше не способен и никому я не смогла бы вот так, открыто, как тебе сейчас, сказать самое-самое… И не знаю, будет ли еще когда случай. Вот теперь в темноте, когда глаз не видно, когда чувство такое, что можно сказать все и ты поймешь меня, я прошу тебя — выслушай…

Было два часа ночи. Лиза уже крепко спала, когда в ее сознание стал проникать сильный шепот. Она открыла глаза и долго смотрела в черноту, застыв, боясь выдать свое волнение. Около ее постели то ли на корточках, то ли на коленях пристроилась Катя и горячо шептала почти в ухо, и не слушать ее было невозможно.

С того злополучного вечера, когда Лиза вытащила сестру из компании игроков, прошло четыре дня. Все это время она с Катей не разговаривала, мучая молчанием не только бабушку с сестрой, но и в полной мере себя. В доме прочно установилась тяжелая атмосфера неприятного напряжения. Хотела наказать бойкотом Катерину, а вышло — всех. Нина Григорьевна притихла, постоянно старалась занять себя делом, не попадаться на глаза девочкам, а главное — не оказываться в густом молчаливом пространстве, когда хочется что-то сказать, но убей Бог — не знаешь что. Неловко было всем.

И вот ночью — настойчивый шепот.

— Лиза, Лизка, ведь не спишь уже, я же чувствую.

— Катька, ну как ты могла, — старшая резко повернулась на бок и чуть не стукнулась лбом о подбородок сестры. Прыснули. — Ты же с такой дрянью связалась. — Напряжения как не бывало.

— Понимаешь, меня словно тянет туда. Нет-нет, ты послушай, — Катя удержала Лизу от нетерпеливого жеста. — Во мне будто живет черный паук. И вот он будто опутывает меня сетью. Я чувствую его, как я его чувствую…

— Тише, тише, бабушку разбудишь.

— Ты знаешь, когда я стараюсь его давить, он уходит, но не насовсем. А потом снова опутывает, и тогда меня несет. Я когда с этими ребятами играла, Лиз, ты не поверишь, одна часть меня — большая-большая! — так мечтала проиграть. Чтобы уж до конца — раздеться, лечь под них, пропасть, а уж потом самой себе разборки устраивать. Я ж видела, как они смотрели на меня. И ты думаешь, меня это пугало? Нет! Меня это заводило. Заводило, Лизка!

— Катя, Катечка, что ты…

— А потом становится страшно. Да нет, я не ребят этих боюсь. Мне от себя страшно. Потому что не знаю я, представления не имею, что смогу выкинуть в какой-нибудь такой момент. А еще страшнее оттого, что это мне может понравиться. Вот так-то, Лизавета, — Катя прерывисто вздохнула. — Боишься меня? — спросила своим привычным задиристым тоном.