Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Не могу целовать ее таким. Слепым, беспомощным... Жалким калекой, как будто бы принимающим подаяние.

- Уходи, - произношу жестким, не терпящим возражения голосом. - Не хочу тебя больше видеть.

- Ты ведь это не всерьез, правда? - спрашивает она.

- Убирайся!

- Юлиан...

- Убирайся, я сказал, - кричу почти в голос. - От тебя сплошные неприятности... Уходи... уходи.

Стискиваю голову руками - боль в ней только усиливается, накатывая волнами - и утыкаюсь лицом в подушку.

Я - слепой...

Слепой.

От этой мысли даже зубы ломит. Впиваюсь ими в подушку и ощущаю что -то мокрое, стекающее по щеке... Не слезы - такие, как я, не плачут. Слезы - это слабость, которую я даже себе не прощаю...

Так и лежу, не разжимая зубов, пока снова не приоткрывается дверь.

- Кто здесь? - вопрос заставляет незваного гостя остановиться на месте.

- Это я, Алекс, - откликается братец. - Здравствуй, Юлиан.

Все во мне вздрагивает при звуке этого голоса - пазухи носа раздуваются, грудь ходит ходуном:

- Позлорадствовать пришел? - вскидываюсь я. - Что ж, самое время.

Лица Алекса я не вижу, но могу представить его снисходительный взгляд, и это уж совсем невыносимо.

- Я никогда бы не стал делать этого, ты же знаешь. - И как будто бы с искренним сочувствием: - Мне очень жаль. Уверен, это не навсегда!

- Да замолчи ты, - грубо обрываю его слова, кривя губы в насмешке. - Только твоего сочувствия мне и не хватало. Обойдусь как-нибудь...

Алекс невесело усмехается:

- Ты не меняешься, и это по-своему закономерно.

- Люди вообще не меняются, - произношу все с той же насмешкой. - Было бы глупо надеяться на обратное!

И брат отвечает в своей привычной манере:

- И все-таки я верю в чудеса. Иногда даже самым отчаянным скептикам приходится признать их наличие!

- Ох, черт, - вскидываюсь всем телом, - я и забыл, что ты и сам у нас что-то вроде ходячего чуда... Зацени каламбур! Неплох, не так ли?

Изображаю видимую веселость, а братец даже не реагирует. Наверное, жалеет несчастного слепца...

- Вижу, чувство юмора тебя не покинуло, - только и произносит он, - а значит, не все еще потеряно. Продолжай в том же духе!

У меня даже лицо перекашивается.

- Ненавижу твои проповеднические заморочки, Репейник, - цежу хриплым голосом. -Просто уйди и оставь меня в покое. И пусть никто больше не приходит - не желаю никого видеть.

- Даже Эмили? - интересуется брат.

- Тем более Эмили, - зло отзываюсь на его слова. - Пусть катится на все четыре стороны! Мне наплевать.

Яростная хлесткость этих слов кажется кощунственной по отношению к яркому весеннему солнцу и трелям щебечущих за окном птиц.

- Зря ты так, - братец тяжело вздыхает. - Она искренне переживает за тебя... Не отталкивай ее, не надо.

Рычу, стискивая одеяло побелевшими от натуги пальцами.

- Убирайся!!! Вы все убирайтесь. И эта чертова Катастрофа в первую очередь.

Брат отступает на шаг назад, сглатывает...

- Прости, - произносит он так, словно можно взять и перечеркнуть все, что я из-за него перенес. Только благодаря их с дружками стараниям я и познакомился с Катастрофой, всю жизнь мне испоганившей...

- Мне никто не нужен, - рычу сквозь стиснутые зубы. - И никогда не был нужен... Я сам по себе, всегда так было, так и останется. Убирайся и передай это тем, за дверью. - И заключаю: - Юлиану Рупперту плевать на все человечество. Особенно на некоторых особенно злостных его представителей... И на тебя в том числе. Убирайся!

Алекс уходит, и я снова остаюсь один.

Один... сам себе хозяин и господин. Всегда так было... и впредь будет!

Никто мне не нужен. Никто...

Катастрофа еще несколько раз пытается прорваться в мою палату, но я ей не позволяю. Мне не нужна она... и ей не нужен слепой калека.

Всю эту неделю я тем себя и успокаиваю, что нашептываю это, подобно мантре...

Становится легче... Почти выходит дышать полной грудью. В остальном же... да ничего хорошего в остальном.

Приходится жить в полной темноте: поначалу позволять чужой, незнакомой мне женщине

- черт знает, как она выглядит! - кормить себя с ложечки, словно младенца, а потом учиться делать это самому. И кто бы мог подумать, что это так сложно: попасть ложкой в собственный рот, не видя этой самой ложки глазами! Потом какой-то парень-санитар ведет меня в туалет, и от ощущения беспомощности мне хочется приложиться больной головой о ближайшую стену, по которой веду рукой ради ориентира.

И это теперь моя жизнь?!

Не лучше ли сразу свести с ней всякие счеты...

На этой земле меня ничего не держит.

Никто и ничего...

Даже Эмили больше не появляется. Послушная... От мысли о ней снова пульсирует в голове. Интересно, отстанет ли теперь от нее Карл или она уже вернулась к родителям, и все наши усилия были напрасны?

Я себе в том не признаюсь, но от мысли, что она уехала, становится как-то уж совсем невыносимо тяжко... Вернуться домой, зная, что ни зрения, ни... Эмили у меня больше нет

- наверное, это и есть настоящий ад.

Должно быть, именно так и чувствовал себя Алекс, потеряв ноги... И тут же возражаю самому себе: у Алекса не было Эмили, а у меня... Так и у меня теперь ее тоже нет.

Именно это ощущается с особенной силой...

Наверное, все-таки я что-то к ней чувствую... чувствовал. Пока не потерял. Пока не оттолкнул... А что, зачем ей слепой парень, не способный даже в с туалет себя отвести самостоятельно?

- Мне помочь вам одеться? - спрашивает вошедшая в палату медсестра, и я слышу смущение в ее голосе.

Молоденькая... Она разве не видит, что я слеп, как крот? Какое тут, к черту, смущение. Я даже не знаю, как выгляжу: покрылся щетиной, словно дикое животное, всклокочен, зол, отвечаю неизменным рыком.

- Помоги.

Девчонка начинает стягивать с меня больничную одежду, и я ощущаю свой запах.

- А в душ отведешь? - юмор у меня нынче мрачный, и моя помощница принимает его за чистую монету.

Сначала замирает на долю секунды, а потом пищит пронзительным голоском:

- Тогда я позову кого-нибудь из санитаров.

Я усмехаюсь:

- Не надо. Я пошутил! - Еще не хватало только принимать душ с мужиком.

Девчонка юмора не оценивает - понимаю: просто странно позволять женщине раздевать себя, не испытывая при этом... ничего. Ничего ровным счетом...

Неужели вместе со слепотой меня одолела и импотенция?

Правильно говорят: беда не приходит одна.

Катастрофа - слепота - импотенция.

Что дальше?

Случившееся с Юлианом повергает нас всех в настоящий шок: который день ходим, словно в воду опущенные.

Я так и вовсе не понимаю, на каком свете нахожусь: все это случилось из -за меня.

Пусть Адриан с Шарлоттой меня и не винят - хотя мне и пришлось рассказать им всю историю целиком - я сама себе судья и обвинитель: не стоило ехать в Эллинген, не стоило знакомить Карла с Юлианом, не стоило позволять этим обоим встретиться в кафе и уж тем более не стоило позволять им набрасываться друг на друга.

И так по кругу из часа в час...

Не стоило соглашаться на предложение турбобабуль. Это если уж идти по часовой от самого начала... Но тогда не было бы и Юлиана в моей жизни, а я не уверена, что готова отказаться и от него тоже.

Я вообще не готова от него отказываться!

Даже от слепого.

Хотя он, идиот, именно этого и хочет - только я не позволю.

Никогда.

Мне нужно искупить вину... Сделать все, что в моих силах.

Эта слепота ведь не навсегда...

А если навсегда? Что тогда?

Тогда мне придется искупать вину всю оставшуюся жизнь.

Вчера приехала бабушка Юлиана с дедом Шарлотты (я не знала об этом и удивилась) -очень симпатичная пожилая пара, на которых мне захотелось быть чуточку похожей. Лет эдак через пятьдесят...

- Значит, ты у нас Эмили, - сказала старушка при нашем знакомстве. - Или, как там тебя кличет мой внучек, Катастрофа. - И пожимает плечами: - Исходя из всего произошедшего, может быть, не так уж он был и неправ... - Потом похлопывает меня по сникшему плечу и добавляет: - Не думай, я это не со зла. Как говорится, все что ни делается - к лучшему. Я свято верю в эту простую истину... - И спрашивает: - Ты ведь не собираешься сбежать, никому ничего не сказав?