Николас Спаркс - Спеши любить

– Джейми, – умоляюще спрашивал я, – что для тебя сделать?

Джейми, милая Джейми, она теперь спала сутками, даже когда я с ней разговаривал, и не просыпалась при звуках моего голоса; ее дыхание было редким и слабым. Я сидел у постели, часами смотрел на нее и думал о своей любви. Прижимал руку Джейми к своему сердцу и чувствовал, как исхудали ее пальчики. Мне хотелось плакать, но вместо этого я отворачивался к окну.

Почему, размышлял я, мой мир внезапно рухнул? Почему это случилось именно с ней? Не кроется ли в этом какой-нибудь важный жизненный урок? Может быть, все случившееся, как сказала бы Джейми, воля Божья? Может быть, Бог хотел, чтобы я в нее влюбился? Чем дольше спала Джейми, тем сильнее я ощущал ее присутствие, хотя ответов на вопросы по-прежнему не находил.

За окном все утро шел дождь. День стоял пасмурный, но к вечеру сквозь облака пробилось солнце. Появились первые признаки весеннего пробуждения природы: деревья покрылись почками, и листья ждали подходящего момента, чтобы развернуться и встретить лето.

На столике у кровати я увидел несколько вещей, которые были дороги Джейми: фотография Хегберта с дочерью на руках (ее первый школьный день) и открытки, которые прислали ей приютские дети. Я взял ту, что лежала сверху, и открыл. Написанные цветным карандашом слова гласили:

«Пожалуйста, поправляйся скорей. Я скучаю по тебе».

Это написала Лидия – та самая девочка, которая уснула на коленях у Джейми в сочельник. Вторая открытка выражала те же пожелания, но особенно меня привлек рисунок, сделанный мальчиком по имени Роджер. Он изобразил птичку, порхающую над радугой.

Задыхаясь от слез, я отложил открытку. Смотреть дальше было нестерпимо. Кладя открытки обратно на столик, я заметил газетную вырезку, потянулся за ней и обнаружил, что это статья, посвященная «Рождественскому ангелу» и опубликованная в воскресной газете на следующий день после спектакля. В статье поместили фотографию. Единственный снимок, где мы с Джейми были вместе.

Казалось, это произошло так давно. Я поднес вырезку к глазам и вспомнил свои чувства к Джейми тем вечером. Пристально рассматривая фотографию, я искал какие-либо признаки того, что Джейми знала о предстоящем ей испытании. Не сомневаюсь, она знала – но лицо оставалось безмятежным. Точнее, оно лучилось счастьем. Я вздохнул и отложил статью.

Библия по-прежнему лежала раскрытой там, где я ее оставил; хотя Джейми спала, я ощутил необходимость почитать. Я начал наугад и прочел следующее:

«Говорю это не в виде повеления, но усердием других испытываю искренность и вашей любви».

Снова подступили слезы; когда я уже готов был разрыдаться, значение этих слов вдруг стало предельно ясно.

Бог наконец ответил мне, и я понял, что делать.

Я бы не сумел добраться до церкви быстрее, даже если бы ехал на машине. Срезал всюду, где только было можно, – пересекал чужие дворы, перескакивал через заборы, а однажды даже пролез чьим-то гаражом. Пригодилось все, что я узнал о городе, пока рос; и хотя меня трудно было назвать хорошим бегуном, в тот день я мчался, подгоняемый своим предназначением.

Мне было все равно, как я буду выглядеть по прибытии, – подозреваю, Хегберту тоже. Когда я наконец влетел в церковь, то замедлил шаг, чтобы отдышаться, и направился прямо к нему.

Хегберт взглянул на меня, и я понял, отчего он здесь. Войти он не предложил – просто отвел взгляд и снова уставился в окно. Дома он занимал себя, с какой-то маниакальной настойчивостью наводя чистоту. Здесь же, напротив, по комнате были разбросаны книги и бумаги, как будто никто не прибирался неделями. В церкви Хегберт думал о Джейми; сюда он приходил плакать.

– Преподобный Салливан… – негромко окликнул я.

Он не ответил, но я все равно вошел.

– Я хочу побыть один, – хрипло произнес Хегберт.

Священник выглядел старым и измученным, как израильтяне из Давидовых псалмов. Лицо у него осунулось, волосы заметно поредели. Ему еще в большей мере, нежели мне, приходилось крепиться в присутствии Джейми, и он устал от постоянного напряжения.

Я подошел к столу.

– Пожалуйста, – попросил Хегберт. Его голос прозвучал умоляюще, как будто у священника недоставало сил бороться даже со мной.

– Мне нужно с вами поговорить, – твердо сказал я. – Я бы не стал настаивать, если бы дело не было крайне важным.

Хегберт вздохнул; я опустился на тот же самый стул, на котором сидел, когда просил разрешения пригласить Джейми в ресторан.

Священник выслушал меня.

Когда я закончил, Хегберт наконец обернулся. Не знаю, о чем он думал, но, слава Богу, он не сказал «нет» – молча вытер глаза и снова принялся смотреть в окно.

Наверное, Хегберт был слишком изумлен, чтобы говорить.

Я снова бежал без устали: решимость придала мне сил. Добравшись до дома Джейми, я ворвался без стука; сиделка, дежурившая в спальне, вышла на шум. Я не дал ей произнести ни слова.

– Она проснулась? – спросил я, одновременно обрадованный и испуганный.

– Да, – отозвалась женщина. – Спрашивала, где вы.

Я извинился за растрепанный вид и поблагодарил сиделку, а затем попросил оставить нас наедине и вошел в комнату, прикрыв за собой дверь. Джейми была бледна, очень бледна, но она улыбнулась, и я понял, что моя любимая продолжает бороться.

– Привет, Лэндон, – чуть слышно сказала она, – спасибо, что пришел.

Я придвинул стул, сел и взял ее за руку. В животе у меня стянулся тугой узел, когда я увидел Джейми, на глаза навернулись слезы.

– Я заходил раньше, но ты спала.

– Да… прости. Не могу с собой совладать.

– Не извиняйся.

Джейми слегка приподняла руку, и я коснулся ее губами, а затем наклонился, чтобы поцеловать в щеку.

– Ты любишь меня? – спросил я.

Она улыбнулась:

– Да.

– И хочешь, чтобы я был счастлив?

Когда я задал этот вопрос, сердце у меня бешено заколотилось.

– Конечно.

– Значит, ты бы все для меня сделала?

Джейми смотрела в сторону; она заметно погрустнела.

– Даже и не знаю, что я теперь могу сделать, – мягко сказала она.

– Но ты бы сделала, если бы могла?

Не могу описать, что я чувствовал в ту минуту. Любовь, гнев, скорбь, надежда, страх – все сразу. Джейми с любопытством взглянула на меня, и я задышал ровнее. Вдруг понял, что никогда не испытывал таких чувств, как сейчас. Встретив ее взгляд, я в миллионный раз пожелал, чтобы можно было все исправить. Я бы отдал жизнь, чтобы спасти Джейми. Мне хотелось поделиться с ней своими мыслями, но тут она заговорила, и буря в моей душе улеглась.

– Да, – подтвердила она слабым голосом, но уверенно. – Сделала бы все.

Наконец совладав с собой, я снова поцеловал Джейми, провел пальцами по щеке и поразился, какая у нее мягкая кожа, какие добрые глаза. Если уж не в моей власти было исцелить любимую, то я по крайней мере мог дать ей то, о чем она всегда мечтала.